самолюбие, подогретое скороспелой славой! И выйдет одно из двух: либо Кирюшка ожесточится и закостенеет в своей ранней подлости, либо переболеет и станет человеком. Полезно будет в это время показать парню, куда ведет-заворачивает та скользкая дорожка, на которую ступил он неосторожной ногой. Сделать это следует как бы мимоходом, исподволь, чтобы не отпугнуть. В общем, повозиться придется немало. Поскорей надо выходить ему на работу, а то ребятки сгоряча наломают дров в этом тонком деле.
А там не худо бы и Колю Савина с Клавой-сверловщицей помирить. Дело это будет еще потоньше, неизвестно даже, с какого конца и приступать.
Семен Григорьевич покрутил головой, удивляясь, какие трудные и щекотливые занятия подсовывает ему жизнь-жестянка. Уж не выдумывает ли он сам себе работу, чтобы чувствовать себя нужным людям? Нет, помнится, он и прежде никогда мимо таких дел не проходил – такой уж, видно, уродился…
Затхлый душок бальзама, хозяйничавший в комнате все эти дни, попробовал было потягаться с молодым свежим запахом яблок, но не выдержал поединка и стал отступать. А Семену Григорьевичу казалось, будто от него, выздоравливающего, все дальше и дальше отодвигают отслужившую свое бутыль с бальзамом, а заодно уж и скудную аптечку с «филиалом».
В темноте, скрадывающей немилые приметы возраста, Семену Григорьевичу на миг почудилось, что ему всего-навсего двадцать лет, а рядом с ним сидит восемнадцатилетняя Катя-певунья. Но Екатерина Захаровна, которую долгое пребывание во тьме всегда бросало в сон, шумно и аппетитно зевнула и сразу разрушила весь его самообман.
«Вот всегда она так!» – рассердился Семен Григорьевич.
– Надо бы Васеньке посылку послать, – сказала Екатерина Захаровна тягучим своим будничным говорком. – Как бы не отощал на студенческих харчах…
И совестливому Семену Григорьевичу стало стыдно, что он размечтался тут о несбыточном, в то время как Екатерина Захаровна занята насущным делом. И какая муха его укусила, что ему вздумалось променять практичную Екатерину Захаровну на девчонку Катю? Ведь состарилась Екатерина Захаровна и потолстела бок о бок с ним, рожая ему детей и всячески украшая жизнь семьи. Все эти долгие сорок лет, не щадя себя, она заботилась о нем и детях, а если, случалось, иногда и докучала ему, то совсем не по злому умыслу, а просто от излишнего усердия.
Больше он уже не обманывал себя и все время помнил, что рядом с ним сидит не тоненькая и зеленая Катя, а дородная Екатерина Захаровна – мать и хозяйка. Чтобы загладить свою невольную вину перед женой, Семен Григорьевич положил руку на ее мягкое плечо, и отзывчивая на ласку Екатерина Захаровна тут же придвинулась к нему.
Они сидели щека к щеке и молчали. В темной комнате пахло яблоками.
Оркестр на катке играл его любимый вальс, когда Петя Сорокин впервые увидел Зину. Петя сразу же почувствовал всю важность этой встречи и взглянул на часы. Было ровно семь минут восьмого.
На катке знакомятся быстро, и уже через полчаса Пете казалось, будто он знает Зину целую вечность. С ней было легко и просто, а главное, совсем не надо было хитрить и притворяться солидным, что всегда плохо удавалось Пете.
Покинув многолюдный круг, они катались в дальней глухой аллейке. Запушенные снегом молодые пихты дружелюбно прятали их от посторонних глаз. Видно было, что пихты сочувствуют им всеми своими ветвями, до самой последней иголки, – потому, наверно, что сами тоже были молодыми.
Петя с Зиной пробовали танцевать на льду, и у них ничего не получилось, но от этого стало только веселей. Затем они пошли в буфет. Чайных ложек в буфете не оказалось, пришлось размешивать сахар вилкой. Никогда бы раньше Петя не поверил, что чай, припахивающий селедкой и винегретом, может быть таким вкусным.
Буфетчица дала им семь мятных пряников на тарелке с зелеными розами. Они съели по три пряника, и никто не хотел брать последний. Петя нашел выход: разломил пряник пополам. Зина сказала, что Петя сообразительный и с ним не пропадешь.
Когда они выходили из буфета, оркестр опять заиграл его любимый вальс, и Петя стал объяснять, почему он называет этот вальс «Неразменным счастьем». Он и знать не хочет, как назвал свой вальс композитор. Все дело в том, что для него, Петра Сорокина, вальс этот – «Неразменное счастье».
– Какой вы! – удивилась Зина и с новым интересом посмотрела на Петю.
И только для них играла музыка, сверкал лед, вспыхивали разноцветные огни прожекторов.
В десять часов Зина сказала, что ей пора домой. Петя обиделся: юные ремесленники и те еще катаются, а она собирается уходить. Или ей не нравится сегодняшняя погода?
Юные ремесленники ей не указ – самолюбиво ответила Зина. У нее в институте завтра зачет по анатомии, а она еще целый раздел не повторила. Учитывая, однако, что… погода такая замечательная, она, так и быть, покатается еще полчаса, но потом сразу же уйдет – пусть Петя даже и не пробует ее уговаривать.
Петя обратил Зинино внимание на то, что в половине часа содержится лишь тридцать минут или всего-навсего тысяча восемьсот секунд, а в целом часе всей этой мелкой начинки вмещается ровно в два раза больше, в чем Зина и сама сможет убедиться, стоит только ей пробыть на катке этот короткий отрезок времени.
– А вы хорошо считаете в уме! – похвалила Зина. – Но остаться на катке я никак не могу: очень трудный зачет…
Мимо них лихо промчалась девушка в свитере, полосатом, как матрац. Петя невольно повернул голову в ее сторону.
– Легко вам жить на свете! – осудила Зина его легкомыслие. – Вот вы головой крутите, а того не знаете, что шея ваша держится на семи позвонках!
– Неужели на семи? – виновато спросил Петя.
– Вот вам и «неужели»!.. Вижу, вы все-таки хотите, чтобы я завтра провалилась на зачете.
Петя с жаром стал уверять, что он не такой негодяй, чтобы желать этого.
Через три тысячи секунд они вошли в раздевалку. Высокой молодой женщине, стоящей перед ними в очереди, гардеробщица подала шинель с капитанскими погонами, и Петя забоялся: вдруг Зине тоже подадут какую-нибудь строгую шинель и окажется, что она совсем не студентка медицинского института, а какой-нибудь прославленный инструктор парашютного спорта, которая посмеялась сегодня над ним – незаметным счетоводом. Но гардеробщица протянула Зине легонькое пальтецо самого что ни на есть студенческого вида, и Петя сразу успокоился.
– Будем до конца вежливы! – воскликнул Петя, выхватывая у гардеробщицы невесомое Зинино пальто. Он что-то напутал с рукавами, но в конце концов все сошло довольно благополучно, и Зина так и не узнала, что Петя
