— Зачем же, давай вместе!
— Нет-нет, — отстранила она его концом весла, — мы сейчас померяемся, кто из нас больше приспособлен к авиации. Ты же сам писал, что необходимо заниматься спортом. Садись и доказывай теперь…
Никогда в жизни Андрею не приходилось грести, и он озабоченно ухватился за потемневшие рукоятки весел.
— Дистанция: круг по ставку и обратно…
— Есть!..
Андрей думал, что обгонит её в две секунды, но не тут-то было: вёсла вырывались из непривычных рук. Лодка кружилась, виляла носом, одно весло выскользнуло и упало в воду. Андрей из-под руки наблюдал за Марусей: белая её лодочка, с нежно-голубой по борту каёмкой, легко уходила вперёд, оставляя за собой раздвоенный, сверкающий клин. Казалось, что лодка сама взмахивала жемчужными от влаги крыльями, огибая пологий берег озерка. «Тут силой не возьмешь, — убеждался Андрей, — нужна сноровка». Белая лодочка шла ровно, неутомимо подвигаясь к плоту. Как ни обидно было ему сознаться в своем поражении, пришлось с половины дороги ковылять по прямой через пруд. Маруся, держа в руках шпильку и поправляя волосы, ожидала в лодке.
— Ну, бравый летчик, подкачал? Гляди, — протянула она смуглую руку.
— Чего глядеть-то?
— Пульс. Пульс уже опять в спокойном состоянии. Постоянная тренировка!
Андрей видел её насквозь: в каждом слове и жесте проглядывало скрытое желание уверить его в том, что она тоже может быть лётчиком. Он и сам ещё находился в первой поре юношеской влюбленности в летное ремесло.
— По здоровью подходишь, — сказал он, выбираясь из лодки.
Она только и ожидала этого признания: вприпрыжку оттащила в будку весла и выпорхнула оттуда весёлая, прищёлкивая пальцами.
— А теперь айда в клуб… Ребят посмотришь.
Сизые сумерки опускались на поселок, багровые стволы тополей по колено стояли в синем озере удушливого, оседающего слоями, ядовитого чада. К водной станции, отработав смену, спешила молодежь; по дороге к клубу, в мешковатых малоношеных костюмах, степенно шли взрослые шахтёры с жёнами.
Весть о приезде Клинкова уже облетела весь поселок. Перед началом спектакля артисты устроили небольшой митинг. Андрея посадили в президиум. Несколько смущаясь, он вскарабкался на сцену и уселся за стол. В прохладный простор сцены из зала струилось тепло; через рампу Андрей видел расплывчатые пятна лиц передних рядов.
— Даёшь Клин-ко-ва!.. Клин-ко-ва!.. — многоголосо потребовал зал.
Андрей подошёл к рампе — два прожектора ошарашили светом. «О чём же я буду говорить? О чём, о чём?..»
— Рассказывай! — подстегнули из зала.
— Товарищи, честное слово, я не знаю о чём…
— Обо всём рассказывай!..
Им, всю жизнь проводящим под землёй, было интересно знать всякую пустяковую мелочь, которая касалась бы летающих по-птичьи людей. Самолёты пролетали над посёлком редко: кто эти люди, о чем они думают, испытывают ли страх, кружится ли от высоты голова, холодно ли наверху? И вот перед ними свой, вместе выросший, такой близкий и уже окутанный дымкой какой-то недосягаемости Андрей, Андрюнька, сын потомственного шахтёра. Зал откашлялся и притих. Андрей вгляделся в мерцающую мглу зала.
— Дорогие товарищи, человек рождён не только для того, чтоб ползать по земле, но и летать в небе…
Из всего зала Андрей видел лишь глаза Маруси. Они сияли, как звёзды. Как звёзды на чистом предутреннем небе, когда самолёты, с ещё влажными от росы крыльями, срываются со старта и уходят в воздух. Это был не доклад, не речь, не рассказ. Это было признание в любви. В любви к небу. К упругому ветру, поднимающему крылатую машину, к той, что слушала его из зала, к своему молодому и радостному счастью. Казалось, он читает поэму.
На сцену выполз сторож лодочной станции, всё время стоявший за кулисами с напряжённо приставленной к уху ладонью, и сказал:
— Одобряю… Я, товарищи, как инвалид и старый, но всё ж хоть перед смертью хочу полетать и подивиться: што оно там, за облаками? И я хочу, штоб мы держали шефство над той воздушной эскадрой, где служит Андрюшка Клинков. А как отстроим свой самолёт, пусть он, сукин кот, разуважит старика!.. Хоть и обгоняют его бабы на лодках, ну да бес с ним!
Андрей вышел за кулисы, где ожидала с подругами Маруся: она смотрела на него с детской восторженностью, зелёные огоньки пересыпались в её глазах.
— Хорошо сказал, Андрей, — заметила она, оправляя завернувшийся воротничок его гимнастерки.
— Пойдём, уже начало!
С шёпотом и тихим смехом они вошли в ложу. Андрей сел сзади, где потемнее: только тут он пришёл в себя и успокоился. Ударила музыка: густым моторным гудом потянули виолончели, загрохотали литавры, и с мягкой торжественностью раздвинулся синий занавес, открывая перспективу далёкого города.
На следующий день Андрей навестил местный комитет комсомола. Из старых ребят остался лишь один завполитпросвет Филя Рудман.
— Прямо повальное бедствие, — жаловался Рудман, — на местах не хватает людей, все более или менее способные хотят учиться… Знаешь, Андрей, мне это напоминает голодного, которого впустили в гастрономический магазин. Выучатся, приедут, а там и моя очередь подойдёт: терпение, терпение и ещё раз терпение! — сказал фельдмаршал Кутузов… — Филя криво и жалостно усмехнулся. — В работе, конечно, забываешься, но становится трудней и трудней… Ребята уже не те, с запросами, на пять голов выше. Приходят из клуба, спрашивают: «Что лучше для молодежи: «Евгений Онегин» или «Снегурочка»?» А я, честное слово, даже содержания не знаю. «Ставьте Онегина. Повыдержанней будет!..» Делаю вид, будто знаю. Мелковат стал для этой работы, хоть краем уха черпнуть бы культуры… Где-то в Москве диспуты, университеты, театры, писатели, а тут еле газеты успеваешь просмотреть. Времени в обрез. Завидую я тебе…
Под выходной день в честь приезда Андрея у Марусиной подруги, штейгерской дочки, устроили вечеринку.
Приход Андрея сразу поджёг и поднял настроение. От двух рюмок у него закружилась голова, появилась легкость, стало казаться, что он очень остроумен, — девушки поддерживали любую шутку.
Нечаянно Андрей подслушал за спиной сдержанный спор Маруси и хозяйки дома.
— Я пущу, — настаивала штейгерская дочка, накручивая со скрипом ручку патефона.
— Только не эту, только не эту, — умоляла Маруся.
— Что тут за спор? — Андрей откинулся на спинку стула.
Хозяйка вставила новую иголку:
— Я достала старую-престарую авиационную пластинку, а она боится…
— Авиационную? Ставьте немедленно!..
Пластинка зашипела, и встревоженный тенор неясно доложил:
— В самый разгар праздника русской авиации в Петербурге, во время состязаний на рекорд высоты, аэроплан отважного летчика капитана Мациевича вдруг накренился, как раненая птица, и авиатор, потеряв равновесие, упал вниз с высоты более пятисот метров. — Голос артиста поднялся до трагической высоты и дрогнул от подступивших искусственных рыданий.
Его уж нет, какой конец печальный!..
Как мысль была от смерти далека…
А между тем уж факел погребальный
Ему зажгла лихой судьбы рука…
Андрей не выдержал и, обхватив голову руками, упал на стол, дрожа плечами.
Исполнил долг ты свой —
Прости, герой!..
Девушки всполошились.
— Андрей, что с вами?.. Андрей, не волнуйтесь, уже всё!..
Хозяйка виновато складывала в коробочку иголки.
— Довольно же, не надо так расстраиваться…
Плечи Андрея вздрагивали (сначала от смеха, а потом он повторял это движение нарочно: попугать девчат).
— Ну и чудаки!.. Неужели вы думаете, что такая слюнявая чепуха может повлиять на летчика?
— Да, но разве можно смеяться над смертью?
— Над смертью — не скажу, а вот над пластинкой — сколько угодно. Летчик бьётся не от того, что «аэроплан потерял равновесие», а просто по незнанию материальной части или из-за плохой подготовки к полету. Мы с этим боремся.
О пластинке все скоро забыли. Андрей плясал чеченскую лезгинку с вилками вместо кинжалов.
Разошлись поздно. Луна плыла, подёрнутая синим туманом отработанного газа, завод полыхал огнями и светлыми шашками прямоугольных окон.
Маруся нежно держала Андрея под руку, влюблённо заглядывая ему в лицо.
За время отпуска Андрей вполне оправился, но повязку не снимал, чтобы мать не увидела шрама. «Обрасту волосами, тогда пожалуйста!» Провожая его, партийный комитет договорился: взять шефство над той частью, куда назначат Андрея после окончания школы. Уезжал он с радостным ощущением того, что в родном посёлке шахтёры и комсомольцы следят и интересуются его судьбой.
Последний вечер, накануне отъезда, Андрей провел с Марусей. Они ходили далеко в степь, где по-весеннему пахло свежей землёй и молодой травкой. Когда они возвращались с прогулки, уже на окраине поселка их настиг первый весенний ливень. Маруся втащила Андрея в недостроенное здание поликлиники. Они молча стояли на подмостках, прижавшись к кирпичной стене. Пронзительно пахло сырым цементом.
