приходило, что это входит в круг моих обязанностей, и теперь я ни сном ни духом не знал, как мне подступиться к этой житейской и, в общем-то, пустяковой задаче.
Мне припомнилось, как решались такие дела в автоколонне, где я работал до призыва в армию. Молодых драчунов у нас песочили на комитете комсомола, а с рабочими постарше разбирался Семеныч, бессменный наш профорг. Администрация же автоколонны, насколько помню, никогда такой ерундой не занималась. Она гнала план, налаживала бесперебойную работу, выколачивала запасные части и вершила всяческие материальные дела.
А тут непутевый этот Филипп Иванович зачем-то подменил собой все общественные организации и погряз в семейных распрях, будто ему и делать больше нечего. Не повезло мне с начальником! Хотя бы поскорей он выздоравливал и брал на себя всю эту бытовщину, раз уж так нравится ему в ней копаться. Но пока Филипп Иванович болел, решать надо было мне. Открутиться от неприятной этой обязанности, я чувствовал, мне никак не удастся. Ну и заехал же я в патриархальные края!..
– А кем ваш муж работает? – с напускной строгостью спросил я, начиная помаленьку привыкать к мысли, что мне подвластно здесь все: от сплотки древесины до самых сокровенных семейных тайн моих подчиненных. Да и время я хотел выгадать, чтобы найти хоть какой-то приличный выход из щекотливого своего положения.
– Такелажники мы, – охотно отозвалась Ерохина. – Работник он хороший, вы не сомневайтесь! Мы всегда премии получаем.
– Чего же он дерется, ваш хороший работник?
– А я знаю?
– Ну а все же? Не мог же он ни с того ни с сего?
– Делать ему нечего, черту ревнивому!
– Зачем же вы за такого ревнивца замуж выходили?
Ерохина усмехнулась, припомнив, видимо, некоторые подробности своего замужества.
– Так он же тогда совсем другой был. Это уж он потом моду взял – кулачищами махать…
Она всхлипнула и вытерла глаза рукавом. Кофточка совсем распалась, обнажив круглое сдобное плечо и еще кое-какие интимности, которые принято прятать. Но Ерохина ничего не заметила, а если и заметила, так не придала этому значения. Да и вообще, кажется, я для нее не имел ни возраста, ни пола, а был всего только безликим начальником, который и на свет народился для одного лишь того, чтобы выслушивать ее жалобы и мирить ее с мужем.
Перехватив мой взгляд, Ерохина не спеша, без тени смущения, соединила распавшиеся части разодранной своей одежонки. Было во всех ее повадках что-то слишком уж деловитое, привычно бесстыжее, и я заподозрил, что во всей этой истории она не так уж безгрешна и, наверно, у такелажника был-таки повод приревновать ее и даже поколотить. Мне сильно захотелось поскорей выпроводить ее из комнаты – со всеми сухими ее всхлипываниями, жалобами на мужа и сдобными плечами.
Если б моя воля, я так бы и сделал. Но полной веры в то, что я имею право так поступить, у меня все же не было. Я заехал в такие дремучие края, что больше всего боялся по неведению наломать тут дров. Откажись я мирить драчливых супругов – и вдруг, чем черт не шутит, сплавщики осудят меня. А то еще пьяный муженек прибьет жену до смерти, и я же первый буду кругом виноват. Кто их, местных жителей, разберет? И что здесь у них перепадает от ревнивого мужа жене, которая малость набедокурила? В конце концов, я тут человек новый, и не мне переучивать аборигенов, тем более вот так, с ходу…
– Ну что ж, – храбро сказал я, напяливая пиджак, – пойдемте глянем на вашего ревнивого такелажника!
И первый шагнул к двери, приглашая Ерохину следовать за мной.
– А зачем вам-то к нему на поклон идти? – подивилась та. – Я его кликну, он и сам прибежит.
– А вдруг не прибежит? – заупрямился я. – Все-таки не обязан он передо мной отчитываться в семейной жизни.
– Как это не обязан, ежели вы ему прикажете?
Ерохина недоверчиво глянула на меня. Кажется, она засомневалась даже, всамделишный ли я начальник или всего лишь бесправный студент-практикантишка и уж не ошиблась ли она дверью, постучавшись ко мне.
Я взглядом постарался убедить ее, что начальник я самый что ни на есть настоящий, более взаправдашних даже и не бывает.
– Заявится как миленький! – обнадежила меня Ерохина, уверившись, что никакого обману тут нет и дверью она не ошиблась. – Это он со мной такой отчаянный, а Филипп Иваныч в строгости его держал. А теперь вы заместо Филиппа Иваныча…
Далось ей это «заместо»!
Ерохина повеселела, выцарапав у меня согласие поговорить с ее муженьком. Недавний горемычный ее вид показался вдруг мне сплошным притворством. И слезы свои жидкие, сдается, она лила не так от обиды и боли, а затем лишь, чтобы разжалобить меня.
– Вы с ним построже, – попросила она напоследок, уже взявшись за ручку двери. – Спуску ему не давайте. И не больно верьте, ежели станет на меня наговаривать.
Она поспешно вышла, точно забоялась, как бы я не передумал. Несмотря на все ее уверения, что муженек явится как миленький, по первому моему зову, я все-таки надеялся, что он не придет. По крайней мере, я бы на его месте ни за что не пошел. И охота ему добровольно ставить себя под удар?
В ожидании неприятной беседы я слонялся по просторной и совсем еще не обжитой мною квартире и прикидывал загодя, как мне вести себя с буйным такелажником: с чего начать и на что напирать в разговоре? Больше всего я жалел тогда, что не выведал у Ерохиной, сколько у них детей. Мне почему-то казалось: знай я в точности, сколько у них детей и какого они возраста, так быстро припер бы такелажника к стенке.
Прежде мне приходилось иногда мирить своих рассорившихся дружков. Но тогда мы все были на равных правах, я мог ничего не добиться своими уговорами, и это ничуть не умаляло меня ни в собственных глазах, ни в глазах приятелей. А теперь к помощи моей прибегали не дружки мои, а подчиненные, и это в корне меняло всю картину. На ошибку, даже самую малую, я просто не имел сейчас права. Ведь от этого нулевого дела пойдет отсчет всем моим последующим делам здесь. От меня ждали правильного, бесспорного и желательно мудрого решения. А где его взять, это желательно мудрое? Где они продаются, такие завидные решения, почем десяток?
Словом, я чувствовал себя примерно так же, как много лет назад, когда мы ставили в автоколонне пьесу и перед самым спектаклем механик, который должен был играть старика-партизана, скоропостижно простудился и роль его
