— В Бологом давно был? — спросил его Полезнов, отвернувшись.
— Да ведь на прошлой неделе, а что?
Полезнов очень хотел спросить: «А ночевал где?», но спросил:
— Бесстыжева видел?
— Бесстыжев наш, кажись, хочет свою торговлю открывать, — отозвался Поденкин и тоже отвернулся, как будто затем, чтобы посмотреть на подходивший поезд.
А Полезнов наблюдал его искоса и думал: «У меня в доме ночевал!»
Насчет Бесстыжева и его будущей торговли он не сказал ни слова, а когда подошел поезд, то так заспешил садиться, что сделал вид, будто совсем не заметил протянутой ему на прощанье длинной руки Поденкина. И только из окошка вагона кивнул ему головой, чуть дотронувшись до бобра шапки.
— Счастливый путь! — крикнул ему Поденкин, ласково от солнца жмурясь.
«У меня в спальне ночевал, подлец!» — растерянно думал, глядя на него, Полезнов.
В Бологом, на вокзале, узнал Иван Ионыч, что поезд на Петроград опоздал больше чем на шесть часов из-за заносов, а воинский пробился и подходит.
Подсев ближе к лампочке и сопя от усилий, он начал было в записной книжке писать карандашом прошение, какое должен был подать на Бесстыжева, припоминая другие его проделки, тоже очень похожие на мошенничество, но решил наконец, что адвокат завтра в Петрограде с его же слов напишет это гораздо лучше и подведет нужную статью законов; записал только, что двенадцать тысяч были даны Бесстыжеву новенькими пятисотрублевками восьмого февраля, и к этому добавил: «Расписка не взята по случаю поспешности».
Пришедший воинский поезд наполнил вокзал суетой, беготней, руготней, казарменным запахом… Целый час стучали по плиткам мозаичного пола вокзала гулкие солдатские сапоги, хлопали двери, орали дюжие глотки.
Когда поезд, наконец, ушел на Псков, к генералу Рузскому, Полезнов, бродя по перрону, заметил несколько ярко блестевших пачек патронов между рельсами, и даже целый патронный ящик невинно и как будто сконфуженно белел под большим перронным фонарем.
— Безобразие какое! — сказал он весовщику Тимофею Акимычу. — Ежели они здесь целые ящики патронов теряют, что же они на фронте делать будут?
— Ежели дураки, то головы потеряют, а ежели умные — с головами домой придут, — загадочно ответил Тимофей Акимыч.
— Сказать же надо кому, чтоб убрали!
— Убе-рем… Пригодятся… — и пошел.
После этого разговора сиротливыми показались Полезнову черные шестидюймовки, стоявшие на платформах и покрытые брезентом… Поезд с ними пришел, должно быть, еще утром. На брезентовых покрышках было много снегу. Они тоже казались потерянными, эти орудия.
Часов около восьми пришел поезд из Петрограда. В зале первого класса Иван Ионыч цепко присасывался глазами ко всем лицам, но приезжие казались менее встревоженными, чем он, они только наперебой расхватывали в буфете бутерброды.
За столом же, где сидело несколько человек, поспешно работая ложками в дымящемся супе или солянке, какой-то молодой, большеголовый, в инженерской фуражке, по виду кавказец, не совсем чистым русским языком говорил громко, как будто никому и всем сразу:
— Да ведь нас, инженеров-путейцев, вешать надо! Мы кто?.. Мы — взяточники, это раз!.. Мы — каз-но-крады, это два!.. Мы хапаем де-сят-ки тысяч!.. А если путевой сторож гнилую шпалу у себя в печке спалит, мы его под су-уд, негодяя!.. Мы ему двадцать четыре света покажем!.. Ка-ак смеешь гнилую шпалу в своей печке палить, когда это казенное имущество, па-адлец!.. Ххолодно тибе, а-а?.. Тибе ххолодно?.. Ка-ак это тибе может быть ххолодно, когда ты и всего только сторож?.. Это инженеру может быть холодно, а не тибе, ххам!..
Он широко размахивал тощими руками, одетый в очень легкое, почему-то осеннее пальто с несколько бахромчатыми рукавами. Лицо у него было обветренное, щетинистое; тонкий нос с горбом краснел, как обмороженный; волосы у широких висков мелко курчавились.
Наискось от него, на другой стороне стола сидел невзрачный, морщинистый, хоть и нестарый, подполковник с нефронтовыми белыми погонами. Полезнов с первого взгляда принял было его за военного врача, но вот он откинул голову и сказал инженеру очень твердо и внятно, как не говорят врачи:
— Прошу прекратить агитацию!
— Каку-ю агитацию! — задорно крикнул инженер.
— Тут зал первого класса, а не третьего, и старания ваши излишни… Поберегите энергию!..
— Я… Я… Вы знаете, кто я? — гордо откачнулся инженер. — Я — князь Нижерадзе.
— А я — князь Выше-радзе! Поняли?.. И при малейшей попытке вашей продолжать агитацию я вас арестую!
Только тут понял Полезнов, что подполковник этот — жандармский, и очень удивился, когда инженер деланно коротко хохотнул и на весь зал крикнул:
— Коротки руки!.. Вы?.. Меня?.. Арестуете?.. Ха-ха!.. Коротки руки!
Однако он отошел от стола, а к подполковнику наклонился сзади какой-то длинный, светлоусый, торгового вида и сказал как-то пьяно-странно, указывая пальцем на инженера:
— Он у самого генерала-губернатора чай пил!.. Хи-хи-хи… И кофей пил!
Между тем широкоплечий сановитый старик, хорошо и добротно одетый, с раздвоенной, видно, что холеной, бородою, сказал важно, в упор глядя на подполковника, не сводившего глаз с инженера:
— Аресто-вы-вать, господин полковник, тех, кто по-ря-до-чен, и оставлять на свободе явных не-го-дя-ев — эта ваша система уже довела нас до ги-бе-ли! Да! Благодаря этой сис-те-ме Россия на краю про-па-сти!
И вдруг хлынуло с разных сторон:
— Верно!.. Правильно сказано!..
И около буфета кто-то с бутербродом во рту захлопал, как в театре; когда присмотрелся Полезнов, оказалось, что это был молодой офицер.
Подполковник резко отодвинул от себя тарелку, зло поглядел на сановитого старика и кругом и вдруг поднялся и пошел к выходу, а за ним бросился и официант с салфеткой, и вот тот самый, длинный, светлоусый, торгового вида, подмигнул теперь уже старику и, также пальцем указывая на уходящего жандарма, крикнул тонко:
— Смотрите, деньги за солянку замошенничал! Хи-хи-хи!.. Ей-богу!
И он так вздернул усы и такие сделал глаза, что уже, глядя на него, многие захохотали, а инженер (или только надевший инженерскую фуражку на время), не теряя времени, очутился вдруг на столе, на другом конце его, и кричал оттуда, перегибаясь:
— Гос-спода!.. Мы переживаем сейчас мо-мент огромной исторической важности!.. О-банк-ро-тилась власть!.. Вы все это знаете, все вы это видите!.. Что же теперь требуется от вас? Чтобы вы, наконец, заговорили!.. На чем держалась власть? На бес-сло-весно-сти населения! До чего же домолчальничались мы все? До стыда, до позора!.. До того, что какой-то конокрад и пьяница и распутник Гришка Распутин правил Россией, а при нем для мебели де-ге-не-рат этот, «мы, божией милостью, Николай Вторый»… А там… в Петрограде… в столице… там голод!.. Там нечем печи топить!.. А на фронте что?.. Там милли-оны погибают!.. С палками, да, с палками идут против пулеметов, потому что винтовок нет!.. Снарядов нет!.. А великий князь Сергей Михайлович об-кра-ды-вает войска, чтобы брил-ли-ан-тов накупить балерине Кшесинской…
При этом слове инженер, — как разглядел Полезнов, — качнулся вперед и спрыгнул со стола, а из боковых дверей показалось человек пять жандармов, причем трое из них и поручик с ними были здешние, а давешний подполковник с очень решительным видом и с револьвером в руке выступал впереди.
— Вы арестованы! Ни с места! — крикнул он инженеру.
— Дудки! — крикнул инженер и замешался в толпу.
Потом началось что-то неуловимое для глаз. Все в зале сразу как-то сгрудились около жандармов в непроницаемый круг, все закричали вдруг, и оказалось, что это внушительно, когда на вокзале довольно согласно и полным голосом кричит толпа:
— Вон жандармов! Долой жандармов!.. Бей их!.. Вон, мерзавцы!..
Полезнов думал, что сейчас должна начаться стрельба, и подвинулся задом к буфету, но неистово зазвенел вдруг колокольчик швейцара, старавшегося покрыть все голоса своим басом, действительно редкостным:
— По-ез-ду на Тверь, на Москву втор-рой зво-нок!..
И все кинулись к двери, чтобы не остаться здесь, на вокзале, и вместе со всеми вытолкнуло Полезнова, так и не заметившего, куда потом девались жандармы.
Подняв правую сторону воротника от резкого ветра, Иван Ионыч дождался отхода поезда. Ему хотелось посмотреть, вытащат ли из вагона жандармы объявленного арестованным инженера, но жандармов на перроне не было даже и видно. Поезд дернулся и после нескольких свистков двинулся, и на одной из освещенных площадок Полезнов разглядел знакомую инженерскую фуражку над тонким с горбинкой носом. И так как в это время на перроне было много толкотни и криков, Иван Ионыч безбоязненно сказал вслух о Бесстыжеве:
— А он, дурак, вздумал меня урядником каким-то пугать!.. Эх, идиот чертов!
