Светов, Мордвинов и Липатов стояли рядом, плечом к плечу. Им тоже хотелось кричать «ура», обнимать друг друга и всех, кто трудился вместе с ними. Но они не могли двинуться, не могли издать ни звука. Только стоять рядом, плечом к плечу, и смотреть, смотреть завороженными глазами на ровное сильное пламя, рвущееся в высоту!
— Видите красноватые языки? Метан.
Это были первые слова. Их произнес Саша.
Липатов уважительно пригляделся к этим красноватым струям, а Палька и не слышал, кажется…
К ним подошел секретарь горкома партии Тетерин, сменивший Чубака. К новому руководителю в городе привыкали медленно, придирчиво оценивая каждое слово и каждый поступок. И Тетерин, до отъезда на учебу работавший здесь же, в Донецке, чувствовал себя на новом посту неуверенно, чуть что — подозрительно настораживался. Много лет он уважал Чубака, а теперь выходило — должен распознавать и искоренять «чубаковщину». Его глаз партийного работника обнаруживал добрые следы деятельности Чубака, но мог ли он верить им, если Чубак оказался врагом? Не склонен ли он к беспечности и увлечению успехами?.. Вот и с этой опытной станцией! Ему сразу понравился самый замысел — обойтись без подземного труда, но с первого дня работы ему прожужжали уши, что «эти молодцы» — авантюристы и самоуправцы, что коллектив засорен не заслуживающими доверия людьми, которых покрывал Чубак, что «делами» опытной станции уже занимались и Комиссия партийного контроля, и прокуратура, да Чубак прикрыл… Впервые приехав на станцию № 3, Тетерин обвел взглядом раскинутые по обширной площади сооружения и уходящие вдаль трубопроводы:
— И такое строительство — всего лишь для опыта?!
Руководители станции давали объяснения. Был тут и Светов, восстановленный в партии «усилиями Чубака», как говорил Алферов, «заносчивый юнец и анархист». Светов казался дельным и увлеченным парнем, но Тетерин недоверчиво выслушивал все, что ему рассказывали, не торопясь соглашаться или возражать.
— Подождем, что покажет опыт.
Сегодня он тоже не торопился радоваться — ходил по станции, прислушиваясь, о чем говорят люди, и стараясь отделаться от неотступно ходившего за ним Алымова, так как Алымов слишком явно его «обрабатывал». Праздничная и взволнованная атмосфера, царившая во круг, затягивала Тетерина и без обработки Алымова Когда банка с горящей паклей поползла вверх, чтобы запалить свечу, Тетерин с горячей надеждой следил за нею и мысленно поторапливал: «Да ну же, скорей!» — не только потому, что успех сам по себе был бы прекрасен, но и потому, что он означал бы: все, что ему наговаривали, неверно, люди тут делают стоящее дело, и нужно их поддержать, а не бороться с ними…
Газ вспыхнул — и будто гора с плеч! Уже не скрывая своей радости, Тетерин подошел поздравить руководите лей опыта с победой.
— А говорили, не будет у вас газа! — Он укоризненно покачал головой кому-то, кого здесь не было. — Ну, молодцы! Бо-оль-шое дело начали! Как думаете… доживем до того дня, когда новых шахт больше закладывать не будут, а вот эту штуку… заместо?..
— Рассчитываем дожить, — сказал Саша. — Но для этого надо вовсю развернуть опыты и научные исследо…
Алымов, как таран, врезался в их разговор:
— Ну-с, можно рапортовать товарищу Сталину! Я уже набросал черновик! — Прыгающими от возбуждения пальцами он совал Тетерину лист бумаги, исписанный колючим почерком. — Отредактируем, подпишем — и на телеграф!
Тетерин прищурился, обдумывая.
— Скажите по совести, товарищи: мы уже вправе рапортовать товарищу Сталину?
— Конечно, вправе! — сказал Липатов.
— Не раньше, чем авторитетная комиссия запротоколирует ход процесса и анализы, — строго сказал Саша.
— А по мне, так и вчера можно было! — воскликнул Светов и, увидев Маркушу, закричал во все горло: — Маркуша! Сергей Петрович! Иди сюда!
Маркуша подошел, с достоинством поклонился Тетерину, по очереди обнял и поцеловал друзей. И всем было приятно видеть, как человек распрямился и будто разгладился.
— Это и есть Маркуша? — спросил Тетерин и протянул руку. — Тогда поздравляю с двумя победами сразу.
После длительных проволочек Маркушу наконец восстановили в партии. Завтра Тетерину предстояло вернуть ему партийный билет.
— Думаю, что пора возвращаться и на свою печь?
— Печь от меня не уйдет, — проговорил Маркуша и повернулся лицом к пылающему факелу, отбросившему синие отсветы на его впалые щеки. — Повременю. Тут докончить надо. — И он стремительно пошел прочь, к группе слесарей и монтажников — к людям, с которыми перебедовал эти долгие тяжелые месяцы.
Тетерин проводил его задумчивым взглядом. Вот и еще один человек, о котором он наслышался и худого, и хорошего… и которому хочется доверять, потому что Маркуша затеял на Коксохиме полезные перемены и сейчас крайне нужен на заводе…
— Где же ваша авторитетная комиссия? — встряхиваясь, спросил он.
— Из Углегаза никто не соизволил приехать, если не считать Алымова, — не без яду сообщил Липатов. — Видно, не ждали успеха. Передоверили Катенину и местным профессорам.
И тут все впервые увидели, как сердится новый секретарь горкома. Чубак, бывало, ругался на чем свет стоит. А Тетерин промолчал, только весь потемнел, губы сжались в полоску, и на скулах вздулись желваки.
— Профессоров у нас хватит! — воскликнул Алымов. — Тут почитай что весь институт! Сейчас же составим комиссию! А кто не приехал — тем хуже для них, не подпишут рапорт!
— Подписать — это не штука, — мрачно сказал Тетерин. — Но… Товарищ Липатов, позвони дежурному горкома, пусть закажет через час прямой провод. Я их пошевелю! Я их сюда всех вытребую, маловеров!..
Пока Липатов звонил, начали составлять комиссию. Оказалось, не только Троицкий и Китаев, но и Сонин и Алферов тут, из института примчалась целая делегация в крытом грузовике.
Увидав знакомый фургон, Палька на минуту замер — давняя тоска прихлынула к сердцу. Сквозь колеблющийся свет факела проступила посеребренная луною степь и голубое лицо женщины со странным выражением не то ласки, не то насмешки. Лицо тут же растаяло, исчезла степь в лунном серебре, и не было ни того счастья, ни той боли…
Стойким надежным пламенем пылал в высоте горючий газ, извлеченный прямо из целины угольного пласта. Рядом стояли люди, сделавшие это чудо своими руками. Товарищи. Соучастники победы. В дружной толпе победителей он был одним из многих. И его главная радость состояла в том, чтобы делить победу с ними — и отсечь тех, кто ни при чем.
Он позволил себе расцеловаться с профессором Троицким, холодно поклониться профессору Китаеву и отвернуться от Алферова и Сонина — этим двум, облеченным партийной ответственностью и недостойным ее, он не прощал ничего.
Предоставив Алымову хлопотать о составлении нужных бумаг, Палька ускользнул от формальностей и столкнулся лицом к лицу с человеком, которого никак не ждал увидеть здесь.
Взволнованный, с жалкой, заискивающей улыбкой, к нему рванулся Леня Гармаш. Леня Гармаш, струсивший в тяжелые дни…
— Павел Кириллович! Такой успех, такой успех! — восклицал Гармаш, протягивая руки. — Вот мы и дождались желанного дня!
Протянутые руки повисли в воздухе.
— Мы? — спросил Палька и, как мальчишка, пронзительно свистнул в лицо Лени, в его русалочьи неверные глаза.
Шагая по замусоренной, еще не приведенной в порядок территории станции, Палька по-мальчишески подкидывал ногой щепки и осколки кирпича, на ходу пожимал десятки рук, с кем-то обнимался, кого-то целовал и снова шагал — веселый, усталый, счастливый до одури.
Час был поздний, но толпа не расходилась, было похоже на праздничное гулянье — кругом народ, звучат оживленные голоса, смех, а то и песня. В центре шумной группы молодежи Ваня Сидорчук «христосуется» со всеми девчатами по очереди, девчата взвизгивают, но, видимо, ничуть не возражают…
Мелькнула в толпе гордо посаженная голова в венце кос — сестра, Катерина. Все последнее время она ходила мрачная, злая, что ни скажи — идет наперекор. А сегодня — веселая, улыбчивая, шагает в обнимку, по одну сторону — Люба, по другую, в ярко-синем берете… это кто же такая? Он пробился к ним, и навстречу ему из-под нового беретика засветилось, засияло милое лицо Клаши Весненок. Какая же она умница, что пришла! И как могло случиться, что он так давно не видел ее и даже не вспоминал… долгие недели! Целые месяцы?!.
— Девушки, принимаю поздравления и поцелуи!
Они поцеловали его — все три. Клаша густо покраснела и еле дотронулась губами до его щеки.
— Так не годится, Клашенька, разве это поздравление!
Он полушутя обнял ее и поцеловал в губы, ощутил трогательную робость ответного поцелуя — и на какое-то время забыл обо всем остальном.
И вдруг увидел окаменевшее лицо Степы Сверчка.
