Суетливость не идет к его высокой фигуре, к затянутой ремнем гимнастерке, на которой пестреет колодка с орденскими лентами. Награды он получил за ряд открытий и успешную геологическую разведку во время войны.
— Знаю, ругать меня приехал, но я дело уже исправил. Вчера меня по телефону так прочесал Сергей Дмитриевич… Я рабочих снял с этого злополучного ручья и послал туда старшего геолога района, чтобы привел все в порядок и передал горнякам. Виноват, не утерпел. Под носом металл, план побочной добычи нужно выполнять, а соседи мои никак разведку закончить не могут. Ну, и согрешил я малость. Урвал металл. Завтра поедем по разведочным участкам, я тебе покажу свои работы. Кстати, выберем для нового района место. Проедем по местам, где когда-то бродили вместе. Придется ехать верхом, начинается распутица. Лошади у меня хорошие…
* * *
Лошади, шлепая копытами по мокрому снегу, идут тяжело, часто оступаясь и проваливаясь.
— Да, весенняя дорожка, черт бы ее драл! — цедит сквозь зубы Мика.
Впереди показывается линия шурфов, пересекающих долину. На площадках снег стаял. Виднеются ряды аккуратно сложенных усеченных пирамидок земли — «проходок», как их называют разведчики. В каждую пирамидку воткнуты две хорошо обтесанные бирки, на которых карандашом указано, с какой глубины вынута порода.
Двое шурфовщиков в измазанных глиной телогрейках с помощью воротка выгружают бадьями из шурфа взорванную породу и аккуратно укладывают ее в проходки.
— Смотрите! Сам Александр Егоров, наш старый знакомый, шествует! — кричит Асов.
Широкое лицо Егорова сияет.
— Давненько мы с Вами, Иннокентий Иванович, не виделись, — говорит он, здороваясь.
— Ну, как у тебя дела? Как живешь?
— Целый день на ногах, — жалуется Егоров, — а ноги-то начинают капризничать. Ревматизм… Сколько ведь по тайге прошагали.
— Это дело поправимое, — ободряю я его, — Закончится зимняя шурфовка, выхлопочем тебе путевку на наш курорт «Талая» — и ревматизм как рукой снимет.
Осмотрев шурфовочные работы, подходим к разведочному участку.
С десяток низких, таежного типа бараков, без крыш, срубленных из неошкуренной лиственницы, разбросаны среди пней на опушке леса.
— Смотрите, Иннокентий Иванович, место подходящее для района. Лесок-то стоит какой, сам просится на постройку.
— Да, место для района хорошее, — соглашаюсь я с Микой.
* * *
Закончив все дела на разведке, мы прощаемся с Александром.
Едем вниз по ручью. На галечных косах снег растаял, и под копытами лошадей хлюпает вода. Северная весна в полном разгаре. Воздух чист и так прозрачен, что горы с почерневшими южными склонами как будто совсем рядом, а до них не один, десяток километров. Запах тающего снега перемешивается с горьковатым запахом тальника. Словно комочки снега, белеют на деревьях куропатки. Опьяненные теплом и светом, не шелохнувшись, сидят они на ветках, подпускают к себе совсем близко.
— Смотри, Мика, куропатки!
— А ну их! Далеко за ними лезть по глубокому снегу.
И мы проезжаем мимо.
— Что-то не узнаю прежнего страстного охотника. Где былой пыл?
— Стареть, видно, начинаю, — усмехается Мика. — А не заехать ли нам в Антагачан? Это новый оленеводческий совхоз на самой границе Улахан-Чистая. Наши соседи богаты мясом. Это почти по дороге.
— Деловые связи с соседями, богатыми мясом, необходимо поддерживать, — соглашаюсь я.
По берегам ручья, вдоль которого мы едем, вот уже несколько километров тянется прочная высокая изгородь. Это кораль — загон для оленей. Осенью пастухи загоняют сюда оленьи стада. Здесь их подсчитывают, часть отбирают на убой, изолируют больных животных, лечат.
Въезжаем в большой поселок с фундаментально построенными жилыми зданиями, складами и конторой.
В небольшой квартире директора мы долго слушаем рассказ об организации совхоза. Директор рисует нам перспективы оленеводства на Улахане.
— Антагачан — молодой совхоз. Он существует только два года. Но мы уже крепко стоим на ногах. В тайге пасется более десяти тысяч наших оленей. За один год стада увеличились на три тысячи голов. Это результат заботливого ухода пастухов. Горняки получают от нас тонны свежего мяса. Десятки оленьих упряжек везут ваши грузы к местам новых разведок. Впрочем, с геологами беда, — добродушно усмехается он. — Вы забираетесь в такие трущобы, что туда и на оленях не проберешься…
В дверь стучат. Входит молодой эвен.
— Заведующий стадом Слепцов, наш лучший оленевод, — представляет его директор.
Что-то очень знакомое в лице эвена. Я вспоминаю урасу на Улаханском плоскогорье, охоту на горных баранов.
— Вот так встреча! Как поживаешь, Петя?
— Да живу хорошо! — широко улыбается Петр. — Женился вот. Семья здесь, квартиру совхоз дал. Только я дома редко бываю, все на пастбищах, со стадом.
— Такая уж, брат, служба.
— Да я и не жалуюсь! Я свое дело люблю.
— А я ведь тебя по делу вызвал, — говорит директор.
— А что случилось?
— Двадцать оленей потерялось. Отбились от стада, где-нибудь в тайге бродят. Придется, брат, тебя на поиски послать. Ты следопыт природный — быстро найдешь.
— Найдем! Куда им в тайге деться!.. А я недавно Данилу видел, вашего бывшего каюра, вас вспоминал, Иннокентий Иванович, — обращается он ко мне. — Данила сейчас председатель Кыгыл-Балыхтахского колхоза.
Мы сердечно прощаемся с Петром.
— У нас проблема — корма, — жалуется перед расставанием директор. — Особенно сложно разработать маршруты для стад. Два стада на одно пастбище не погонишь. Вот и надо спланировать так, чтобы пути не перекрещивались и стада не шли друг за другом. Тут все приходится учитывать. Хорошо, что помощники опытные есть. На Петра я могу во всем положиться. Он Улахан-Чистай, как свою ладонь, знает.
* * *
— Наконец-то добрались до дому! — восклицает Мика, увидев постройки, мелькнувшие среди леса.
Здесь здания посолиднее и повыше, чем на участках. Построены они из обтесанного леса, с крышами, покрытыми финской стружкой.
Подъезжаем к конторе и направляемся в кабинет старшего геолога. Он только что вернулся со злосчастного ключа, где ликвидировал «партизанские работы» разведчиков Асова.
— Константин Васильевич… — представляется мне геолог.
— Получай пробы, — перебивает его Мика, выкладывая из рюкзака на стол запечатанный пакет — Надо поскорее их обработать.
— Здравствуй, Верочка! — нежным голосом здоровается Мика с женой. Она не отвечает (не может простить ему историю с чужим ключом).
— Ну как вы, Константин Васильевич, съездили? — обращаюсь я к старшему геологу. — Прекратили там «эксплуатационные работы»?
Мика делает вид, что чрезвычайно заинтересовался лежащим на столе планом.
— Дело это мы уладим, Иннокентий Иванович. На наше счастье, выложенные проходки у непромытых шурфов сохранились. Можно подсчитать запасы.
— Действительно, счастье… — говорю я.
С улицы доносятся удары по рельсу. Это сигнал к обеду.
— Ну, товарищи, пошли все ко мне обедать, — приглашает Мика, как ни в чем не бывало.
После обеда мы с ним ходим по складам, мастерским, по подсобному хозяйству. Осматриваем новые буровые станки, сборка которых уже закончена.
Мика жалуется:
— Не хватает летнего обмундирования для рабочих: сапог и ботинок. Да и со взрывчатыми веществами дела плохи. Не завезли в достаточном количестве.
Я молча достаю свою записную книжку. В ней записано все, что Мика получил от снабженцев управления: продукты, промтовары, материалы и инструмент.
— Летним обмундированием ты снабжен на полный списочный состав. Аммонитом тебе еще придется поделиться с соседним районом. А листовое железо, часть дефицитных продуктов и спирт, который ты забрал на свои склады, возвратишь немедленно на своей машине в управление.
— Да машина же потерпела аварию, пришлось здесь ее разгрузить, — слабо протестует Мика.
— Знаю я эти поломки машин, которые везут дефицитные продукты или спирт!.. Все надо возвратить. И немедленно.
Лицо Мики вытягивается. Он пытается переменить тему разговора.
От его самоуверенности не осталось и следа.
* * *
Вдвоем с каюром Михаилом Слепцовым мы едем на лошадях верхами по зимней дороге, проложенной по руслу реки. Дорога «раскисла», и машины по ней уже не ходят.
В полдень подъезжаем к двум низким таежным баракам. Около них лежат кипы сена, мешки с овсом и мукой, ящики.
Из одного барака выбегает худощавый, еще бодрый старик в рубахе, с непокрытой головой, обутый в грязные стоптанные валенки. Прикрыв рукой глаза от солнца, он долго всматривается в меня. Его редкие седые волосы венчиком окружают лысину, половина левого уха у старика отсечена, и гладкий шрам блестит на солнце.
