Но в это время случилось что-то необыкновенное. Вдруг громкий взрыв потряс воздух. И сразу за ним раздался новый взрыв. И когда, оглушенная грохотом взрыва, людская масса на миг смолкла, тогда стало явственно слышно, как жужжал и гудел где-то в небе мотор. В это время раздался третий взрыв, с потолка посыпались штукатурка и щепа.
Польский аэроплан налетел неожиданно и теперь бросал бомбы в расположение передовых частей. В перерыве между взрывами ветер донес издалека, из-за перелеска, татаканье пулеметов «шоша». Под прикрытием самолета польские части начали внезапное наступление.
Красноармейцы бросились из театра. Снова раздался взрыв, теперь уже совсем рядом. И тогда вдруг крыша над театром раскололась, и сквозь огромную дыру в тучах пыли и щепы засияло чистое солнечное небо. Но тут еще одна бомба угодила за кулисы, и вся сцена потонула в дыму и пыли.
И в этом грохоте, в дыму и топоте Нюсе снова послышался душераздирающий крик толпы: «Кары ляхам, кары!»
Из театра выбегали красноармейцы, быстро залегали за укрытия и открывали из винтовок стрельбу по аэроплану. Командиры громко сзывали своих бойцов. Развернувшись в цепь, подразделения уже бежали к перелеску, навстречу внезапно налетевшим врагам. Лихим карьером, с шашками наголо промчался эскадрон Довгорука. Синий доломан взвился на ветру и исчез в перелеске.
Через полчаса перестрелка утихла. Внезапный налет был отбит. Гоня врага, полк двинулся вперед. Обозы на рысях пролетали станцию, двигаясь вслед за своим полком.
Дощатый барак, который еще так недавно был театральным помещением, теперь являл собой жалкую руину: несколько стропил торчало в разные стороны, длинная железная балка стояла торчком, уцелели лишь два стояка да окно без стекол. И только приставка — хата с мальвами и подсолнухами — осталась невредимой, мальвы и подсолнухи цветистыми пятнами выглядывали из кучи железного лома и вороха щепы.
К счастью, актеры были живы и не ранены. Только помрежа ударило доской по руке и рассекло мякоть ниже локтя. Князьковский сбросил бушлат и, разорвав рубаху на полосы, принялся делать перевязку. Теперь, он был по пояс наг, весь в синих якорях, змеях и голых красавицах, разместившихся у него на груди и на боках. Нюся, как умела, помогала ему.
Когда перевязку закончили, Князьковский утер пот с лица и присел передохнуть. Хмурым взглядом окинул он руины театра, голое поле вокруг, кучку подначальных ему людей. Это были средневековые гайдамаки и конфедераты, Ктитор, Железняк, Гонта. Личная одежда актеров осталась под развалинами театра.
Нюся перехватила угрюмый взгляд Князьковского.
— Ну, товарищ комиссар, — иронически произнесла она, — теперь мы остались и без театра, и без зрителей. Прикажете разойтись по домам? Делать нам все равно здесь нечего.
Богодух-Мирский застегнул свой цветастый жупан, откинул назад буйную шевелюру седых волос, и губы его скривила горькая усмешка:
— Кто здесь откликнется на твое богатство чувств?.. Тут на страдание и слезы не будет отклика… А там…
Князьковский поднял глаза и пронизал старого трагика подозрительным взглядом:
— Где это? Где это «тут», и где это «там»?
— Это… Это… «Лес», — немного растерялся Богодух-Мирский, — пьеса Островского, действие четвертое, сцена…
У Нюси на глазах вдруг заблестели слезы.
И она почти прокричала Князьковскому прямо в лицо:
— Разве вам понять нас, комиссар? Мы — актеры настоящего театра! А это… — Она не договорила и отвернулась.
Богодух-Мирский насупился и прошептал:
— О театр!.. Посмотри на меня. Я нищий, бродяга, а на сцене я принц. Я живу его жизнью, мучаюсь его думами, плачу его слезами над бедной Офелией и люблю ее, как сорок тысяч братьев любить не могут…
Князьковский ничего не ответил. Он поднялся, взял бушлат и напялил его на голое тело. Потом также молча зашагал прочь.
— Куда же вы, товарищ комиссар? — крикнула Нюся. — Вы нас покидаете! Какой же нам будет приказ?
Князьковский снова промолчал. Он надвинул бескозырку на самые брови и заковылял через бурьян. Актеры смотрели ему вслед. Матрос ковылял в направлении железнодорожной линии.
— Хотите узнать расписание поездов? — въедливо крикнула Нюся. — Купить билеты? Боюсь, что билетная касса не работает… Или бросаете нас на произвол судьбы?
Богодух-Мирский тяжело вздохнул:
— Что ему Гекуба? Что он Гекубе, чтоб над нею слезы лить?
* * *
Князьковский долго бродил вдоль железнодорожного полотна. Самолет именно сюда сбрасывал свои бомбы, и ему удалось причинить много вреда. То и дело между рельсами зияли воронки, местами были расщеплены шпалы, несколько вагонов разбито.
Вагоны как раз и привлекали внимание Князьковского. Он ходил вокруг них, внимательно оглядывая каждый. Один был без пола, другой — разбитый вдребезги, третий — опрокинулся вверх колесами. Наконец Князьковский остановился перед одним вагоном и удовлетворенно крякнул. Это был длинный красный пульман. Его крыша и три стенки были совершенно целы, не было только четвертой стенки: ее, видно, вырвало разрывом гранаты. Зато пол был совершенно не поврежден. Бросив еще раз на вагон удовлетворенный взгляд, Князьковский, насвистывая, направился к полю, по ту сторону станции.
На широком поле, сразу за железнодорожной насыпью, среди увядшей свекольной ботвы мелькало несколько веселящих глаз цветных косынок. Это девушки копали свеклу. Пока летал самолет и гремела стрельба, девушки отлеживались в ямах, но вот бой отгремел, и они снова принялись за свою работу.
Князьковский остановился на насыпи неподалеку от девушек.
— Эй, дивчата! — закричал он, приставив ладони как рупор. — Здоровенькi були, з п’ятницею!
— Дай боже здоровья! — откликнулось несколько звонких голосов.
— А почем за поденную работу берете?
— Не поденно, на своем работаем… на общественных буряках.
Девушки бросили работу и глазели на матроса. Некоторые подошли ближе. Одна из них уже шептала что-то смешное подруге.
— А то и на поденную стать можем! — фыркнул кто-то сзади. — По полфунта соли и на ваших харчах…
Князьковский, вынимая папиросы из кармана бушлата, сделал несколько шагов к ним. Взяв в рот папиросу, он достал спички.
— А ну, высеки огня которая-нибудь: видишь, одной рукой несподручно мне!
Бойкая девушка с черными глазами подбежала, взяла коробок и зажгла спичку.
— Ишь какая шустрая! — ущипнул ее Князьковский и положил спички обратно в карман. — А ежели для красноармейцев, то почем?
— Для красноармейцев, — ответила опять все та же бойкая, прыснув в уголок платочка, — только за одни харчи станем.
Князьковский почесал за ухом.
— А дешевле?
— Для красноармейцев, — ответила с достоинством высокая и статная молодица, — и на своих харчах станем. Бесплатно.
— Вот это по-нашему! — похлопал ее по спине Князьковский, потом вытянулся и откозырял. — Служу трудовому народу!.. Значит, договорились — и ваших нет! Нитка и иголка у каждой есть? А щетка и мел? А синька есть? Ну, пошли! Свистать всех наверх!
Когда через несколько минут Князьковский с группой девушек, вооруженных щетками, ведерками с разведенным мелом и мотками ниток, подошел к тому месту, где когда-то был театр, он застал актеров уже полностью готовыми к уходу. Смыв грим, сняв парики и свернув все лишнее в узлы, актеры как раз собирались двинуться. Нюся поддерживала раненого помрежа под руку.
Князьковский подходил, еще издали махая рукою:
— Аврал, братишки! — кричал он. — Свистать всех наверх! Кто из вас, товарищи актеры, рисовать разными красками умеет? А?
Актеры молчали.
Князьковский подошел ближе и остановился, деревяшка его вгрузла в песок.
— В чем дело? — подозрительно спросил он.
Все молчали. Говорить было не о чем.
— Дело в том, — наконец отозвалась Нюся, — что мы… что мы…
Богодух-Мирский величественным жестом забросил свой узелок на плечи.
— Пойдем искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок!
— Мы идем по домам! — наконец закончила Нюся.
Некоторое время Князьковский молчал. Молчали и актеры. Девушки прыскали в рукава.
— Та-ак, — наконец выдавил из себя Князьковский. — Так! Значит, поэт Шевченко зря, выходит, свои «Гайдамаки» писал. Для смеха барышням и кавалерам. И когда «Кары ляхам, кары» кричали, так это, выходит, бойцов просто на понт брали. По домам, а красноармеец пусть погибает себе без исповеди и спектакля. Вот какой, значится, ваш пролетарский театр! Давай сюда решето с яичками и яблоками, что тебе бойцы конной разведки от целой дивизии преподнесли! Давай, я их лучше на базар отнесу!
Помреж оттолкнул Нюсю и вышел вперед. Он вытянулся во фронт и приложил руку к гимназической фуражке.
