— Нет, я поеду к нему на прииск. Только вы мне скажите, это далеко?
— Да не очень. Километров шестьсот. Вот с транспортом к празднику плохо. Намаешься.
— А чего там маяться? — сказал высокий, пожилой сосед, — Витька наш в рейс уходит — возьмет с собой. С начальством договориться можно.
Никто не отговаривал, не спорил с нею. Люди в квартире поняли, что этой девочке действительно нужно встретиться с отцом, и именно на Новый год. Каждый, наверное, вспомнил, как много значат в юности такие необходимые встречи.
Поселки нанизаны на бесконечную нить дороги. В каждом поселке своя жизнь. И дорога тоже живет по-своему — беспокойно, торопливо.
Зое обо всем приходилось догадываться самой. Ее спутник, шофер Виктор, или просто Витька, как звали его дома, упорно молчал. Только и спросил в самом начале пути:
— На Колыме-то бывала?
— Нет…
— Ну, коли так — смотри.
И Зоя смотрела. Ей никогда раньше и в голову не приходило, что у белого снега столько красок. Он румянился на круглых боках сопок, синел в распадках, а на вершинах нестерпимо сверкал платиновой, холодной белизной. Кроме того, были тени. Зеленоватые, голубые, оранжевые и даже алые.
Снег цвел.
Но деревья, попадавшиеся по пути, были равнодушны к празднику красок. Им жилось трудно. Они гнулись, прятались за каждым камнем. Только, в долинах свечами тянулись к небу сквозные кроны лиственниц. У многих ветви повернуты в одну сторону — словно они бегут против ветра.
Зоя подумала, что ее елочке стало бы здесь страшно — одной среди цветущего снега и усталых деревьев. Она погладила рукой упругий сверток. Он все так же пах лесом и детством.
За поворотом у трассы стояла женщина — пестрый кочан из шарфов и шалей. Поселка рядом не было, но она спокойно ждала, подняв руку.
«Откуда взялась?» — подумала Зоя.
Виктор нехотя остановил машину.
— Куда тебе?
— До «Светлого». Подкинешь? Измерзлась тут стоявши.
— Ладно уж, садись.
Женщина привычно захлопнула за собой дверцу кабины. Быстро стащила половину шалей и сразу заговорила:
— Ох, тепло-то как! Красота! И чисто. Терпеть я этого не могу, чтобы у шофера в кабине грязно было. Иные еще и хвастаются этим — измажется с ног до головы мазутом, смотрите, мол, люди добрые, какой я есть рабочий кадр. А сам никакой не кадр, а просто неряха, поросенок!
Говорила и все время улыбалась. К ее лицу удивительно шла улыбка! Детские беспечные ямочки, курносый нос, озорные глаза и даже завиток волос на лбу — все смеялось и радовалось каждому пустяку.
— Меня, между прочим, Машей звать. Просто — Маша и все. Терпеть не могу, когда зовут Марьей Семеновной, а надо. Я воспитателем в интернате работаю. У нас строго. Сейчас вот к родителям одного нашего воспитанника ездила — совсем мальчишку забросили. Ну и что, что далеко живут? Я же добралась до них, если захотела.
Маша на секунду нахмурилась и тут же вновь расцвела улыбкой.
— Теперь вот праздник у нас будет новогодний. Большой, с концертом. Ребята стланику нарубили — елку под потолок сделаем. У нас ведь детишки настоящей-то елки и не видели. Колымчане…
Опять задумалась, вгляделась в окно:
— Останови здесь. Пешком дойду. Этим распадочком ближе.
Машина стала. Маша сноровисто замотала шаль, сверху накинула вторую. Зоя тронула ее за рукав.
— Постойте! У меня есть елка. Настоящая. Только я всю ее не могу отдать, папе везу. Но… вот ветки. Они душистые, и ребята будут знать, как пахнет елка.
Маша прижала колкие веточки к лицу.
— Спасибо большое! Ох, как от них праздником пахнет! Спасибо!
И быстро пошла еле заметной тропинкой в сторону от трассы. Вот уже и не видно ее. Но осталось тревожащее чувство зависти к человеку, у которого столько нужных дел. Прежде Зоя не знала этого чувства.: Захотелось быть такой же, как Маша, — веселой, напористой, очень нужной людям. А кому нужна она сама? Тете Поле, папе?
Нет, с тетей Полей что-то не так. Уж очень ей безразлично, какая она, Зоя, чего ей хочется. А папа… вот для него-то она и хотела бы быть такой, как Маша. Наверное, он сам хотел бы видеть ее такой.
И уже иначе виделось встреченное. Дорога, поселки, люди. Ей хотелось ехать по этой дороге, но не в гости, не «а праздник, а куда-нибудь, где она нужна, где без нее не могут обойтись.
Ну, может, в окрестностях поселка завелся зверь. И никто его не может убить, кроме нее. Будто она — знаменитая охотница. Нет, насчет зверя глупо. А вот на далеком прииске дети болеют, а она, Зоя, — детский врач и она одна может спасти детей. Или она — синоптик. Без нее никто не знает, когда утихнет метель и по трассе снова пойдут машины.
Нет, так, наверно, тоже не бывает. Но есть же, есть нужные, важные люди. Взять хотя бы папу. К празднику не вернулся, встречать ее не приехал. Дела! Или этот шофер. Под Новый год пошел в рейс, значит надо! И сколько таких! Буквы в словах Крайний Север снова стали большими.
Машина все так же бежала по трассе. И все было по-прежнему. Но Зое казалось, что уютная кабина — клетка, и та комната, где она жила, тоже была клеткой. Она просто не замечала этого, так как не знала, что у клетки есть дверца. А теперь знает, но не умеет открыть.
…Встречные машины напоминали больших осторожных животных. Они издали осматривали друг друга, дружески, подмигивали на ходу, и было ясно, что они знают что-то свое, хорошее и умное, но не хотят говорить.
Быстро смеркалось. Снег увял и теперь стал таким, как везде, — просто белым с редкими синеватыми и черными тенями. Зато у машин, как у кошек, разгорелись от темноты глаза.
Одна остановилась, поравнявшись. Из кабины выглянуло усталое лицо. Копоть обозначила на нем морщины.
— Витюха, ты?
— Я… Как там… в городе?
В глазах шофера прятался тревожный вопрос.
Виктор вдруг улыбнулся. Оказывается, его тяжелые губы умели складываться в улыбку!
— Чего уж там — «в городе?» Сын у тебя родился. Здоровущий. Орет так — аж на Каменушке слышно. Мы уже все к нему наведывались.
Шофер молчал. Только лицо молодело на глазах. Все ушло: усталость, немеряные километры «зимника», неотступный вопрос: а что там?
Он с силой ударил кулаком по краю опущенной рамы:
— Эх-ма! Подарка-то и нету! Боязно было — вдруг что не так, и вот… с пустыми руками.
— Нет, не с пустыми! Возьми мою елку! Всю!
Зоя торопливо, чтобы не передумать, протянула сверток.
Шофер благодарно кивнул. Ничего не надо было объяснять. Чужая девочка отдала его сыну память о своем детстве. А Зоя помедлила минуту и достала зайца. Он смешно мигнул стеклянным золотистым глазом.
— Берите и его! Он добрый и всегда меня слушался. А я… мне больше не надо игрушек. Я уже выросла.
Машины разошлись. Метнулись по снегу косые полотнища света, и к дороге подступила ночь. Где-то далеко, в самом ее центре, смутно наметилось далекое зарево огней.
Поселок. Может быть, тот, куда она едет, тот, где ждет ее отец, ждет начало большой взрослой жизни.
Они принесли с собой пару чемоданов, сетку с какой-то посудой и новенький магнитофон. Девочка с изумленными от счастья глазами и высокий, очень шумный парень. Я подумала, что для молодоженов — это не так уж плохо. Магнитофона могло и не быть.
Он только заглянул в комнату и сейчас же вышел на кухню. Его тянуло к людям.
В нашей квартире кухня — тот же клуб.
Здесь наскоро завтракают по утрам и неторопливо ужинают вечером. Каждый у своего стола. Над столом у Вероники Борисовны «персональная» лампочка. Общей ей недостаточно. В кухне часто бывает тесно, но никогда — шумно.
С приходом молодоженов все изменилось. Он все время что-то вертел в руках, садился, вскакивал, расшвыривал стулья. И говорил, говорил…
Мы тут же узнали, что он — геолог. Зовут его Дмитрием, но он больше привык, чтобы звали Димой. Что он исключительно, просто невероятно везучий человек! Ведь надо же так: поехал в отпуск и привез жену («прямо с выпускного школьного бала в загс пошли, представляете? Ни у кого так не было, да?»). Теперь вместо возвращения на трассу — неожиданное повышение и работа в Магадане. И даже комнату дали. («Нет, ну вы скажите — ведь правда это везенье?»).
Слушать его было трудно. От его сильного раскатистого голоса звенело в ушах и тоненько жаловались друг другу чашки на полке.
А она молчала. Только незаметно расставляла по местам брошенные им вещи и улыбалась.
…Дня через два Вероника Борисовна не смогла найти любимой чашки. Она решительно постучалась к молодоженам, но вернулась с пустыми руками.
— Нет, как хотите, а так нельзя — ведь они же люди! Плитка стоит прямо на полу, на ней чайник, а сами в углу на чемоданах сидят! Я думаю, мы с Иваном Семеновичем вполне можем отдать им Гришенькин стол: все равно он в армии. И пару стульев.
