Да, земли мало.
Попробуй-ка введи на таком клочке научные севообороты, примени все новейшие машины. И людей мало, чтоб все это сразу поднять. Еще не раз выйдет так, как с этим клубом. Да, работы хватит. Без дела сидеть не придется…
Василь вдруг остановился. Кровь бросилась в лицо.
Порубка.
Замеченные им давно следы, которые он принял за следы охотника, начали петлять. Дальше — в трех местах вытоптанный снег. И больше ничего. Вор собрал и припрятал даже обломанные веточки. Но Василь сразу нашел замаскированный пенек под кучкой снега, смешанного с опилками.
Кому и зачем понадобились эти три молодые березки?
Василь громко выругался.
— Найду — десятому закажет, как рубить. Сукин сын!
Немало он уже повоевал с порубщиками колхозного леса. «Ну, от меня не скроешься. Приструню Дончика, — он тебя из-под земли выкопает». Иван Дончик — колхозный лесник.
За березняком — поле под теплым покровом снега, озимая рожь, с которой связаны лучшие надежды на урожай будущего года. Но дальше, на пригорке, земля почти голая, ветры сдувают снег к лесу на луга. Еще до того, как установилась зима, Василь побывал здесь с Шишковым, и они разработали план установки щитов для снегозадержания.
И вдруг он увидел: все эти заграждения из ивовых плетней, из жердей и сосновых лап, специально привезенных из лесничества, поставлены не там, где им надлежало быть, а в низине возле самого березняка, где снег задерживался и так.
В отдалении работала группа молодежи, преимущественно девчата. Они вели изгородь вверх—на пригорок. Двое подростков на лошадях подвозили им материал. Молодежь работала быстро, дружно, хотя и шумно: смеялись, толкали друг друга на колючие ветки и в снег.
Василь не знал, кого послал сюда бригадир. Теперь, увидев, он сразу понял, в чем дело. Работало всё Настино звено. Сама она, в красном кожушке, в белой шали, издалека выделялась среди девчат своей ловкостью и проворством в работе.
«Подожди, чертова кукла!» — он чувствовал, как злость его растет, стучит в грудь, в виски, ища выхода.
Девчата увидели его и приостановили работу.
Василь слышал, как одна из них, словно испугавшись, крикнула:
— Настя! Председатель!
Звеньевая встретила его неопределенной улыбкой. Но во взгляде её был явный вызов: можешь, мол, начинать, но знай, что я за словом в карман не полезу. Щеки у нее были красные, огрубевшие, обожженные морозом, а лоб — белый-белый, и на нем резко вырисовывались нахмуренные черные брови.
— Что это такое? — спросил Василь ещё на ходу, кивком указывая назад.
— Добрые люди сначала здороваются, Василь Минович, — Настя победоносно оглянулась на подружек. Они молчали, с интересом ожидая предстоящего поединка.
— Я спрашиваю, что это такое? — Он не заметил, как повысил голос.
— А ты сам не видишь, что ли? — И её голос тоже задрожал.
— Вам бригадир говорил?. — Говорил.
— Так какого черта!..
Вперед выступила низенькая рыжая курносая девушка — Наташа Гоман.
— Вы не ругайтесь, товарищ председатель. А то мы тоже умеем ругаться…
Она всегда, как верный ординарец, держалась возле Насти и заслоняла её собой от всех нападок. Василь не любил её за это.
— Вы сначала разберитесь. Там — участок нашего звена. Мы дали, слово на областном совещании. А это вам не что-нибудь…
— Значит, выходит, на ваш участок надо все… А на остальное колхозное поле ничего…
— Об остальном пускай остальные и думают! Людей в колхозе много.
Новая волна возмущения захлестнула Василя. Вот оно — то, о чем говорил Шишков: возрождение своеобразных собственнических настроений. Василь больше не мог владеть собой и в негодовании закричал, наступая на испуганную девушку:
— Кто эти остальные, ты мне скажи? Христина Раднико ва, что ли? Или, может, Иван Монах?
При упоминании о придурковатом, фанатически-религиозном единоличнике кое у кого из молодежи мелькнули улыбки. Но многие девчата бросали на Настю сердитые взгляды. Заметив это, Василь начал остывать. Растерянная Наташа смотрела на Настю молча, взывая о помощи. Но та не сводила глаз с председателя, в уголках губ её застыла непонятная улыбка, словно она думала о чем-то своем, заветном, и совсем не слышала того, что он говорил. Потом вдруг встрепенулась.
— Кто? Остальные звенья. Почему не организуешь больше звеньев? Хочешь зажать звеньевую работу? Агронома своего недопеченного слушаешь? Выше всех взлететь хочешь? Гляди, голову сломаешь.
Наивная эта угроза окончательно успокоила Василя, даже развеселила. Не отвечая Насте, он обратился к девушкам;
— Вот что, разговаривать будем вечером на правлении. Приглашаю всех. А сейчас — за работу. Все переделать, как я покажу. Без дополнительного начисления трудодней. Да, да! — решительно подтвердил он, заметив, как при последних словах они стали переглядываться. — Ответственным за работу назначаю, — он обвел долгим взглядом группу молодежи и остановился на курносом парне в ватнике, подпоясанном флотским ремнем, — тебя, Федя.
От Василя не укрылось, как побледнела Настя, как гневно раздулись её ноздри.
Он повернулся и зашагал назад, в сторону березняка, где густо зеленели щиты из сосновых лап. За ним двинулось все звено. Только звеньевая и её верный ординарец остались стоять на месте, на вытоптанном снегу.
Когда они отошли уже довольно далеко, Настя со злобой выкрикнула:
— Эй ты, директор! Дойдешь до Лядцев, не забудь про участок своей зазнобы!
Ничего удачнее, чтоб его уколоть, она, как видно, придумать не могла.
Василь даже не оглянулся.
Это окончательно вывело Настю из равновесия. Она поняла неловкость своего положения и, не зная, на ком сорвать злость, накинулась на Наташу.
— А ты чего стоишь? Чего ты стоишь, как пень среди поля? — Она чувствовала, что слова эти больше подходят к ней самой, и ещё сильнее разозлилась. — Чего ты таскаешься за мной хвостом? Иди с ними! Иди!
Наташа посмотрела на нее сначала с удивлением, потом неприязненно, мотнула головой и решительно сказала:
— Ну и пойду. — И засмеялась. — Командир без войска! Она ушла и работала вместе со всеми, стараясь только не встречаться взглядом с председателем.
А Настя кружным путем, по лугам, по глубокому снегу шла к деревне, кусала платок и плакала, как девочка, навзрыд.
Василь почти до самого вечера работал с молодежью. Направлял, показывал, где и как лучше ставить заграждения, чтобы больше снега осталось на поле, и сам носил ветви, жерди. Работали дружно, с подъемом. О том, что случилось, не поминали. Но председатель твердо решил серьезно поговорить обо всем на заседании правления, воспользоваться этим случаем, чтобы ещё раз ударить по нарушителям дисциплины.
Настя пожаловалась на Василя в райисполком, и Белов, который всегда поддерживал её, как лучшую звеньевую, сам приехал, чтобы «вправить мозги добродеевским политикам», как он называл Ладынина и Лазовенку. Против них он уже давно «имел зуб».
Председатель райисполкома первым делом заехал в сельсовет.
Байков только что вернулся из своего очередного похода по колхозам, устал и в душном, тесном кабинетике дремал над развернутой на столе газетой.
Разбудил его раскатистый, громовой голос Белова в соседней комнате.
— Малюешь? Давай, давай. И батьку своего продерни ещё разок. Он опять спрятался от меня. — Он обращался к Косте Раднику, заведующему хатой-читальней, сыну председателя колхоза «Звезда».
Байков вскочил, пригладил ладонями волосы, протер глаза, навел порядок на столе.
— А-а! Власть, слава богу, дома! — закричал Белов, открывая дверь в кабинет. — Чего ты сияешь, точно именинник?
Байков смутился и потер свою контуженную руку.
— Только что пришел из «Звезды», Николай Леонович.
— А я у тебя и не спрашиваю, откуда ты пришел. Лучше скажи, как лес возишь.
— Возим.
— Возим, а он стоит на месте, холера его возьми. Видел сводку? Ниже золотой серединки опустилась. Вот тебе и «возим»! Сколько у тебя сегодня в лесу? Не ищи в бумагах, по глазам вижу — не знаешь. А ещё — «возим»! На райисполкоме придется поставить. Стыдно, Байков! Ты старый работник! А разленился… Не знаешь, что под носом у тебя делается. Что у тебя тут Лазовенка куролесит? Разогнал звенья, повыгонял лучших звеньевых…
— Лазовенка, звенья? — У Байкова от изумления округлились глаза.
— Ага, не знаешь, — радостно воскликнул Белов и оторвался от печки, у которой стоял. — Вот он, твой стиль работы. К Раднику что ни день наведываешься, а в «Волю» заглянуть — тебя нет. Лазовенке слова сказать не можешь. Мне, брат, давно говорили, что ты их боишься как огня, Лазовенки и этого доктора вашего медицинских наук. Стыдись! Старый работник…
В его упреке была немалая доля правды, и Байков это чувствовал. Он и в самом деле почти никогда не заглядывал к Лазовенке, не проверял его работы, не помогал советами, как делал это по отношению к другим председателям. Дело было не в том, что колхоз числился в передовых не только по сельсовету, но и по району. Главное заключалось в ощущении: Лазовенка перерос его, Байкова, Лазовенка умеет руководить хозяйством так, как он не сумел бы, хотя и работал до войны долгое время председателем колхоза. Правда, «боится», может быть, и не то слово. А может, даже и то… В самом деле, его порой пугает размах Лазовенки. А вдруг получится что-нибудь не так? С кого тогда спросят? С него, с председателя сельсовета, в первую очередь. Так пускай уж они сами…
