— Дорогие ребята! Строители Братской ГЭС приготовили нам прекрасный подарок — построили новую школу. Поблагодарим их и пообещаем, что будем учиться только на «хорошо» и «отлично».
— Спа-си-бо-о, спа-си-бо-о! — прокатилось по рядам. После директора выступали Гаркуша и Аркадий. Отец речей не произносил. Он подошел к узенькой красной ленте, привязанной к гвоздикам по обе стороны двери, щелкнул ножницами и отступил в сторону:
— Добро пожаловать, дорогие ребята! Ряды дрогнули. Наступая друг другу на пятки, мы двинулись к входу.
Но тут произошло небольшое недоразумение, из-за которого занятия в классах задержались на три с половиной минуты. Нежданно-негаданно, размахивая рукой, к школе прибежал кинооператор.
— Прицепите, пожалуйста, ленточку. Я буду снимать открытие школы.
— Школу мы уже открыли, — сказал директор. — Мы не можем закрывать и открывать школы через каждые пять минут.
Но кинооператор так просил и так извинялся за опоздание, что директор в конце концов согласился. Ленточку скололи булавкой, и отец снова взял ножницы в правую руку. Кинооператор стал на одно колено, прицелился в отца аппаратом.
— Что же вы молчите? — махнул он рукой. — Разговаривайте.
— А что мне говорить? — недовольно спросил отец.
— У меня кино немое. Говорите что попало. Например, анэ-бэне-раба, квинтер-финтер-жаба…
Но отец не стал говорить эту чепуху. Если у вас будут показывать киножурнал об открытии нашей школы, вы увидите, что отец молча перерезал ленточку и сейчас же спрятал ножницы в карман. Третий раз открывать школу его не заставил бы даже министр просвещения.
На первом уроке у нас был русский язык. Откровенно говоря, литература мне нравится больше, чем русский язык. Главное, не надо правил заучивать. Сиди и слушай, как жили писатели и как боролись пламенным словом с темными силами насилия и зла. По-моему, научиться грамотно писать можно без морфологии и синтаксиса. Присмотрись, где ставить запятые, двоеточия и другие знаки, и все в порядке. Ошибки ни за что не сделаешь. К чему заучивать правила, если я и так знаю, что запятые ставятся перед «а», «что», «если», «который»!
Но спорить об этом я не хочу. Раз уж выдумали правила, должен же их кто-нибудь учить. К тому же это совершенно не трудно. Память у меня прекрасная. Один раз прочту и уже знаю все назубок. Впрочем, я отвлекся и забыл рассказать, что у нас произошло на уроке русского языка.
Мы повторяли имя прилагательное. Если вы уже забыли, что это за штука, я могу напомнить: именем прилагательным называется часть речи, которая обозначает признак предмета и отвечает на вопросы «какой» или «чей».
Наш учитель подошел к доске, взял в руки мел и сказал:
— Назовите мне несколько прилагательных.
Над головами поднялся лес рук. Прилагательные
посыпались, как из мешка: качественные, относительные полные, краткие.
— Белый, розовый, зеленый! — выкрикивал один.
— Огромный, вкусный, красивый!—торопился второй.
— Бел, добр, могуч! — заявлял третий.
Не сумела пристроить свои прилагательные только Люська Джурыкина.
Поблескивая очками, она недовольно шептала мне:
— Абсолютно не интересуется моими прилагательными. Даже «апробированный» и «адэкватный» не берет…
Учитель исписал понравившейся нам частью речи всю доску, а битва прилагательных не стихала. Отталкивая друг друга локтями, прилагательные прыгали с парты на парту, пытались прицепиться хотя бы за краешек доски.
— Достаточно, — сказал учитель. — Опустите руки.
Там, где только что был лес рук, образовалась поляна с белыми бантами вместо цветов. Посреди этой поляны, будто невырубленный пенек, торчала чья-то одна-единственная рука. Я приподнялся и увидел Комара. «Почему этот рыженький симпатичный мальчик не хочет опустить руку? — подумал я. — Что он, лучше других, что ли?»
Учитель тоже заметил невырубленный пенек и спросил:
— В чем дело? Как твоя фамилия?
— Моя фамилия Комар.
— Что ты хочешь, Комар?
— У меня есть еще одно прилагательное.
— Но я же сказал — достаточно.
— Очень хорошее прилагательное.
Учитель усмехнулся:
— Так и быть, давай свое хорошее прилагательное.
Комар уклончиво посмотрел на меня и сказал:
— Лучезарный. Напишите, пожалуйста, лучезарный. а чуть не вскочил с места. Что он, в самом деле, издеваться вздумал надо мной на уроке?
Учитель крепче, сжал рукой мел и начал писать на краешке доски «хорошее прилагательное». Он вывел несколько букв, а затем вдруг обернулся, окинул класс сердитым взглядом. Прикрыв ладонями рты, мальчишки и девчонки хохотали. Я даже сказал бы — не хохотали,
а хихикали.
На Комара противно было смотреть. Он покраснел как рак; в одно и то же время он смеялся и плакал. Да, именно так! В его смеющихся глазах сверкали слезы.
— Комар, объясни, что все это значит? — спросил
учитель.
Комар икнул от страха и пробормотал:
— У нас в классе есть ученик… он Лучезарный… Учитель пожал плечами и подошел к столику, где лежал классный журнал. Он дважды прочитал все фамилии и недовольно сказал:
— Комар, ты что-то путаешь. Такого ученика у нас нет.
Спотыкаясь на каждом слове, Комар начал рассказывать. Если бы не урок, я убил бы этого ябеду на месте. Разболтал все до последней мелочи. Даже о том, что я пишу дневник, не забыл. По глазам ребят, по их смеющимся лицам я видел — знают всё и они.
Хорошо еще, что учитель сразу же разгадал, что это за штучка Комар. Он посадил Комара на место и сказал:
— Садись и не мешай другим. Полагалось бы наказать тебя, но так и быть, на первый раз прощаю.
Говорят, будто раньше в какой-то стране болтунам отрезали языки. Поручали это дело специально натренированным людям. Они усаживали болтунов в кресло и делали операцию даже без замораживания. «Ну-с, милейший, откройте рот, скажите «а». Тут уж болтуну ничто не поможет — ни угрозы, ни просьбы. Был язык, да сплыл…Жаль, что сейчас ничего этого нет.
После уроков учитель оставил меня в классе.
— Я получил письмо от Ивана Ивановича, —сказал он. — Он спрашивает о твоих успехах.
— Сегодня же только первый день занятий.
— Конечно, судить еще рано. Но я надеюсь, ты будешь учиться хорошо. Кстати, прилагательное «деревянный» пишется с двумя «н» — Исправь в тетрадке.
— Я исправлю. Это я поторопился — А больше Иван Иванович ничего не писал?
— Писал. Дневник твой он прочел и предлагает обсудить на литературном кружке.
— Неужели у нас будет кружок?
— Обязательно. А на первое занятие приедет Иван Иванович. Мы уже договорились с ним.
Я выбежал из школы радостный, взволнованный. Иван Иванович прочитал дневник! Будут обсуждать на литературном кружке! Ура!
Но радость была недолгой. Мое прекрасное настроение испортил Комар. Когда я подошел к дому, то увидел на нашей палатке номер шесть новую нахальную надпись: «Генка — лучезарный писатель». Нет, Комар не исправится даже в том случае, если ему вырвут, или, как сказала бы Люська, ампутируют, язык.
Глава двадцать четвертая
«ТЕТЯ ГЕНА». Я УЖЕ НЕ РЕБЕНОК. ЧТО ЖЕ ВЗВОЛНОВАЛО ОТЦА?
Пришла зима. Она забросала снегом лесные тропинки, остановила бег ручьев. И только Падун не желал подчиняться лютым морозам. Пенился, клокотал. Над Ангарой висел непроглядный туман. Скрылись и заречные сопки, и Пурсей, и раскинувшиеся по взгорью дома. Днем машины ходили с зажженными фарами, сигналили на поворотах, предупреждая об опасности.
В эти первые зимние дни между мною и бабушкой разгорелась настоящая война. Утром, когда я собирался в школу, бабушка снимала с гвоздя пуховый платок и подступала ко мне:
— Не смей без платка идти! Ишь, что выдумал! Сорок пять градусов на улице!
— Не надену платок, хоть убейте!
— А я говорю, наденешь!
— Не надену, не надену, не надену!
— Так ты так слушаешь свою бабушку! Ну, подожди!
Бабушка вынимала из чемодана солдатский ремень
отца и размахивала перед самым носом:
— Надевай сию же минуту!
В голосе слышались угрозы, просьба и слезы.
Волей-неволей приходилось подчиняться.
Бабушка надевала платок поверх шапки, протягивала его под мышками и завязывала на спине два крепких узла. Эти узлы доставляли мне немало хлопот. Бывало, отойду от крыльца — и давай разбинтовываться. Мучаюсь, пыхчу, даже слезы на глаза от злости набегут.
И вот однажды я не сумел распутать узлы. Мороз так прихватил пальцы, что я едва-едва отогрел руки в карманах, на самом теплом месте. Проклиная все на свете, я побежал в школу в платке.
К счастью, здесь еще все было тихо. По длинному коридору, разглядывая стенные газеты и карточки отличников, слонялся Комар. Он тотчас увидел меня, сощурил свои рыжие пронырливые глаза и церемонно поклонился:
