нас, матушка!.. Сколько лет, сколько зим…
Она заметалась по комнате, освобождая Наталье Ивановне стул, и от широких ее юбок по комнате загулял ветер. Они уселись перед окном. Анфиса, прижимаясь теплым, крепким плечом, шептала:
— Ну, как живешь-то, матушка?.. Все никак не поправляешься, смотрю… Сала ешь больше, от него тело наливается… А я тут скучаю без тебя. И Константин Петрович все жалеет, что отпустил, никак не найдет таксировщицу по нраву…
Она совершенно не помнила ни про какие обиды. От ее домашнего шепота Наталье Ивановне стало легко, как бывало в далеком детстве, когда она, обиженная кем-нибудь, приходила к матери и прятала лицо в ее колени. Наталья Ивановна посветлевшими глазами обвела комнату, глянула в окно. Там, где летом бесконечно бежали волны, лежало неподвижное голубое сияние. Словно лунный свет сгустился и лег между сугробами. И в этом спокойствии могучей реки чувствовалась ее сила, ее уверенность в том, что придет весна и уж тогда-то она покажет всю свою мощь.
Вошел Константин Петрович и тоже обрадовался.
— Пора, давно пора к нам заглянуть, — заговорил он, снимая шапку и протягивая ей широкую ладонь.
Наталья Ивановна быстро пожала ее и ответила:
— Да вот и так еле выбралась…
— Из вашего замка мудрено выбраться! — пошутил он и тут же добавил: — Вы знаете, у нас большая новость!
Наталья Ивановна встрепенулась:
— Какая?
— Наш водный участок будет связан с Волго-Донским каналом. Представляете, какое у нас будет движение? Вот нового таксировщика посылаю учиться — пусть повышает квалификацию…
Наталья Ивановна глубоко вздохнула и промолчала, чувствуя себя несчастной и обманутой, словно все это время просидела на глухом полустанке, вдали от больших дорог.
— У нас, между прочим, есть вакансия — на курсы помощников начальников пристаней… У вас нет никого на примете? — спросил Константин Петрович.
— Нет… к сожалению…
— Ну так вы имейте в виду!..
Она промолчала.
В контору часто входили люди, здоровались и оставались здесь. Анфиса, заметив вопросительный взгляд Натальи Ивановны, сказала:
— На лекцию народ собирается… Генрих Степанович читает, он ведь райисполкомовский лектор.
Первым желанием Натальи Ивановны было уйти, но потом она раздумала. Ей хотелось увидеть лицо мужа. «Мучает ли его ссора? Какой он сейчас? — думала она. — Может быть, он изменился. Мало ли что бывает…»
Как и предполагала Наталья Ивановна, муж ее был спокоен, как всегда. Гладко причесанные волосы блестели, искусно скрывая лысину. Он читал лекцию о морали. Читал уверенно, с видимым удовольствием произнося слова: «Абстрагированное мышление», «Коррупция». Стараясь вникнуть в смысл этих слов, люди слушали напряженно, боясь кашлянуть. Но вот начались вопросы лектору, и тишина рухнула. Первый же вопрос, заданный женщиной в пуховой шали, заставил Генриха Степановича беспокойно привстать:
— Пусть объяснит нам товарищ лектор, как заведующий финансами, почему нам, многодетным матерям, по три месяца за пособием приходится ходить…
— Позвольте, во-первых, какое отношение имеет это к лекции, во-вторых… — начал медленно Генрих Степанович, но женщина не дала ему договорить.
— А такое, что работать надо вам по совести, а то один срам получается в советском учреждении… — заговорила она.
Тогда Генрих Степанович, приподнявшись, вкрадчиво проговорил:
— Я вижу, вы собираетесь критиковать Советскую власть?
— Я про вас говорю, — сказала женщина, — и вы не перебивайте…
— Дайте человеку говорить! — зашумели в зале.
— Правильно! Пусть говорит…
В зале стало шумно. Генрих Степанович затравленно осматривался. Наталье Ивановне стало стыдно, и она, закусив губу, торопливо пошла к выходу…
Дома она попробовала вспомнить свою жизнь с Ланецким, и, по мере того как вспоминала, ей все яснее и яснее становилось, что она приняла его не за того, каким он был на самом деле, и оттого их отношения были все время фальшивыми. «И не люблю, и не любима!» — с холодной рассудочностью, как о посторонней, подумала она о себе. Это пришло как откровение — больное, но освежающее.
Наталья Ивановна оглядела комнату, и все — буфет, трюмо, диван — показалось ей нелепым, уродливым. Она представила, как уйдет отсюда к Анфисе, к Константину Петровичу, и ей вдруг сделалось легко, как в юности, когда в осенний холодный день она купила на последние деньги букет живых цветов… «Ошиблась я — горько, жестоко. Вернее, обманула сама себя…»
Она села у окна и стала терпеливо ждать, когда придет Ланецкий. Сегодня днем хорошо светило солнце, и снег осел. На буграх, как заплаты, появились черные пятна земли. А сейчас морозило. Холодно сверкали льдинки. Голубой свет падал через окно в комнату. На душе у Натальи Ивановны было также холодно и тихо. Она видела, как с кем-то прошел мимо окна Ланецкий и остановился у калитки. Незнакомый голос произнес:
— Эх, и ночка!.. Воздух-то — вздохнешь, десять верст пройдешь и не заметишь…
— Это все так, вот только лед ни к чему — галоши об него режешь, — сказал Ланецкий и стукнул щеколдой. Было слышно, как хрустели его шаги во дворе и скрипуче пели двери сарая. Глубоко вздохнула корова, и ее вздох, как стон, разнесся в воздухе.
Ланецкий вошел в комнату, разделся и, потирая руки, приблизился к Наталье Ивановне.
— А мы все дуемся, — сказал он, щурясь и стараясь разглядеть в полутьме ее лицо. — Зря, зря… Ну, поссорились, что ж такого, в семье разное случается… Слышишь, Наталья?
Она медленно поднялась со стула и прямо глянула в его выпуклые глаза:
— Послушай, я хочу поговорить с тобой серьезно… Садись.
Должно быть, тон голоса был необычен, потому что Ланецкий послушно сел и беспокойно вытянул в ее сторону голову:
— Вот как!.. Что ж, я слушаю…
Наталья Ивановна начала медленно, словно раздумывая над своими словами:
— Я не могу с тобой жить… Я не люблю тебя…
По лицу его пробежала усмешка, похожая на судорогу, и, удобнее усаживаясь на стуле, он сказал:
— Странно говорить об этом в наши годы. Какая тут может быть любовь? Но нам надо как-то устраивать нашу личную жизнь, и мы живем, и неплохо… Не надо горячиться, Наталья. — Он коснулся ее локтя.
Наталья Ивановна рывком отбросила его руку:
— Нет… Жить так я не могу…
Тогда он встал, одернул пиджак и неестественным горловым голосом сказал:
— Хорошо… Расстанемся мирно, мы еще не стары и сможем найти себе пары…
Наталья Ивановна отошла к окну и повернулась к Ланецкому спиной. Лунный свет упал на ее словно окаменевшее лицо. А Ланецкий, захваченный новыми заботами, говорил ей:
— Живность разделим пополам… Сама понимаешь, без хозяйства сейчас трудно… Квартира останется тебе…
Наталья Ивановна подошла к Ланецкому и, страшно побледнев, ударила его тяжелой рукой по щеке.
