больше греться вашим кипяточком! – проговорил Пылаев, чтобы доставить бабусе напоследок удовольствие.
– Может, ты в остатный разок попьешь? – засуетилась бабуся. – На дорогу чай – первое дело. У меня и варенье клюквенное есть. Кисловатое, правда…
У Пылаева еще оставалось с полчаса свободного времени, и, хотя ему совсем не хотелось пить, он сбегал в свою комнату за стаканом.
Молодой инженер и старая работница сидели на крышке ящика с дровами в кипятилке студенческого общежития, пили чай с кислым клюквенным вареньем (бабуся немалый грех взяла на душу, отрекомендовав варенье только кисловатым) и под булькающую музыку «титана» беседовали о своих делах.
Они говорили о новом коменданте общежития, о дровах, о семейном положении Пылаева и о младшем сыне бабуси. Выяснилось, что новый комендант не в пример лучше старого – до всего сам доходит; что дрова для «титана» бабуся сначала сушит и в ящике у нее имеется запасец дня на три, но ребята растаскивают из ящика сухие дрова для растопки печей – так что бабуся уже не знает, где и прятать, никакие замки не помогают (Пылаев посоветовал бабусе, поймав кого-либо на месте преступления, записать фамилию и передать председателю профкома); что для Пылаева будет лучше всего, приехав на место работы, присмотреться к местным девицам, выбрать ту, которая по душе, да, недолго раздумывая, жениться – ибо какой же смысл в холостой жизни; что младший сын бабуси учится сейчас на втором курсе института и, по всему видно, далеко пойдет, но плохо слушает мать – хотя, конечно, она ему уже не советчица…
Прихлебывая кислый кипяток, они обстоятельно разобрали все эти вопросы, и Пылаева радовало, что ему понятна, близка и дорога бабуся, ее жизнь, ее интересы, что, если на то пошло, и у него самого нет никаких особых интересов, чуждых и непонятных бабусе. На миг он увидел за бабусей своего отца-лесоруба и мать, которой не выпала доля дожить до сегодняшнего торжественного дня в жизни сына. А за отцом с матерью длинной вереницей в памяти встали близкие и дальние родичи, живые и мертвые однополчане и соотечественники, знакомые и незнаемые, – все те, с кем рука об руку шагал он по прямой и не очень легкой дороге жизни. Родные люди эти, во многом отказывая себе, дали ему знания инженера и теперь ждут от него большой и честной работы…
– Отличная у вас машина, бабуся! – воскликнул Пылаев и щелкнул пальцами по жаркому крану кипятильника. Чем-то, наверно своим трудолюбивым видом, «титан» напомнил ему будильник. – Спасибо, бабуся, за чай. Живите сто лет и еще двадцать, кипятите «титан» себе и ребятам на здоровье! – сказал Пылаев на прощанье, пряча за шуткой признательную сыновнюю нежность, и протянул бабусе руку.
Бабуся проворно вытерла свою ладошку о передник, хотя и так было видно, что ладошка чистая. Руку она подала лопаточкой. К удивлению Пылаева, бабусино рукопожатие оказалось неожиданно крепким и молодым.
Когда Пылаев ушел, старушка внимательно осмотрела подушку и усмехнулась, не зная, куда ее девать. Дома у нее и так одна была в запасе, и гораздо получше этой. Бабуся и взяла-то подушку только потому, что как же отказать человеку, когда тот просит от всей души принять подарок.
А Пылаев в это время с чемоданом на плече шагал к трамвайной остановке. Возле уха приглушенно и старательно стучал будильник.
Уважаемый и дорогой товарищ Николай Герасимович, секретарь райкома!
Письмо это пишет Елизавета Крупицына – старуха ветхая, которая прошлым летом угощала тебя простоквашей, когда заходил ты к нам в избу вместе с председателем колхоза. Не подумай, ради бога, что я угощением своим хвастаюсь: хочу только, чтобы ты меня припомнил.
Заявляю я жалобу на родную внучку Настю Крупицыну – Героя Труда. Нету мне из-за нее на старости лет ни отдыха, ни покоя. И в кого она такая уродилась – ума не приложу. Робких у нас в семье не было, но и характеру столько еще никто не выказывал. Воспитывала я ее в скромности и послушании, а получилось совсем наоборот.
Начались мои беды с той поры, как стала Настя звеньевой молодежного звена. Загорелась она мечтой снять небывалый урожай картошки – пятьсот центнеров с гектара. Объявили комсомольцы свое обязательство на колхозном собрании, в газете пропечатали, чтобы назад ходу не было. Признаюсь, ныло у меня тогда сердце: боялась я, как бы не опозорила Настя нашу фамилию. Шутка ли, три тысячи пудов с гектара! На моей памяти такого урожая еще никто у нас не снимал.
Всю зиму собирало молодежное звено золу для удобрения. Они золу собирают, а я в ответе: зачастили ко мне хозяйки, просят унять Настю. Уж больно комсомольцы на золу навалились. В печке еще огонь, а они уже золу выгребают, спешат, чтобы никто не опередил. Да и топить жарко стали: отвернется хозяйка на минуту от печи, а Настины помощники уже суют в топку лишнее полено, чтобы золы больше получилось. Во всех избах целую зиму такая жарища стояла, хоть святых выноси. Крепко я побаивалась, что от большой теплоты тараканы расплодятся. Но бог миловал, все обошлось благополучно, – видно, год был на тараканов неурожайный.
Зато столетние старики отогрели на печах свои древние кости, ходят друг к дружке в гости да обсуждают: выполнит Настино звено свое обязательство или нет. Бывало, такой шум в деревне поднимут, будто кинопередвижка приехала. Передвижка эта, между прочим, редко к нам заглядывает, и механик крутит картину, как на пожар спешит, ничего понять нельзя. Призови ты его, Николай Герасимович, к порядку.
А по весне приняла я новую муку. Месяца за полтора до посадки приступило молодежное звено к яровизации. Разложила Настя по всей нашей избе семенную картошку, ходит да переворачивает, чтобы она равномерно со всех сторон прорастала. И сделалась я в своем доме вроде уже не хозяйка: безвылазно лежу на печи, шагу ступить некуда. Нужно зачем в сундук полезть – куда там, не доберешься.
Напраслину на внучку возводить не буду – летом я вздохнула свободнее. Настя днем и ночью в поле пропадала, картошку свою пропалывала, окучивала, досыта кормила ее селитрой. И осенью выяснилось, что терпела я муки не зря: собрало Настино звено пятьсот сорок центнеров с гектара, и внучка моя получила золотую звездочку Героя. Жить бы мне теперь да радоваться, ан не тут-то было.
Давно уже заприметила я, что наш учитель влюбился в Настю. Человек он хороший, непьющий и свое дело знает, но очень уж нерешительный и терпеливый. Другой на его месте давно бы
