Начальник штаба пожал плечами и поставил бутылку на стол.
— Неужели за все это время ваш помощник ни разу, как говорится, за воротник не закладывал? — обратился он к Ростовцеву.
— Ни разу.
— Ей–богу, чудеса у вас творятся. Настоящие чудеса. Если так, то помощника вашего хвалю. Молодец! За его здоровье! — он осушил кружку, крякнул и поднес к усам кусок хлеба.
Ростовцев последовал его примеру и, закусив, хотел налить новую порцию. Крестов остановил его:
— Больше нельзя. Давайте чаю… Или я сам. — Он с видимым удовольствием подставил кружку и повернул кран. — Хорошо, — продолжал он, следя за горячей струйкой. — Как будто бы дома. Помнится, в мирное время придешь домой, устав немного, усядешься вот так же за стол, а старуха моя чай наливает. Самовар ворчит, пар кверху поднимается, радио напевает, и в комнате уютно–уютно… Бывало, посидим мы с ней этак с часок–другой, сыновей вспомним, поговорим. Потом я ей газетку почитаю. Хорошо было… Немец все испортил. Ну, будет ему за это. Вздуем мы его.
— Обязательно! — с жаром подтвердил Ковалев.
Самовар постепенно остывал. Ковалев, посидев еще немного, поднялся и вышел, попросив разрешение проверить посты. Майор проводил его глазами и с расстановкой проговорил:
— Хороший парень, как вы думаете?
— Да, — отозвался Ростовцев. — Только горяч немного.
— Это ничего. Настоящий солдат иногда должен быть горячим. Если бы он действительно бросил пить, цены б ему не было… Как вы, ладите с ним?
— По–моему, ладим, — сказал Борис. — Сначала, правда, трудно было: все донимал, чтобы я походатайствовал за него перед вами. Чтобы на позицию его перевели.
— А вы что?
— Я ему пообещал, если он пить бросит и будет вести себя дисциплинированнее.
— Правильно, — одобрил майор, барабаня по столу пальцами. — Правильно… И переведу. Обязательно переведу, когда исправится. Его место — там.
— А мое? — осторожно спросил Ростовцев.
— Ваше — здесь.
Борис закусил губы. Эти слова задели его за живое. Он не переставал надеяться, что настанет время, когда и его переведут в полк на передовую. Не сдержавшись, он обидчиво спросил:
— Неужели вы не верите в меня? Неужели вы думаете, что я трус? Я не собираюсь хвалиться, но, поверьте, я сумею справиться со своими обязанностями в бою не хуже других.
— Я не сомневаюсь в этом.
— Тогда почему же вы обрекаете меня на бездействие? Почему?
— Почему? — майор улыбнулся и односложно ответил: — Так… Причуда у меня такая. Я ведь изверг… — в его глазах блеснули искорки смеха. Он отодвинул кружку. и добавил: — Об этом мне еще старуха моя твердила, когда бывала не в духе.
Но Ростовцеву было не до шуток, и он настойчиво возразил:
— Простите, товарищ майор, но я спрашиваю вас серьезно.
— Серьезно? Ну, хорошо, давайте говорить серьезно. — Майор наморщил лоб и сказал: — Прежде всего, я не обязан вам отчитываться в своих действиях. С этого бы нужно начать, если беседовать серьезно, как вы требуете. Но уж, ладно, на сей раз отчитаюсь… Жизнь вашу сохраняю, вот почему вы и здесь. И, пожалуйста, не обижайтесь. Ваше место тоже очень нужное и полезное. Кому–нибудь необходимо занимать и его.
Не ожидавший такого ответа, Ростовцев умолк. Но, собравшись с мыслями, он заговорил снова. Он сказал, что свою жизнь и здоровье он расценивает ничуть не выше жизни других и что он перестал бы уважать себя, если бы такие соображения у него появились. Его всегда нервировало, когда его выделяли из тех людей, которые его окружают. Он привык считать себя обычным рядовым человеком и свой голос не ставил себе в заслугу. Обо всем этом он возбужденно говорил майору, а тот слушал его, морщился и барабанил пальцами по столу.
— Видите ли, — начал Крестов, когда он замолчал, — вы можете смотреть на себя, как вам угодно. Это ваше дело. Но вы не можете не согласиться с тем, что ваш голос принадлежит не одному только вам. И здоровье ваше поэтому нужно не только вам, а и еще многим. Однако… однако, погодите… — он медленно вытащил из кармана портсигар, закурил и, щелкнув крышкой, продолжал: — Вижу, что вы не успокоитесь дотех пор, пока не узнаете всего. Я делаю не совсем правильно, посвящая вас в некоторые секреты, но уж так и быть — прочтите вот это и не обижайтесь на меня… — Он расстегнул планшетку, порылся в ней и, достав сложенный вчетверо лист бумаги, положил его на стол перед собеседником.
Ростовцев с недоумением пробежал глазами текст, удивленно поднял брови и, словно не веря самому себе, прочитал все снова.
— Ну? — спросил майор, принимая бумагу. — Прочитали?
— Да…
— Как видите, не один я забочусь о вашем здоровье. О нем заботятся и люди повыше меня. А я в данном случае лишь исполняю указания. Поняли?
— Кажется, да.
— Наконец–то!
— И, все–таки, это неправильно.
— Что?
— Да вот то, что пишет командование.
— Не знаю… Не знаю, но думаю, что правильно. — Майор помолчал, потушил папироску и заключил: — Я не очень большой знаток музыки, но, если там так написано, значит Ростовцев и его голос, действительно, очень нужны для советского народа, для советского искусства. Значит, вы не имеете права рисковать своими данными. Но довольно об этом. Лучше покажите, где мне устроиться на ночлег. Завтра нужно рано подниматься… На печке можно?
— Конечно.
Майор залез на печь. Ростовцев подал ему горящую свечу, а сам улегся на полу, подстелив шубы.
В этот день на базе было много работы: прибыло несколько вагонов с боеприпасами и продовольствием. Переброска грузов к складам продолжалась до самого вечера.
Вместе с грузами пришла и первая почта. Это было большим событием, и все с нетерпением ждали, когда ее разберут. Бол. ьше всех, кажется, волновался Голубовский. Он несколько раз спрашивал, нет ли писем на его имя, и уходил, огорченный отрицательным ответом. Только в самом конце дня ему вручили обведенный аккуратной голубой каемкой конверт.
Ростовцеву также хотелось получить что–нибудь, но он сознавал, что писем ждать было рано. И поэтому он не очень удивился, когда ему объявили о том, что на его имя пока ничего не поступало.
— Ладно, — ответил он, — скоро поступит.
Письма разобрали вечером. Ростовцев знал, что в полку их ждут с нетерпением. Очередная колонна машин должна была выйти лишь послезавтра. Значит, письма, в которых, вероятно, было столько ободряющего для людей, заброшенных так далеко от своих жен, детей, родных, должны были лежать еще около двух суток нераспечатанными. Подумав, Ростовцев вызвал к себе Антонова и приказал ему попросить разрешение отправить почту в штаб завтра утром на машине. Минут через пятнадцать сержант вернулся и нерешительно остановился у порога.
— Товарищ лейтенант, штаб не отвечает. Связи нет.
— Как нет? — тревожно воскликнул Борис. — Я же недавно сам говорил со штабом!
— Так точно. Но сейчас штаб не отвечает. Молчит. Сначала мне показалось, что ответили, но потом сразу все стихло. Ровно кто провода порвал. И сколько я потом ни звонил — ничего не получается.
— Может быть, аппарат испортился? — предположил Борис. — Подключите новый и попробуйте дозвониться еще раз. Сделайте это сейчас же.
Козырнув, Антонов вышел. Вскоре он возвратился.
— Ну, — нетерпеливо встретил его Ростовцев.
— Ничего не получается, товарищ лейтенант. Аппарат работает, а связи нет.
— Плохо… Может, снаружи где–нибудь контакт плохой. Вы проверяли?
— Проверял, товарищ лейтенант. У нас все в порядке. Повидимому, обрыв на линии.
Ростовцев нахмурился. Нарушение связи сейчас не предвещало ничего хорошего. Нужно было что–то придумать. Посылать бойцов ночью на поиски обрыва едва ли целесообразно. Хорошо, если повреждение находилось близко, но что, если провод оборвался где–нибудь за десятки километров отсюда! К тому же и тревожить уставших после дневной работы людей Ростовцеву не хотелось. Он решил посоветоваться с Ковалевым.
— Позовите ко мне младшего лейтенанта, — сказал он Антонову, — Вас же попрошу лично дежурить у телефона. Постарайтесь соединиться с полком, потому что это очень важно.
Ковалев пришел сейчас же. Он браво отрапортовал и вытянулся по уставу с нарочитой тщательностью.
— Да бросьте вы это… Садитесь, — пригласил Ростовцев и, когда тот уселся, медленно продолжал: — Я вызвал вас, чтобы посоветоваться… Мы потеряли телефонную связь с полком.
— Я уже знаю, — ответил Ковалев.
— Вот. Меня это беспокоит. Что–то нужно предпринять.
— Нужно послать людей. Я могу пойти с ними. Дело это нехитрое. Может, дерево где–нибудь свалилось на проводку. Линия эта старая. Наши ее не ремонтировали, да и не проверяли как следует.
