— Да чего же ты не отзываешься-то, язва! — орет Софья на Славку, бьет его пятерней по лицу, и, схватившись рукою за грудь и выдохнув: «Господи!» — садится прямо в снег и плачет.
Обескураженный, ничего не понимающий Славка стоит над Софьей, трясет, дергает ее за плечо и то и дело повторяет: «Софья, ты чего? Ты чего, Софья?» Ему и смешно, и неловко.
Чуть погодя, Софья поднимается и идет по направлению к подъезду.
— Софья! — кричит ей вслед Славка. — Софья, ты куда! С кем я носилки-то понесу!
— Да ну вас всех! — отмахивается Софья и уходит, вытирая слезы и сморкаясь.
Славка смотрит ей вслед, и тут сосредоточенность, или какое-то нелегкое внутреннее движение, или мозговая работа какого-то нового свойства отражаются на его доселе чистом, не замутненном никакими заботами лице. И так довольно долго он стоит, потом пожимает плечами, хмыкает и идет к недогруженным Софьей носилкам.
Вскоре пускается в работу другой подъемник, до того молчавший. Возле него становится баба в толстом, зимнем пальто и валенках — очень злая баба, оттого, видно, злая, что ее вытащили на мороз. Она никого не подпускает к кнопкам управления и свирепо орет на всех тех, кто норовит загрузить подъемник сверх меры.
Наконец, все набрались, запаслись обоими растворами вдосталь, И расходятся по бытовкам, чтобы передохнуть, перекурить в тепле и погреться. Когда Славкина команда заходит в свою бытовку, то видит там Софью. Она стоит лицом к окну и в сторону вошедших не оборачивается. Славка смотрит на ее спину с некоторой неловкостью, смущением и вроде даже опаской, закуривает и, немного покрутившись, уходит.
Через некоторое время он стремительно врывается в бытовку, кричит: «Шпаклевку привезли!» — и тут же убегает.
Поднимаются с лавок и остальные и направляются за шпаклевкой, недовольно ворча на ходу: дескать, то пусто, то густо, то сидишь — и ничего нет, а то повалят — передохнуть не дадут.
На улице повторяется толчея и суета, но не столь грандиозная и шумная, как недавно, и очень кратковременная. Заготовивши шпаклевку, кто сколько успел, все расходятся по своим рабочим местам и принимаются за дело.
Кто где работает, можно определить но голосам. Из помещения, которое отделывает Софья со своими помощницами, обычно слышатся песни, иногда — замечания Софьи по ходу дела, а то и покрикивания. Обычно она действует так: повязавши поверх платка полиэтиленовую пленку, она проворно орудует резинкой, втирая шпаклевку в потолок. И поет. Поет она разное — от «Ой, мороз, мороз» до самых модных песен самых модных ансамблей. Потом в какой-то момент останавливается, смотрит, как работают рядом, и вдруг сердито выговаривает какой-нибудь девчушке: «Ну, чего ты здесь настряпала? Кто за тобой исправлять будет?» И тут же берется исправлять. И, забывшись, снова запевает. Из-за песен ее, следуя примеру какого-то простенького остроумца, называют еще иногда Софией Ротару.
Сейчас оттуда, где работает Софья, не слышно ни ее песен, ни покрикиваний, а слышны только голоса девушек, которые рядом с нею выравнивают стены. Молчание и сосредоточенность Софьи непривычны для окружающих и создают даже некоторую напряженность. Но вскоре она смягчается, и в связи с самым неожиданным обстоятельством. В какой-то момент, ставя на подоконник ведро с раствором, Софья случайно взглядывает в окно и вдруг останавливается. Она видит пушистые елочные узоры на стеклах, видит сверкающие ледяные полоски, а дальше, в белесо-синеватой глубине — солнце, которое оттуда кажется розовым и приветливым, и начинает улыбаться. «Господи, хорошо-то как!» — шепчет она и с улыбкой оборачивается, как бы приглашая и других к улыбке. И девушки веселеют и начинают оживленно разговаривать.
А там, где Славка, вообще сплошное щебетание, веселые переклички и смешки. И из этого щебетания то и дело выпархивает то обиженно-кокетливое, то сердито-кокетливое, то жалобно-кокетливое: «Слава, у меня здесь не получается, иди сюда!», «Слава, а чё у меня терка сломалась», «Слава!», «Слава!», «Слава!».
А вон еще одна просительница, эта уж из другого кабинета пришла:
— Слава, а у меня шпатель пропал. Где взять?
Тут на помощь Славке приходит забежавший к нему по мелкому делу плотник. Пуча свои зеленоватые глаза, он кричит пришелице:
— Как где взять? Укради! Ты что — первый день на стройке работаешь?
Коля Фролов со своими помощниками работает в коридоре. Они выравнивают стены, заделывают в них дыры и щели известковым раствором. Там вообще никаких разговоров, все делается молчком. И если кто-то из Колиных помощников начал заделывать неправильно, Коля берет у него терку, говорит тихо, будто по секрету: «Надо вот так», — и начинает проворно растирать раствор по стене. Нередко он увлекается и забывается. И тогда тот, у кого он взял терку, вынужден напомнить о себе, либо взять Колину и перейти на его место. А если он не напомнит, то Коля, забывшись, так и закончит участок своего подшефного. И только закончив, спохватится, что он должен показывать, а не делать за других.
* * *
Недолгий зимний день идет к концу… Солнца уж не видно, оно скрылось там, за дальней окраиной города, за горизонтом. Только верхушки его лучей еле дотягиваются до краешка западной стороны неба, окрашивая тот краешек в ярко-красное, и видятся из окна бытовки как что-то отдаленное, постороннее, не имеющее больше к ней никакого отношения. Потом в какой-то момент в бытовке вдруг начинает ощущаться синева, в углах, удаленных от окон, ложатся тени. Очертания предметов начинают терять свою определенность, смягчаются, а сами предметы становятся в густеющем воздухе вроде бы легче, невесомее и кажется, что вот-вот поплывут. Отпирается дверь, и бытовка постепенно заполняется людьми, их голосами, шарканьем подошв, хлопками отряхиваемой одежды, шумом и плесканием воды над ведром и в железной бочке, стоящей в углу. Из разных концов слышатся веселые переклички, обмен мнениями насчет того, кто сколько успел затереть, заделать, зашпаклевать, кто из новичков-отделочниц нынче ленился, а кто молодцом.
Славка и плотник Огневой стоят в сторонке ото всех и вполголоса о чем-то переговариваются.
— Ага, так, — удовлетворенно заключает эти переговоры плотник, — тогда я пошел, приведу Ванюшку.
Вскоре он возвращается со вторым плотником, и они уж втроем начинают говорить — все так же, вполголоса. Речь идет о предстоящем вечере. Предстоит, оказывается, вот что. Должен заехать сюда на «Жигулях» какой-то Колька Тимофеев и захватить их всех с собой. Потом они все куда-то поедут. Второй плотник допытывается, куда именно. Оказывается, либо в женское общежитие, а может, и к Клавке.
— А-а, к Клавке! — оживляется второй плотник. — К той, у которой собственный дом, такой здоровенный!? Та самая Клавка — веселая вдова, — и он усмехается. Усмешка у него какая-то значительная и двусмысленная.
Потом оба плотника сооружают некоторое подобие стола — из сдвинутых досок как во время обеда — и усаживаются за этот стол. Плотник Огневой вынимает из кармана карты и, примолвивши: «А пока мы перекинемся», — начинает их жадно тасовать соскучившимися пальцами. Попутно он рассказывает напарнику, как он вторую половину обеденного перерыва играл у гелиевских, и что там полно асов по картам, и игра вся на нервах, но что он все же выиграл пятерку с мелочью, а Славка — два рубля.
Появляется бородатый научно-исследовательский, который уж переоделся и теперь зашел за своими, чтобы идти с ними вместе. Огневой-Василий увидел бородатого, и тут что-то щелкнуло в его бедовой голове, какой-то клапан — он оживляется, улыбается бородачу и машет ему, зовя к себе и заговорщически подмигивая. Тот подходит, и Василий говорит ему вполголоса:
— Айда с нами.
Тот смотрит вопросительно.
— Да там увидишь, куда… На машине повезут, — на подвижном лице огненного плотника задор и веселый призыв.
Потом он спрашивает у сотрудника, есть ли у того деньги. Оказывается, есть — десятка.
— Ну и лады! — восторженно орет Василий. — Садись. Мы ж простецкие люди. В свару умеешь?
Оказывается, да, он и в свару умеет.
Василий начинает раздавать. Он даже не раздает — он раскидывает карты мелкими, скупыми толчками, как-то снизу и вроде исподтишка.
— Славка! — кричит он Славке, который толкует что-то с забежавшим носатым дядькой о чисто строительных делах. — Айда скорей, чего ты там! — у него уж руки подрагивают от нетерпения.
Подходит Славка. Василий хватает карты, подгоняет с игрой и попутно говорит, качнув головой в сторону сотрудника, что он тоже поедет и что у него десятка. Славка одобрительно кивает и, подмигнув сотруднику, берется за карты.
В бытовке оживление и суета, вокруг переодеваются, собираются, торопятся и нетерпеливо посматривают на весело распахнутую дверь. Только четверо, сидящие у сдвинутых досок, как островок отчуждения посреди этого плеска оживления и суеты.
