- Смотри, попрекать меня будешь… укорять за прежнее.
- Нет, не буду… За что попрекать? Разве вы вольны были?
- Нет, не была вольна, — прошептала она и, придвинувшись к нему, сказала таким тоном, будто брала с него клятву:
- Хорошо, Касьян, если ты скажешь мне сейчас, что никогда не попрекнешь ни одним словом за то, чем я была там, — пойду за тебя. Но если обмолвишься этим хоть один раз — тогда мы не товарищи друг другу, так и знай.
- Ты мне вот о чем скажи, Оля, — перебил ее Касьян, — имела ли ты из всех мужчин какого-нибудь одного, постоянного?
- Нет, такого не было. Были, приходили по нескольку раз, но они всегда платили, а бесплатного ни одного не было… А зачем тебе понадобилось знать про это?
- Я говорю к тому, что ежели бы у тебя был один какой-нибудь, как ты сказала, бесплатный, тогда было бы о чем думать, а раз все — за плату, это все равно что ни одного. Да и тогда не попрекал бы…
В тот же день они явились к доктору Туркееву, и он распорядился отвести им отдельную комнату.
Теперь жизнь Оли получила иной смысл. «Женитьба» пробудила в ней заботы о семье. Она никогда не предполагала, что настанет день, когда у нее будет муж. И вот этот день настал. Правда, ей казалось, что замужество се — временное: все вышло уж слишком быстро, слишком просто.
Но прошли дни, и она начала привязываться к Касьяну. У нее возникли новые, до того времени не известные желания — заботиться о нем, хлопотать об уюте, следить за чистотой. Они были довольны друг другом. После долгой пустоты Оля ощутила возвращающийся интерес к жизни.
Однажды ночью она разразилась рыданиями; испугавшийся Касьян не знал, что ему делать. Он утешал ее и спрашивал:
- Ну, чего ты? Не надо. Стоит ли так убиваться?
Касьян не понимал причины, да и сама Оля не знала ее. Потом она успокоилась и заснула так хорошо и крепко, как не спала, может быть, за всю свою жизнь.
Как-то раз Оля спросила Касьяна:
- А если у нас будут дети?
- Ну что ж, дело хорошее…
С некоторых пор ей стало приходить в голову: теперь можно написать матери; но потом она раздумала. Зачем? Пусть лучше помнит она об Оле, как о славной, чистой девочке, какою она была много лет назад. Не надо писать.
Зачем беспокоить старуху? Ведь ее дочь никогда не будет здоровой.
Так прожили они два года, и в течение этих двух лет она не замечала в Касьяне начавших пробуждаться в нем странных желаний. Они будто не доходили до ее сознания. Но однажды она с удивлением услышала, что он говорит о "той жизни". Услышала и поняла: об этом Касьян говорит уже давно. К чему все эти разговоры? Зачем понадобилось ему вспоминать о том, что лежит далеко за пределами лепрозория? Но он все чаще и чаще вспоминал о прошлом, о городе и как-то раз сказал:
- Вот, Ольга, если выздоровеем, уедем отсюда… уедем в город.
Она не хотела гасить в нем надежды, приносившей ему радость.
- А по-моему, и здесь хорошо. Зачем нам ехать в город?
- Ты ничего не понимаешь, Ольга. Мы опять будем такими, как те…
Провались он, этот лепрозорий. Вон Туркеев говорит, что я "гляжу хорошо", по плечу похлопал, обнадеживал. Пошла бы и ты к нему как-нибудь.
- А что, он снимет рукой, что ль? Все равно не снимет.
- Кто знает, может, и скажет о чем-нибудь хорошем.
Но Оля считала ненужным ходить к доктору осматриваться, расспрашивать его. Зачем она будет надоедать людям, если болезнь известна ей лучше, чем всем врачам в мире?
Она, вероятно, долго еще не ходила бы на осмотр, если бы не проявил инициативу сам доктор Туркеев. Он встретил ее как-то на дворе и остановился:
- Вы что это, батенька, и носа не хотите показать в амбулаторию? Так не годится. Так нельзя. Надо прийти, Завтра придите. Я сам осмотрю вас.
Приходите, приходите.
- А для чего смотреть? — улыбнулась она. — Все равно не поможет.
- Нет, вы уж приходите, милая. Там видно будет.
На следующий день она пошла.
Туркеев осмотрел и задумался.
- Странно… — Он долго осматривал больные места, потом перевернул снова ее больничный листок.
- Вот тут, — сказал он, — значились у вас язвы в предплечье и на бедрах, пятна на лице и на правой руке, на груди — свежая, открывшаяся язва. Но я не вижу ничего. На плечах — зажившие рубцы, и на груди тоже. — Он задумался.
- Было у вас все это или запись неправильная?
- Наверно, было, доктор, если записано.
- Позвольте, а вы, что же, не помните, забыли?
- Не знаю, доктор.
- Вот тебе раз. Как это так?
- На груди, помню, была язва
- А когда она начала заживать?
- Как будто с год назад. Но мне все кажется, будто грудь еще болит.
- Так вы, батенька, доложу вам, выздоравливаете… У вас совсем хорошо, право. У вас лучше, чем у мужа. Ну, ну, заходите, будем наблюдать.
Оля не поверила заключению доктора. Она, может быть, и замечала улучшение, но не верила в него. Она отнеслась к нему без внимания. Разве от проказы выздоравливают? Словам доктора Туркеева она не придала значения и потому не рассказала ничего Касьяну. Но с этого дня Оля стала серьезней и молчаливей. Время от времени Касьян продолжал мечтать, как они оба выздоровеют и вернутся «туда» и будут жить по-новому, сделаются "людьми".
Один раз, слушая его, Оля спросила:
- Почему ты думаешь, что оба мы выздоровеем? Предположим, не оба, а один кто-нибудь?
Касьян взглянул на нее, и в глазах его дрогнуло недоумение. Сам он как-то не мог додуматься до такой простой вещи. Вопрос жены его озадачил. Он не нашел ответа.
- Что ж ты молчишь?
Он молчал, а Оля вглядывалась в его недоуменные глаза и думала: что, если он выздоровеет, а она по-прежнему останется прокаженной, — уйдет он без нее или нет? И ей захотелось, чтобы не было такого выздоровления, — пусть лучше будет у нее прокаженный муж. Да, она не хочет его выздоровления, ибо чувствовала — жить без него больше не может, она любит его.
- Касьян, если ты станешь здоровым, а я — нет, ты бросишь меня?
- Если я выздоровлю? Вот тебе раз!.. Как это так, чтобы я выздоровел?..
Нет, — я не выздоровлю…
- Значит, ты бросил бы меня?
Он ничего не сказал. Касьян не знал, как бы он тогда поступил.
Оля вздохнула.
- Эх ты, — сказала она тихо, — значит, бросил бы прокаженную жену…
- А ты?
- Не знаю, может быть — ушла, может быть — нет. Разве я могу знать?
Спустя неделю после этого разговора Касьян почувствовал себя плохо. У него открылись затянувшиеся было язвы. Он слег. Оля привела Туркеева. Тот, осмотрев его, ничего не сказал, и потому, что он ничего не скачал, Касьян понял: ему уже никогда не излечиться от болезни.
Проказа съедала его тело, как моль, и тело было похоже на гнилую одежду: едва только зашивалась одна дыра, как рядом возникала другая. Тело расползалось. Он подолгу и молча смотрел на Олю, сидевшую с ним рядом, — замкнутую и молчаливую, и ему становилось жаль самого себя.
- Вот тебе и выздоровел, — криво усмехнулся он, — вот тебе и город и новая жизнь…
От болей он не мог заснуть. По ночам стонал, ворочался на своей койке.
Тогда Оля поднималась, подходила к нему и усаживалась рядом. Она мазала язвы мазью, прикладывала к ним мокрые тряпки и по-прежнему молча смотрела на мужа.
Так проходили недели. Однажды Касьян почувствовал облегчение. Он начал спать, к нему вернулось спокойствие. Боли начали понемногу утихать. Доктор Туркеев сказал: дело идет к улучшению. Действительно, спустя полторы недели Касьян поднялся, и снова у него появилась надежда: ему опять захотелось говорить о городе, о будущем.
Один раз, когда он так мечтал, ободренный начавшимся облегчением, Оля сказала ему:
- Знаешь, у меня, кажется, уже ничего не болит.
Касьян не понял.
- Что не болит?
- Туркеев говорит, что я — почти здоровая. Язвы уже зажили, и пятна ушли.
- Язвы зажили и пятна ушли? Почему ушли? — продолжал он недоумевать.
Наблюдения доктора Туркеева действительно кончились тем, что он констатировал выздоровление Ольги. О чем говорило это выздоровление неизвестно; действительно ли проказа ликвидирована или только притаилась сказать было нельзя. Ясно только, что микроскопическое исследование не нашло палочек Ганзена, язвы зажили окончательно, и Оля выглядела совершенно здоровой.
Первый, кто захлопотал по этому случаю, был Протасов.
Явившись к ней с поздравлениями и своими записями, он осыпал ее множеством вопросов, которые должны были пополнить его наблюдения и подкрепить известные ему «выводы». Протасов остался весьма удовлетворен ее ответами. На прощанье он спросил:
- Значит, скоро выпишетесь? Куда думаете ехать? Оля вскинула на него изумленные глаза и ничего не ответила.
Выписаться… Такая мысль до сего времени ей не приходила в голову. Что ей теперь надо делать? Протасов, сам того не подозревая, поставил мучительный вопрос. Действительно, как же ей быть? Выписаться или оставаться? Нет, конечно, нет. Не то и не это. Что же? Впрочем, зачем она пойдет «туда»? Ведь с ней Касьян… Разве в ее силах бросить его одного, такого несчастного, такого больного?
