а в той чуть ли не врожденной, по уверению некоторых мыслителей, какой-то сатанинской нетерпимости человеческой натуры, в поразительном стремлении к подавлению чужого мнения, воли, интеллекта, в безумном утверждении собственной гордыни и собственных выгод. Новейшие теории слишком увлекались социальной стороной и совершенно сбрасывали со счетов эту психологическую или даже биологическую особенность человеческой натуры. Они натуру в расчет не берут, говорил Достоевский. Вот в чем главная ошибка.
Помочь исправить этот промах, а следовательно, сосредоточить внимание на проблемах нравственных, смягчить и очеловечить, так сказать, неумолимую железную поступь нашей цивилизации сможет в определенной степени и искусство, особенно литература, которой свыше дано действовать не только на умы, но и на сердца людские. Оттого и высока ответственность и тяжка ноша, которую добровольно взваливает на плечи свои художник.
Он обязан, невзирая ни на что, держать ориентир только на правду. «Правда выше Некрасова, – писал Достоевский, – выше Пушкина, выше народа, выше России, выше всего, и потому надо желать одной правды и искать ее, несмотря на все те выгоды, которые мы можем потерять из-за нее, и даже несмотря на все те преследования и гонения, которые мы можем получить из-за нее».
И Лев Толстой говорил, что за правду он готов пострадать и с радостью пойдет на каторгу и даже на эшафот. Правда является тем гребнем, тем водоразделом, который как бы сортирует литературу, делит ее на литературу истинную, глубоко и точно отражающую жизнь общества или историю души самого художника, и на литературу ложную, расхожую, подменяющую эту правдивость всякими схемами, порою модными, экстравагантными, имеющими целью потрафить или рыночному спросу, или же официозным веяниям. Я уж не говорю о том, что вокруг словотворчества, как и вокруг иных форм искусства, словно осы, роятся всякие поденщики и лакеи мысли «самого низменного подбора», по выражению Достоевского.
«Это так называемая золотая середина, – писал Достоевский, – которая, кажется, так и родится бездарно и развратно… Особенно в последнее время, вероятно с распространением полуобразования…» «При отсутствии всякой потребности в идеале и высшей мысли они, тем не менее, льнут к прогрессу, потому что около него им выгоднее».
Они-то и поставляют в основном расхожую низкопробную литературу, которую попросту не замечают серьезные художники. А жаль. Пушкин писал, что не должно пренебрегать такой литературой; успех книги бездарной или даже пошлой должен разбираться критикой, ибо очень важно порою бывает установить, что скрывается за этим успехом? В чем причина интереса публики? Кто его подогревает? С какой целью?
Истинность этих слов достоверна и поныне. Приманчивый отблеск, на который идут косяками эти ремесленники от искусства, излучает конъюнктура. Для них совершенно неважно, какая конъюнктура, – сексуальная, социальная или даже идеологическая. Главное, попасть в денежную струю или на конвейер служебной выгоды; расхожая недолговечная продукция, рассчитанная на ослеп ленную рекламой нетребовательную публику, миллионными тиражами забивает книжные прилавки, наводняет журнальные полосы, театральные подмостки и кино. Как у бойких расчетливых лотошников, у этих сочинителей все можно найти для разжигания интереса к шикарной жизни и похотливых желаний, все: от телесного и нравственного стриптиза до откровенной проповеди насилия. И вся эта хитроумная затея приблудного сочинительства существует только для того, чтобы увести читателя и зрителя от реальной действительности, от ее больных сторон и тревожных вопросов. Во все времена такая литература нужна была и определенной категории честолюбивых литературных метров, дабы на фоне этого серого потока заметнее выделялись их собственные претенциозные творения и более оправданными становились бы их притязания на почести и бессмертие.
Художественную беспомощность этих серых произведений, скудость мысли в них пытаются компенсировать все той же рекламой или похвалой угодливой критики, или принудительным тиражированием, или даже присуждением официозных премий и наград.
Впрочем, затея старая и мало от нее проку: эти литературные подёнки так же быстро умирают тысячами, как и нарождаются. Куда более серьезную тревогу вызывают проповеди людей талантливых насчет необходимости насильственного приобщения человека к счастливой жизни. Поскольку в отдельности человек слаб и глуп, утверждают они, и не видит, где прогресс и счастье, а где застой, то есть болото и грязь, то его, человека, надо силком тащить к этому счастью и прогрессу, аки быка на веревочке.
Один наш известный писатель, которого даже за границей переводят, вот что не так давно написал о своей книге в «Литературной газете», откровенно любуясь собственным героем: «Котэн имел обыкновение влезать в чужие дела. Всюду пытался привнести свое понимание даже в то, в чем ничего не смыслил. Но он порождение того нетерпения, того неравнодушия, которое я ценю в людях. Котэн торопился жить, он постоянно действовал, всех пытался насильственно сделать счастливыми. Кровельщика он учил крыть крышу, мелиоратора – правильно рыть арыки, солдат – сражаться, государей – править, палачей – рубить головы…»
Не знаю, как насчет рубки голов, – может быть, в этом деле поучения профана имеют успех; зато уж насчет мелиорации могу точно сказать: тут советы и команды людей несведущих, кроме миллионных убытков, ничего иного дать не могут. Здесь вернее говорит русская пословица: «Заставь дурака богу молиться – он лоб расшибет».
Привнести «свое понимание даже в то, в чем ничего не смыслишь», дело нехитрое; но учить и переучивать согласно таковому пониманию знающих людей – совсем скверное дело. Проще всего можно ответить на это словами Пушкина из притчи о художнике и сапожнике: «Суди, дружок, не выше сапога». Но когда этот развязный сапожник попытается насильственно заставить непослушного художника делать все по его, сапожникову, разумению и осчастливить таким образом, – тут уж не до шуток, здесь в колокол бить надо. Идею о насильственном загоне в рай высмеял и развенчал Достоевский в легенде о великом инквизиторе. Не всякое же «неравнодушие» и «нетерпение» ценить надо. Великий инквизитор тоже был нетерпелив и неравнодушен. Но к чему привело его неравнодушие и нетерпение? Ко всеобщему счастью, да?
Наглядный урок в этом плане преподал Ленин; остужая не в меру горячие головы, склонные действовать только нелегальными, насильственными методами, он писал в своей знаменитой работе «Детская болезнь “левизны” в коммунизме»: «Неопытные революционеры часто думают, что легальные средства борьбы оппортунистичны… – нелегальные же средства борьбы революционны. Но это неверно». И далее: «Коммунисты в Западной Европе и в Америке должны научиться создать новый, необычный, некарьеристский парламентаризм».
Идею о насильственном приобщении к счастью порой пытаются выдать за чисто русский феномен, при этом ссылаются на «Бесов» Достоевского. Это ошибочное мнение, это уловка; Достоевский раскусил ее еще в те годы. Соблазнительная идея о приходе добродетельного диктатора с целью осчастливить свой народ известна была давным-давно: особенно популярна стала
