— Ну, други, — насторожился Дундич, сбрасывая последнюю холудину. — По коням! Как бы не загнали нас в ловушку.
Ускакали красные за лощину. Стоят на пригорке за рекой, наблюдают, что же будет дальше. Казаки подъехали к мосту. Глядь, а на него не ступишь. Посмотрел хорунжий на противоположный берег, увидел смеющегося чернобородого солдата и на чем свет стоит стал ругать и себя и своих помощников за то, что сразу не пристрелили часовых. По приказу офицера стали они доски, жердины, куски плетней из ближайших дворов носить да мост восстанавливать, а тут ледоход начался.
Река точно глубоко вздохнула, поднимая высоко сторосившийся лед. Все вокруг грозно затрещало, застонало, заухало. И такая в буйстве стихии была красотища, что дух захватывало. Сал, словно оживший богатырь, забурлил и закипел, стараясь как можно скорее смести всю нечисть со своих берегов, унести ее к стремнине вольного Дона.
Льдины возле моста лезли прямо через перила, скрежетали, будто от злости, что им мешают дальше плыть. Все больше и больше льдин у моста собиралось. Все сильнее и сильнее давили они на него. Застонал, затрещал мост. Казаков как ветром смахнуло. А хорунжий, окончательно рассвирепев, достал из кобуры наган:
— Застрелю подлецов!
Набежавшие жители села отогнали казаков от моста и сами стали разбирать остатки. Офицер, размахивая наганом, обещал пристрелить саботажников, но староста объяснил: если настил не разобрать, ледоход разрушит мост и унесет бревна и доски бог весть куда. Так уже было прошлой весной. А за мост перед обществом отвечает не хорунжий, а он, староста. Уж если эскадрону такая острая нужда переправиться на другой берег, то вверх по течению верстах в десяти от села есть брод. Ранней весной все тем бродом пользуются.
Красней лампасов на шароварах, офицер привстал на стременах и погрозил нагайкой в сторону далеко стоящих кавалеристов. А Дундич, радуясь, что и на этот раз успешно выполнил задание Буденного — отвлек на себя целый эскадрон белых, — приветливо помахал хорунжему и ускакал с отрядом в степь, готовую вот-вот сбросить с себя снежное иго и нарядиться в разноцветье весны.
По рани ворвались в Великокняжескую. Удар был внезапным как гром с ясного неба. Белые не успели даже четко отступить. Одни эскадроны сдавались в плен, другие бежали в степь, и лишь кое-какие офицеры, не успевшие удрать со штабом, пытались наладить оборону, вырваться из окружения.
Подъехав к станционной водокачке, Дундич и его ординарец заметили в кисейном тумане группу всадников. Не успел Дундич спросить, из какой они части, как раздалось несколько выстрелов. Ординарец пригнулся к гриве своего коня, а когда поднял голову, увидел, что Дундич повис на стременах. Что было силы Шпитальный закричал:
— Дундича убили!
И сейчас же со всех сторон к водокачке слетелись конники и помчались вдогон за стрелявшими.
Шпитальный бережно опустил командира на землю. Верх шинели был темным от крови. Ординарец приложил ухо к груди. Глухо стучало сердце. Дундич был жив!
Когда начал расстегивать ворот френча, в левом кармане что-то задребезжало: Иван потянул цепочку и вытянул разбитые часы. Оказывается, в них угодила пуля.
Шпитальный знал, как дорожил этими часами командир. При каждом удобном случае говорил Ивану, что часы, подарок отца, — единственная вещь, которая осталась у него в память о доме. «Как же он теперь будет без них?» — подумал ординарец.
Лишь Дундич открыл глаза, Шпитальный передал его санитарам, а сам поскакал на привокзальную площадь.
Слезы горечи, обиды и злости застилали глаза молодого бойца. За прошедшие месяцы он так прикипел душой к своему командиру, что для него теперь казалось самым страшным потерять Дундича. Сколько раз в атаках, когда командир, увлекшись схваткой с белыми, не замечал опасности, грозящей с тыла, Шпитальный был его тенью. Разящей тенью. Он отлично знал, что в атаке Дундич слепнет от азарта и злости и не видит ничего, кроме отбивающегося врага. Потому никто не смел оказываться впереди командира. Даже если из такой рубки Дундич выходил поцарапанный шашкой или пикой.
Иван Шпитальный не чувствовал угрызений: ведь он делал все, что мог, чтобы отвести беду от любимого командира.
Но сегодня… Кто же мог ожидать? И нужно было Дундичу кричать в туман: кто там маячит? И вот — такое несчастье! Когда теперь поправится командир? Не окажется ли это ранение таким, после которого списывают вчистую?
Конь, словно чувствуя настроение хозяина, шел неспешно, расслабленно ставя ноги в раскисшую жижу дороги.
Когда Шпитальный подъехал к привокзальной площади и услышал нестройный гул, отринулся от черных мыслей. Посмотрел — вся площадь забита пленными.
Спешился Иван и пошел вдоль рядов испуганных белогвардейцев. Но среди пленных не оказалось офицеров. Спросил одного бойца:
— Неужели все офицерье удрало?
— Нет, — ответил тот. — Им Семен Михайлович в вокзале допрос учиняет.
Вбежал Шпитальный в вокзал и аж задохнулся от табачного дыма, запаха креозота, самогона, а главное, оттого, что увидел перед собой зал ожидания, битком набитый золотопогонниками. Приблизился к одному в высокой папахе и приказал:
— А ну, контра, доставай часы.
Услышал его приказ конвоир и предупредил Шпитального, что ограбление пленных — это мародерство и таких бойцов Буденный сурово наказывает.
— Мародерство? — нахмурился Шпитальный, оскорбленный тем, что его поставили на одну доску с вором. — Вот если я, боец Красной Армии, возьму у бедняков пролетариев фунт муки або охапку сена, тогда буду самый последний мародер. А если я хочу своему командиру возвернуть часы, то какой же я мародер?
— Он потерял их, что ли? — полюбопытствовал часовой.
Тут Иван достал разбитые часы Дундича и рассказал, что задумал он принести своему командиру в лазарет точно такие же. Ну уж если не совсем такие, то хоть похожие. Но чтоб непременно золотые и с мелодичным звоном.
— А где же я такие часы найду, скажи мне? — напирал Иван на часового. — Я их отберу у этих буржуев-золотопогонников. И это будет называться, чуешь как? Конхвискация. А ты — мародерство…
— Ты уж извиняй меня, Ваня, — потоптался виновато часовой. — Я в политграмоте слабый.
Подошли другие конвоиры и штабные бойцы. Узнали эту историю и с веселыми шутками-прибаутками сами начали требовать у пленных офицеров часы.
Белые злятся, ворчат, называют красноармейцев грабителями.
А те знай требуют: доставай часы. Если им показывают металлические или серебряные, они на них не смотрят. Почти всех обыскали. Ни у кого нет золотых часов. От досады Шпитальный чуть не плачет.
Наверное, кто-то из пленных пожаловался Буденному на самовольный обыск. Вышел комдив из кабинета начальника станции, где вел допрос. И нос к носу столкнулся со Шпитальным.
— Это как же ты, братец, до жизни такой докатился? — спросил Семен Михайлович. — На чужое добро заришься. Вор несчастный. Да я тебя за это к стенке поставлю! И не посмотрю, что ты лучший боец моей дивизии.
Стоит ординарец, смотрит в глаза комдива и молчит. Знает характер Буденного: пусть погорячится, покричит, потом все равно объяснить можно будет. И когда комдив спросил, где Дундич, Иван молча протянул Семену Михайловичу разбитые часы своего командира. Буденный сразу узнал их, встревожился. Быстро задал вопрос:
— Что с Дундичем?
— Да живой он… — успокоил Шпитальный. — Ранен… В околотке.
— Как же ты, Иван, не уберег его?
Тут Шпитальный все и объяснил. Подозвал Семен Михайлович своего ординарца и приказал ему взять несколько бойцов, обыскать всю станицу, выменять, купить, но без золотых часов не возвращаться.
— И еще, — сказал Семен Михайлович, взглянув на сплющенную крышку часов, — разыщите гравера и доставьте ко мне.
Оказывается, на крышке была надпись.
Когда бойцы ушли, Буденный пригласил Шпитального в кабинет, усадил и уже на ровных тонах сказал:
— Ты должен был враз ко мне явиться и доложить.
— Так я ж и шел к вам. Только окольно.
— Еще лучше поискал бы перво-наперво татарник. Говоришь, вся шинель в крови, а та трава хорошо кровь останавливает. Бывало, матушка приложит к ране и шепчет заклинание. Помогало. А ты — самовольный обыск затеял. Часы тебе захотелось получить, — снова занервничал Буденный. — Если так каждый захочет самочинно отбирать…
— Так я тому кадету, у кого часы взял, расписку дал бы, — оправдывался Шпитальный, — мол, так и так, часы реквизированы в хвонд командира Красной Армии взамен разбитых контрой.
Семен Михайлович оттаял, сощурил калмыковатые глаза:
— Ну и хитрюга ты, Ванюшка. Тебе бы трошки грамоты, и вышел бы стопроцентный дипломат.
После долгих поисков принесли Буденному золотые часы мозеровской марки. Открыл комдив крышку, а в них будто серебряные колокольчики звонят. Вот это то, что нужно. Приказал граверу сделать на верхней крышке точно такую же надпись, какая была на часах Дундича.
