Однажды, когда они весь день не виделись, Палька нашел какое-то дело и забежал к ней домой. Она выскочила на стук в летнем полинялом платьице, из которого явно выросла, с веником в руках, в спортивных тапочках.
— Ой! — вскрикнула она и залилась краской.
— Я забыл тебе сказать…
Он объяснял причину, которая привела его, а сам смотрел во все глаза, так она была сейчас мила и женственна.
— Что же мы стоим в коридоре? Ты заходи. Я сейчас…
— Пожалуйста, не вздумай переодеваться. Это платье тебе идет.
— Правда?
— Погляди в зеркало, увидишь сама.
Она не стала глядеть в зеркало.
Комнатка была крохотная, очень похожая на нее — девичьи пустячки соседствовали с учеными книжками. Клаша посадила гостя на единственный стул, а сама чем-то занялась за его спиной — Палька скосил глаз и понял, что она всовывает ноги в туфли на каблуках. Затем она подошла и пристроилась на кровати, став на коленки и положив локти на спинку кровати.
— Ты всегда так принимаешь гостей — на коленках?
— Какие у меня гости, я ведь и сама дома не бываю.
— А Сверчок?
— Что Сверчок? — сердито спросила Клаша и соскочила с кровати. — Почему, если парень и девушка дружат…
— Не буду! — подняв руки, сдался Палька. — Только не читай мне лекций о дружбе и товариществе, я их сам читал. И с успехом. Многих убедил. Перестали ухаживать за девушками, всё перевели на дружбу.
— И ты перестал?
— Конечно! Раз и навсегда.
Теперь она стояла у стола, сбоку от него. Он старался не разглядывать ее, но все-таки заметил, как из коротких рукавчиков мило выступают тонкие девичьи руки, как узкое платьице нежно облегает грудь, — так и тянет дотронуться… Он испугался этого желания и больше уже не смотрел, но в душе радостно отдавался ее сердитый возглас: «Что Сверчок?» Может, и правда — ни при чем он тут?..
Затем начались веселые, сумасшедшие дни. Весь коллектив опытной станции настилал полы, приколачивал доски, носил, оклеивал, стеклил. Комсомольцы приезжали вечерами и с ходу включались в авральную работу. Уже в ночь с субботы на воскресенье в некоторых комнатах праздновалось новоселье, в то время как другие комнаты существовали только на плане. На рассвете начался новый аврал — завершающий.
Все осмелели: воскресенье — начальство отдыхает, а случайные прохожие если и увидят, то не поймут, что происходит.
Под вечер Палька поехал вместе с Клашей за кроватями и столами. Они стояли в кузове грузовика и хохотали, представляя себе, что поднимется в управлении дороги, когда там узнают.
На обратном пути кузов был битком набит, и с ними увязался Алымов. Алымова они посадили к шоферу, а сами пристроились на краешке перевернутого стола. Над ними скрещивались, как пики, железные ножки кроватей, им в бока упирались колючие сетки. Какая-то особо упрямая сетка то и дело наезжала сзади. И все эти неспокойные вещи скрипели, дребезжали, стонали и хихикали.
Машина мчалась, встряхивая свой груз, одушевленный и неодушевленный. Ветер, которому полагалось обтекать машину, почему-то завихрялся вопреки всем законам, задувая и сбоку, и в спины, и в лицо. Того и гляди, сдует. Было естественно придержать Клашу и защитить ее от сетки, наезжающей сзади.
Она взглянула на него доверчиво-радостно и устроилась так, чтобы ему было удобней держать ее. На юру, на ветру он ощутил под рукой живое тепло и притянул ее к себе настойчивей. Она сидела, слегка прикрыв глаза, будто и не замечая. Девичьи уловки. Если бы ей не нравилось, отодвинулась бы. Игорь как-то сказал: большинство из них говорит «ах», когда все уже кончено. Что бы сделал Игорь? Нет, она славная девчушка. Игорь — циник или напускает на себя. Она мне нравится. Очень нравится. И все последнее время она сама подстраивает встречи. А на Сверчка и не смотрит. Может, выдумали насчет Сверчка? Какая тоненькая, вся в руке помещается.
Его рука скользнула выше и коснулась ее груди.
Он не сразу понял, что произошло. Оттолкнула его Клаша или сама рванулась от него, но они оба чуть не слетели с машины. Потревоженная сетка наехала на них.
— Так и шлепнуться недолго, — проворчал Палька, отпихивая сетку.
И вдруг увидел, что Клаша плачет.
Грузовик по-прежнему мчался, встряхивая свой неспокойный груз, а Клаша стояла, держась за ножку стола, и плакала.
— Ну что ты, Клаша? Я ж ничего такого…
Он видел, как по ее щеке скатываются одна за другой слезы — пробежит слеза, повисит на скуле и сорвется, а за нею поспевает следующая.
Напуганный и раздосадованный, он бормотал какие-то жалкие слова. Много месяцев спустя он сообразил, что вместо всего этого вздора нужно было сказать одно слово, которое все извинило бы. В эту минуту такого слова не нашлось.
Клаша повернулась к нему, и он увидел ее глаза — не глаза, а две огромные лучезарные слезищи.
— Почему вы, парни, считаете, что все можно? Вот так…
За скрежетом и шумом он не сразу уловил, что она добавила, потом понял: ни с того ни с сего. Невольно улыбнулся:
— Почему ни с того ни с сего?
— Думаешь, простая девушка, шахтерка, так можно? И тут он понял, что она знает о нем больше, чем ему хотелось.
— Если бы вместо меня была какая-нибудь ученая, столичная, ты бы никогда не посмел…
Ответ дался ему легко, не вызвав ни боли, ни досады:
— Хочешь, я тебе выдам секрет? Ученые да столичные очень любят, когда их обнимают, как самых простых!
Клаша не выдержала, улыбнулась.
И тут они совсем некстати приехали.
Она уже не сердилась как будто, но, когда кончилась веселая суматоха заселения домов, уехала вместе со Степой Сверчковым.
А затем разразились события, которые надолго выветрили мысли о Клаше Весненок.
Управление дороги не только передало иск в прокуратуру, но и подняло партийное дело, обвинив Липатова в антиобщественных поступках, пережитках капитализма и насаждении во вверенном ему коллективе антисоциалистических нравов, «что выразилось…».
На бюро горкома Липатов выдвинул встречное обвинение в антисоциалистическом замораживании средств, пережитках капитализма — сами не пользуются и другим не дают, а кроме того — в бюрократическом нежелании решить вопрос в интересах дела, «что выразилось…».
Чубак нашел мудрое решение: пусть управление дороги сдаст, а Углегаз возьмет в аренду года на три эти дома, с условием достройки на взаимоприемлемых условиях. Липатову за самоуправство поставить на вид без занесения в личное дело. Управлению дороги в лице товарища такого-то указать на неправильность длительного замораживания средств. Дело о выселении жильцов прекратить.
— Электричество подводи, — подмигивая, сказал Чубак после заседания, — заехал я на днях вечерком новоселов поздравить, а они при свечках да керосиновых лампах… Несолидно!
Управленцы обжаловали решение горкома в обкоме, дело перешло в Комиссию партийного контроля…
Прокуратура вела дознание не только по захвату домов, но и по всем расходам, связанным с достройкой. «Растяжимые» статьи сметы оказались роковыми — теперь привлекали не только Липатова, но и бухгалтера. И вдруг выяснилось, что милейший Сигизмунд Антипович — бывший жонглер, утративший «координацию движений» и какими-то сложными путями попавший на финансовую работу. Весь коллектив хохотал, но Липатову приходилось отвечать и за прием кадров «без должной проверки».
Алымов, формально ни за что не отвечавший, проявил новые качества — во всех инстанциях выдвигал множество возражений и вопросов, требовал подробнейших расследований и вызова десятков свидетелей.
— Дело надо затягивать, тогда оно помрет естественной смертью.
И дело действительно из острого, грозного постепенно превращалось в нечто безысходно-тягучее…
В эти же дни из Москвы пришли важные вести: опыты по методу Колокольникова — Вадецкого газа не дали. Профессор Граб на обсуждении результатов отказался от собственных «вариаций», а заодно и от самой идеи:
— Я давно предполагал, что практически эта интересная задача невыполнима.
Вадецкий вяло поспорил с ним, но неделю спустя на коллегии наркомата выступил с погромной речью, обвинив Углегаз в разбазаривании государственных средств на дорогостоящие опыты по теоретически не обоснованным проектам. Профессор Граб заявил, что торопиться с выводами не стоит, но:
— …Я лично не склонен заниматься дальше этой проблемой, у меня просто не хватает времени.
Так неудача одного из проектов поставила под угрозу все дело.
Алымов слетал в Москву и вернулся растерянным: не только о создании научно-исследовательского института, но и об ассигнованиях на расширение работы опытной станции говорить бесполезно. Олесов напуган, Колокольников зол как черт и отказывается выслушивать, не то что решать! А Вадецкий открыто перешел в стан врагов подземной газификации угля…
