— …Я лично не склонен заниматься дальше этой проблемой, у меня просто не хватает времени.
Так неудача одного из проектов поставила под угрозу все дело.
Алымов слетал в Москву и вернулся растерянным: не только о создании научно-исследовательского института, но и об ассигнованиях на расширение работы опытной станции говорить бесполезно. Олесов напуган, Колокольников зол как черт и отказывается выслушивать, не то что решать! А Вадецкий открыто перешел в стан врагов подземной газификации угля…
— Давайте вечерком соберемся и обдумаем, как действовать, — сказал Саша.
— Да что тут обдумывать, — сердито возразил Палька, — работать надо!
В тоне, каким это было сказано, чувствовался отзвук недавней ссоры. Нужно засучить рукава и делать дело, а не сидеть над книгами и не заниматься зряшными разговорами!
Саша продолжал настаивать.
— Ладно, — примирительно сказал Липатов, — обсуждать так обсуждать. Соберемся в восемь.
К концу дня на одной из буровых вышел из строя турбобур — забарахлил редуктор, пришлось поднимать турбобур на-гора, разбирать его и ремонтировать. Не только механик Маркуша, но и Светов и Липатов толклись возле турбобура, чтобы с утра возобновить бурение. Около восьми Липатов вспомнил о том, что решили собраться.
— А, подумаешь! — отмахнулся Палька. — Тут дело поважней.
Ровно в восемь Саша сам пришел за ними.
— Далось тебе! — раздраженно огрызнулся Палька.
Однако пошли заседать. Алымов ждал их, он недовольно посмотрел на часы — четверть девятого. Вероятно, торопился к Катерине.
— Общее положение обсуждать вроде бесцельно, — сказал он. — Обсудим, что и как форсировать здесь?
— Нет! — возразил Саша. — Именно общее положение!
На него смотрели как на чудака. Второй месяц не допросишься его, оторвался от всех дел, и вдруг — пожалуйста!..
— Плоды просвещения, — насмешливо проворчал Палька.
— Поднабрался мыслей, это верно, — беззлобно отшутился Саша и сразу посерьезнел — видно было, что он хорошо продумал то, что хочет сказать; но тем более странными были его слова:
— Ограничиться ускорением работ — полумера. Именно сегодня надо переходить в решительное наступление по всему фронту. В Углегазе растерянность? Но для нас все случившееся — уже победа. Произошло то, что мы предвидели: методы, основанные на механическом воспроизведении газогенератора, провалились один за другим. Слово за химией. Наше решение — единственно верное.
Будущее покажет многие несовершенства нашего проекта, но все дальнейшие разработки пойдут от него…
— Вот и нужно пустить станцию и доказать! — перебил Алымов.
Саша поморщился.
— Это само собой, но ждать результата нельзя. Осень! Утверждаются годовые планы и сметы. Мы должны уже сегодня потребовать расширения опытных работ в новом году. А значит, более крупных ассигнований. Это — первое требование. Второе — через наркоматы договориться, чтобы один из донецких заводов, лучше всего Азотно-туковый или Коксохим, принял наш газ под котел. Иного способа доказать реальность подземной газификации я не вижу. Да и зачем пускать газ на ветер, когда можно употребить его с пользой?
Эти решительные требования из уст человека, далекого от повседневных забот строительства, всем показались неуместными.
— Так-таки требовать всего сразу и немедленно? — усмехнулся Липатов. — Сидел — в книжки глядел, а потом, пожалуйста, подавай ему развернутое наступление!
Саша улыбнулся смущенно и немного виновато.
— Знаю, товарищи, не помогал. Но иначе нельзя было. За эти недели я подработал некоторые наши проблемы и установил кое-что интересное. Думаю, теперь Вадецкому будет трудно спорить с нами. Я вас ознакомлю на днях… Но все же моя работа — кустарщина… Чем дальше в лес, тем больше дров. Возникает множество специальных проблем. Кустарничать тут невозможно. Если мы буквально завтра не добьемся НИИ, мы затормозим дело сразу же после успеха. Создание НИИ — третье неотложное требование.
— Но как ты себе представляешь — требовать?! — вскричал Алымов. — Кому и где? Что ты предлагаешь конкретно?
— Ринуться в бой. Ехать всем вместе в Москву, дойти до наркома, до ЦК, до самого Сталина — и добиться.
Давно уже не проявлял Саша такой непреклонной настойчивости. Его настойчивость начала действовать. Конечно, требования важнейшие. Но не забегает ли Саша вперед? Ведь до пуска станции осталось два-три месяца.
— Если будем ждать пуска — потеряем год, — упорствовал Саша, — и не только год — кадры.
— Какие еще кадры?
— Того же Вадецкого, Граба, Катенина. Работников других станций. Если мы допустим спад энергии в Углегазе, люди рассеются кто куда.
— Так то ж не люди, а палки в колеса — твои Вадецкие! — рыдающим голосом вскричал Липатов.
Всем казалось дико: зачем насильно удерживать людей, которые не помогали, а мешали? Наивные рассуждения без учета реальных фактов!..
Саша встал, как-то особенно светло, без обиды вглядываясь в насупленные лица друзей. И заговорил с редкой для него взволнованностью, и обращение само собою пришло теплое, юношеское, возрождавшее давнюю дружескую близость:
— Очень большое дело, ребята. Получим газ — и дело станет государственным, всесоюзным. Нам его развивать. А что мы одни? Всех, кто хоть как — то причастен, пора собирать, втягивать… Мы в своем котле варимся — наш проект, наша станция. А надо выходить за пределы. Успех у нас будет? Будет! И мы должны оказаться на высоте.
В доме Световых собрались провожать Сашу, Пальку и Алымова — Липатов оставался руководить предпусковыми работами. После того как приняли решение ехать в Москву для «развернутого наступления», разногласия забылись. Все были возбуждены предстоящей борьбой, поэтому никто не обратил внимания на приход Кузьмы Ивановича — раздвинулись, дали место за столом и продолжали говорить о своих делах. Только Катерина встревожилась — избегает Кузьмич Алымова, без серьезного повода не пришел бы.
— Д-да, так вот… — протянул Кузьма Иванович, старческими пальцами уминая в трубке табак. — Был в горкоме — нет больше Чубака. Сняли. Одни говорят — отозван, другие — самое плохое.
И не то вздохнул, не то всхлипнул.
7
И снова било вверх стойкое голубое пламя, слегка подкрашенное желтыми и красноватыми струйками.
Оно ничем не напоминало скромный язычок огня, полтора года назад вспыхнувший над тонкой трубкой, торчавшей из смешной кустарной печки в сарае Кузьменок. И недавно пылавший над опытной моделью факел оно напоминало не больше, чем взрослый — ребенка.
Оно было вознесено высоко-высоко в темное мартовское небо двадцатипятиметровой трубой, которую так и называли — свеча. Свеча была внушительная, богатырская. Трепет восторга охватил всех, всех, кто тут был, вплоть до заезжих шоферов, когда после долгих ожиданий на конце свечи вспыхнуло и утвердилось пышное пламя, осветив всю территорию станции колеблющимся голубым светом.
Несколько часов назад на глубине 130 метров электрической искрой разожгли огонь. Право включить рубильник предоставили Ване Сидорчуку. Ваня сделал это просто, даже слишком просто, без торжественности: двинул рукоятку от себя и отошел. Но с этой минуты он уже никого не видел и не слышал. Закинул голову — да так и простоял, пока не завился над трубой легкий сизый дымок.
Внутри трубы время от времени раздавались хлопки, потрескивания. Словно кто-то там ворочался, распрямлялся и сердился — тесно. Когда хлопки и потрескивания усиливались, некоторые из присутствующих отходили подальше. Ваня стоял неподвижно и вслушивался в живой голос той самой газификации…
Но вот у подножия трубы запалили просмоленную паклю, уложенную в банку. Зашевелился тросик, повизгивая на блоке, и потянул пылающую банку вверх, на трубу. Все выше… выше… вот уже у самой верхушки…
Громко ахнула труба. Взметнула могучий язык, будто лизнувший темное небо. Язык вытянулся, потом опал, заколебался — и вот оформилось и утвердилось ровное пышное пламя.
И тогда Ваня Сидорчук бросился к трубе и обнял ее, прижался к ней захолодевшей щекой, сморгнул слезу.
Потрясая длинными руками, от которых метались длиннющие тени, Алымов раскатистым голосом перекрыл радостный гомон:
— Великой победе техники — ура! Ура! Ура!
Первое «ура» подхватили кто как, не в лад, второе и третье — слитно, во всю мощь голосов. В колеблющемся свете факела люди подкидывали шапки и кепки, обнимались, плясали, хлопали в ладоши. Все это походило на фантастический праздник огнепоклонников. Фантастическими, незнакомыми выступали из мглы светлая махина градирни и поблескивающая башня скруббера, будто подбоченившаяся причудливо изогнутыми трубами. Все стекла, какие были вокруг, включились в праздник — в каждом пылала маленькая свеча.
