— Так не годится, Клашенька, разве это поздравление!
Он полушутя обнял ее и поцеловал в губы, ощутил трогательную робость ответного поцелуя — и на какое-то время забыл обо всем остальном.
И вдруг увидел окаменевшее лицо Степы Сверчка.
Минуту они испытующе и недобро смотрели друг на друга.
— С праздником, Степа! — опомнившись, сказал Палька, обнял Степу и троекратно крепко поцеловал. — Все в порядке, дружище.
И пошел дальше, не позволив себе оглянуться на Клашу.
С комиссией все было улажено, договорено. В конторе станции коллективно редактировали рапорт Сталину.
Саша вышел из прокуренной комнаты на воздух.
Где-то тут бродила Люба, но где? Да и не мог он сейчас говорить с Любой о том, что его томило. Люба радовалась возвращению в Москву. Любе уже мерещилась московская просторная комната, театры, Сокольники, где они так и не побывали, она верила, что снова возьмется за учебу… Он винил не ее, а себя. Не помог, а сбил с толку. Поселил в бараке и не позаботился о том, чтобы у нее был хотя бы угол для занятий. Она самоотверженно помогала на стройке всем, чем могла: наводила порядок в столовой и общежитии, бралась и за лопату, и за метлу. Защищала мужа, когда ребята злились на него…
Не мог он теперь обрушить на нее новые тревоги.
Когда он уезжал в Москву три месяца назад, чтобы ринуться в бой, он и подумать не мог, что так все обернется.
Они ринулись в бой. Первая схватка произошла на техническом совете Углегаза, где они с Палькой доложили результаты опытов на крупной модели. Их доклады имели успех. Олесов прямо расцвел, да и Колокольников подобрел — на других опытных станциях удач не было, станция № 3 могла выручить… Но когда докладчики изложили свои планы и требования, поднялся шум. Колокольников язвительно напомнил о скромности. Вадецкий выступил с раздраженно-злобной речью: искусственно создали благоприятные условия, выдают результаты за открытие и хотят, чтобы все перед ними расступились! Вы из настоящего целика дайте газ, тогда посмотрим!
— Могу предсказать, что после пуска станции у вас будут взрывы, — вещал Вадецкий, — выход газа окажется неравномерным, а процесс — неуправляемым!
Поддержал Вадецкого и Катенин, правда более мягко: дело новое, трудное, нельзя торопиться. Цильштейн снова доказывал неосуществимость газификации без дробления угля и высмеивал «самообольщения наших молодых друзей…»
И тут Саша, для удобства поднявшись с места и обращаясь то к одному, то к другому, вступил в теоретический спор со всеми. Палька слушал, приоткрыв рот, — Саша бил противников на их ученом языке, против каждого их довода выставляя свой контрдовод — обоснованный, продуманный. Так вот для чего он просидел эти месяцы над книгами и расчетами!
После долгого, временами резкого спора удалось провести нужные решения, хотя сформулировали их туманней, чем хотелось.
Затем шли бои у Бурмина и у Клинского, заменившего Стадника, затем — на коллегии наркомата, в планирующих и финансовых органах. Клинский сперва очаровал всех — вежливый, внимательный, с обезоруживающей улыбкой; потом — вызвал досаду, потом — привел в ярость. Он не жалел времени, чтобы разобраться в вопросе. Но как раз тогда, когда казалось, что он разобрался и может принять решение, Клинский скучнел, замыкался и говорил невыразительным голосом:
— Подумать надо, товарищи. Взвесить. Мы еще к этому вернемся.
Палька фыркал:
— Ты лицо его запомнил? Я так не помню ни глаз, ни носа. Вежливая туманность.
Бурмин, как всегда, ругался, а то хохотал:
— Ишь торопыги! Им подавай все сразу!
В общем-то он их поддерживал, но спуску не давал:
— Добреньких ищете? А вы убеждайте, кладите противников на обе лопатки, тогда и победите. Работа упористых любит.
Деньги на расширение опытов в наступающем году получили. Попробовали договориться о том, чтобы после пуска станции подвести газ на один из донецких заводов, по тут их и слушать не стали: забегаете вперед! После долгих споров удалось провести решение о создании научно-исследовательского института, но в последней инстанции Колокольников сумел доказать, что институт нужно создать не в Донецке, «не на базе малозначительной опытной станции», а в Москве, «на базе квалифицированнейших научных кадров столицы»…
И вот накануне отъезда Сашу вызвал Бурмин.
— Навоевался? Выдохся?
— Нет, не выдохся.
— Вот и хорошо. Надумал я… Делать — так делать до конца. Пойдешь директором НИИ и одновременно — заместителем директора Углегаза по научно-исследовательской работе.
Саша мигом ухватил смысл предложения. Ничего не скажешь, разумно. Сейчас Углегаз — вроде стороннего и не очень-то доброжелательного наблюдателя. Надо его завоевывать изнутри. Если отказаться, назначат какого-нибудь Вадецкого или в лучшем случае Катенина… Разве они обеспечат правильное развитие исследований? НИИ может стать не опорой, а помехой, научной трясиной, в которой захлебнется живая мысль.
— Чего молчишь? Соглашайся, вам же на пользу.
Саша медлил. Делу — на пользу, это ясно. А мне…
Он будто увидел перед собою умное старческое лицо Лахтина, будто услышал негромкий голос: «Как только сможете, я приму вас… если сам к тому времени буду…» До сих пор всё еще мечталось: пройдет несколько недель или месяцев, и можно будет напомнить об этом обещании, сказать: «Я свое выполнил, я уже могу, не предав дело и товарищей…» Нет, далеко то время, когда можно будет так сказать! Работы у нас — на годы… И мое сегодняшнее «да» или «нет» — выбор на всю жизнь… Люба обрадуется возвращению в Москву. А мне предстоит борьба в одиночку с недругами и маловерами. Колокольников будет очень зол, Вадецкий и Граб тоже… Съедят? Не дамся.
— Согласен, Петр Власович.
Хотелось добавить: только поддержите. Не добавил. Когда станция № 3 начнет выдавать газ, само дело поддержит.
— Одно непременное условие, Петр Власович: до пуска нашей станции не перееду. Пока — главное там.
…И вот станция пущена. По стойкости и цвету пламени и без анализов видно, что газ неплох и выдается равномерно. Но как же далеко до промышленной газификации! Сколько впереди исследований, опытов, поисков — и сколько борьбы!
Ребята будут изучать, совершенствовать, пробовать так и этак, отрабатывать детали… А мне — уезжать. Именно теперь, когда мы снова так хорошо понимаем друг друга и научились ценить свою дружбу… Уехать от них и крутиться там одному. С одного боку — Колокольников, с другого — Вадецкий, или Граб, или Цильштейн, или Катенин с его грошовым самолюбием и нежеланием сотрудничать… Все это надо преодолеть. Людей повернуть и завоевать. Отбивая наскоки, доказывая, убеждая каждого в отдельности и всех вместе, — вывести дело на государственный простор.
И я сумею! Должен суметь. Пусть совсем один…
— Вот ты где, Сашенька!
Почему она всегда чувствует, что нужна? Нету, нету, и вдруг появляется в нужную минуту. Приникла к его плечу и одним глазком поглядывает, какой он. И осторожно, как бы невзначай, спрашивает:
— Ты что один стоишь?
Обнял, пошутил — как же один, когда нас двое? А первым побуждением было ответить: привыкаю. Нет, даже в шутку не стоит пугать Любу предстоящими трудностями. И рассказывать ей о всяких Вадецких. Любе хочется, чтобы все было хорошо и правильно. В жизни так не получается, всегда есть какие-то наслоения, примеси. Но зачем ей-то тревожиться? У него хватит сил — самому. Да и какое одиночество, если Люба рядом?..
— Ты чего вздрагиваешь? Озябла?
— Переволновалась. Я сейчас поставлю чай. И у меня еще кое-что припасено. Ты ребят позовешь?
Она и это поняла — что сегодня он никак не может без них.
В тесной клетушке конторы кипели страсти. Впрочем, по виду все было деловито, обсуждался как будто чисто юридический, формальный вопрос: чьи подписи должны стоять под рапортом Сталину. Тетерин выписывал фамилии на отдельной бумажке. Хотя фамилия Алымова (а за нею и Мордвинова, как нового руководителя НИИ) уже значилась в списке сразу после Тетерина, Алымов тяжело придавил кулаком чистовик рапорта, подчеркивая, что не допустит перемен, — а между тем Сонин мягко, но настойчиво доказывал, что гораздо больше прав «у руководителей Института угля».
— Проект наш, институтский, и это гораздо важнее, чем… А вашего НИИ еще и нет, одно название…
Профессор Китаев, молча высидевший в уголке все время, пока рапорт редактировали, теперь тоже возвысил елейный голосок:
— Я не для себя, я не честолюбив, товарищи, но в качестве научного руководителя проекта… как-никак именно моя кафедра…
— Один с сошкой, семеро с ложкой, — бурчал Липатов, сердито поглядывая в окно: куда это запропастились Саша и Палька, когда тут такое…
