Стеша посмотрела на Александру. Вот она какая, тётя Александра! Трудно ей, но она не отступится, не шарахнется в сторону, не будет хныкать и жаловаться. Значит, не зря она, Стеша, после школы пошла работать к ней на ферму, учиться у неё мастерству и даже назвала её своей «крёстной».
— И я трёх возьму, — решила девушка. — А насчёт письма, тётя Шура, всё же подумайте…
— Да ты застегнись. — Александра показала на распахнутый ватник. — Горяча больно… А на улице ещё не весна красна.
…В сумерки, когда Александра вернулась с фермы домой, она услышала в углу за печкой подозрительную возню. Заглянула туда и ахнула: поросята лежали на мягкой соломенной подстилке, а Гошка с Никиткой, сидя на корточках, по очереди поили их молоком из бутылки с резиновой соской. Им помогали младшие дети Александры — Клава и Мишка.
С простенка, из чёрной тарелки репродуктора, гремела музыка.
— Это что ж такое? — удивилась мать. — Свинарник в избе устроили?
Гошка подбежал к ней.
— Мам, ты же сама говорила, что поросят с соски можно выпоить, — торопливо заговорил он. — И они совсем не дохлые… молоко лопают, только давай. Уже третий раз кормим… И списывать поросят не надо. Мы их выходим… Помнишь, как с кроликами было? Ни один не подох…
— Тётя Шура, — вмешался Никитка, — а пусть поросята одну неделю у вас живут, другую — у нас. Только вот мамку уломать надо.
— А радио зачем гремит? — спросила Александра.
— А мы всё по-научному будем делать, — оживился Никитка. — Электричеством поросят греть, витамины им давать. И пусть они музыку слушают… Лучше расти будут. Мы в книжке читали…
Подойдя к репродуктору, Александра приглушила музыку и невольно усмехнулась. Ладно, пусть ребятишки выпаивают поросят. Это, пожалуй, и лучше, что они взялись за это. Справились же они с кроликами, вылечили молодого грача с подбитым крылом. А Шалопут? Был жалкий щенок-подкидыш, а теперь вырос в здоровенного пса, и ребята подарили его колхозному сторожу.
— Тогда уж на трёх поросятах не останавливайтесь, — сказала Александра. — Берите побольше, заводите свою ребячью ферму.
На другой день Александра принесла ребятам ещё четырёх поросят.
Гошка с Никиткой разыскали белый кручёный провод, ввернули в патрон лампочку и принялись греть поросят электрическим светом.
— По науке им солнечные ванны положены, — важно заявил Никитка. — Кости укрепляет…
Потом мальчишки задумались о витаминах. До зелёной травы было ещё далеко, и они решили выращивать её в избе. Наполнили землёй противни, тазы, засеяли овсом и заставили ими все лавки и подоконники.
От молока и хорошего ухода поросята вскоре ожили, окрепли, встали на ноги и весело захрюкали.
Как-то раз к Шараповым в избу заявился вожатый звена Борька Покатилов. Приземистый, круглолицый, с ямочками на щеках, он подозрительно оглядел поросят и набросился на мальчишек с упрёками. И что они за пионеры? Напали на такую золотую жилу и молчат про неё, скрывают от остальных членов звена. Да если про спасённых поросят умеючи отрапортовать на совете отряда или написать в стенную газету, так о третьем звене заговорят по всей школе.
— А у тебя, Шарапов, всегда свои особые планы, — выговаривал Борька Гошке. — И Никитку за собой тянешь. Прячетесь вы, отделяетесь от всех. Вот и маяк какой-то придумали ни с того ни с сего…
— Мы не прячемся, — нахмурился Гошка. — Мы ещё сами не знали, как с поросятами будет… А вот теперь вроде получается. Если хотите, можно всем вместе ухаживать… по очереди.
И Борька записал поросят в план пионерской работы третьего звена.
Через неделю ребята перевели поросят из избы во двор к Шараповым, в отдельный утеплённый закуток.
В этот же день Александра привела в закуток Кузяева и показала ему поросят.
— Взгляни-ка, Ефим… Узнаёшь списанных-то?..
Поросята с весёлым хрюканьем подбежали к ногам Кузяева. Они были розовые, с золотистой щетинкой, с хвостиками-спиральками, с влажными пятачками. Недоверчиво покачав головой, Кузяев поймал одного из поросят, ощупал его, заглянул в рот. Потом осмотрел второго, третьего.
— А ведь неплохо ребятишки постарались, — сказала Александра. — Добрый подарок ферме будет.
Присев на корточки и почёсывая поросятам шеи и спины, Гошка рассказал Кузяеву, как они с Никиткой отпаивали поросят молоком.
— Мы им и клички всем дали, — сообщил он. — Это вот Лебедёнок, это — Вьюн, это — Черныш…
— Чудо прямо, воскресение из мёртвых, — сказал Кузяев и, подозвав к себе ребят, похлопал их по плечу. — Ну и головастые же вы — до чего додумались. Быть вам с премией за таких шпитомцев.
— А какая премия, дядя Ефим? — спросил Борька.
— Каждому по свиному хрящику, не меньше, — отшутился Кузяев. — Ладно, народец, я вас не обижу, будут вам подарки, будут…
— Дядя Ефим, а ещё на ферме дохляки найдутся? — разошёлся Гошка. — Мы можем всех к себе забрать… Отпоим, вырастим…
— Чего-чего, а этого добра хватит, — ухмыльнулся Кузяев. — Вот это подмога будет, это выручка…
На другой день он передал пионерам ещё двух поросят, потом ещё и ещё. Вскоре в закутке Шараповых их набралось четырнадцать штук.
— Только, чур, помалкивайте о своих шпитомцах, — предупредил Кузяев ребят. — Тихо работайте, без огласки… Потом к Первому мая вы колхозу подарок поднесёте… В честь, так сказать, международного дня труда и весны…
Ребятам, особенно Борьке Покатилову, такая затея понравилась. Борька даже представил себе канун майского праздника. Сельский клуб, торжественное собрание. Доярки, полеводы, свинарки, птичницы рапортуют о своих успехах.
Потом на сцену выходит он, Борька Покатилов, и передаёт Кузяеву визжащих поросят: «А мы, пионеры, спасли четырнадцать списанных, забракованных поросят. Передаём их на пополнение колхозной свинофермы». А кругом музыка, аплодисменты…
— Так, значит, молчок? — ещё раз спросил ребят Кузяев. — Всё в тайне держать будете? Договорились?
— Договорились, — кивнул за всех Гошка.
— Зачем же секретничать? — заспорила было Александра. — Дело общее, артельное.
— Ничего-ничего, — отмахнулся Кузяев. — Ребятня, она секреты, загадки любит. От этого только запала в работе больше.
Утром, чуть свет, к Шараповым заглянул Ефим Кузяев. — Он, по обыкновению, вошёл не через сени, а через двор, без стука распахнул осевшую дверь избы и по-хозяйски переступил через порог.
Гошка, его младшая сестрёнка Клава и братишка Миша в ожидании завтрака сидели за столом. Мать поставила перед ними чугунок с дымящейся картошкой, запотевшую кринку с молоком.
— Завтракайте и марш в школу, — сказала она. — А мне на ферму пора.
— Заправляйтесь, едоки-хлебоеды. — Кузяев покосился на чугунок с картошкой, на ребят. — А негусто у вас на столе, не велики разносолы. — И он поставил на лавку небольшой кузовок, прикрытый тряпицей…
Потом прошёлся по избе, потрогал печь, посмотрел на отсыревший угол, на заткнутое тряпкой окно, откуда тянуло холодом, и покачивал головой:
— Да-а, неказисто у вас, холодновато… Опять, значит, без дров сидите…
Гошка, забыв про завтрак, искоса наблюдал за Кузяевым. Дядя Ефим доводился его матери родным братом, и после смерти отца он помогал семье Шараповых: приносил хлеб, мясо, раздобывал дрова, сено для коровы, ссужал Александру деньгами.
Опекал он и ребятишек. Гошку то и дело наставлял уму-разуму, поучал, как надо жить, говоря, что главное в том, чтобы нигде не зевать, не упускать своего, быть оборотистым, смекалистым, не затеряться в хвосте, на задворках.
«Это как ваш Митька?» — переспрашивал Гошка.
«А что ж?.. Парень он смекалистый, держись за него… Такого не затрут, не затопчут».
За шумливый нрав, за горячность и вспыльчивость Кузяев нередко поругивал Гошку, а за озорство иногда пребольно драл за уши или щёлкал по затылку.
«Это я по-родственному, для твоей же пользы, — говорил обычно Ефим. — Имею на то полное право».
Гошка злился, выходил из себя и заявлял матери, что он не позволит больше Кузяеву драть его за уши, но мать только грустно усмехалась:
«А ты потерпи, дурачок… ничего с твоими ушами не станется. Он ведь не чужой нам, дядя-то Ефим, печётся о нас, заботится…»
После смерти мужа Александре и в самом деле казалось, что без помощи брата ей никак не обойтись. Особенно Ефим нужен был для сыновей — Гошки и Миши. Он и побеседует с ними по-мужски, и построжит, и делу поучит.
Но Гошке от всего этого было не легче. И, когда Кузяев приходил к ним с подарками, ему становилось не по себе, и он старался поскорее уйти из дома. Вот и сейчас он вылез из-за стола и принялся собираться в школу.
Книжки и тетради оказались придавленными кузовком. Гошка в сердцах отодвинул его и едва не опрокинул с лавки.
