Приведя дедушку на кухню, где стояла его кровать, Алиса наскоро перекусила. Плиту топить не стала; сваренный отцом кофе еще не совсем остыл.
— А папа где?
— Пошел за лошадью. Сейчас, пока дни погожие, надо сено домой свезти…
Сено Курситисы каждый год косили на лугах Спилве.
— Сено хорошее, когда не промокнет, — продолжал дед, — иначе не тот запах и не тот вкус. Скотина ведь, как и человек, хочет, чтоб вкусно было.
Часы показывали половину десятого. Еще можно попасти коров. Обе коровы, привязанные во дворе, поглядывая на Алису, тихо мычали. И Цезарь скулил на цепи, надеясь, что его отвяжут.
И вот Алиса в сосняке, гонит коров на опушку леса. В войну, еще девочкой, Алиса смело бродила с коровами по лесу, а теперь стала побаиваться, но никому об этом не говорила, — кто же, кроме нее, будет пасти коров? Хотя Цезарь, несмотря на громкую кличку, был лишь простым дворовым псом и не очень вышел ростом, с ним Алиса чувствовала себя уверенней. Коровам тут, в кустарнике, нравилось. Когда налетали слепни, можно было убежать в чащу, укрыться в тени. К тому же все время рядом была Алиса, веткой отгонявшая слепней и оводов; и коровы спокойно, без помех щипали траву.
Вернувшись с коровами домой, Алиса увидела, что лошадь пригнана.
Быстро пообедали и поехали в луга. Дома остались только Криш с Цезарем. Собака лаяла, скулила, металась на цепи, но ее с собой не взяли, оставили сторожить дом. Окна заложили изнутри ставнями, двери заперли. Криша оставили у дровяного сарая, створки ворот связали легкой цепью, сохранившейся с той поры, когда Курситисы держали козу.
Ни Густав, ни Эрнестина не росли в деревне, для них косить, сушить, перевозить сено — труднейшая работа, они становились неразговорчивыми, из-за любого пустяка легко вспыхивали. Зато для Алисы уборка была настоящим праздником.
В молодости Эрнестине не приходилось принимать сено, плотно укладывать по углам, перевязывать посередине, накладывать воз по обе стороны одинаково. Он у нее получался кривым и рыхлым и, случалось, разваливался или опрокидывался на полпути. Была вина и Густава, который не умел достаточно ловко управляться с вожжами, бывало, и на дерево наезжал, и в яму проваливался. Когда телега, покачиваясь, вкатывалась во двор, Курситисы с облегчением вздыхали. Последний воз привезли незадолго до полуночи. Сено сбросили на дворе, поскольку небольшой сеновал уже забили до отказа. Еще надо было успеть отвести одолженную лошадь и телегу.
— Папа, я поеду с тобой!
— Темно ведь.
— Мама, можно мне с папой?
— Зачем тебе-то на ночь глядя?
— А как же папа один?
Обратно идти без малого две версты. Ночь светлая, сияла луна, а тени казались особенно густыми. И опять, как утром, чудилось, что за каждым кустом кто-то подстерегает. Алиса держалась так близко к отцу, что они то и дело толкали друг друга плечом или локтем. Босые ступни чувствовали тепло песчаной дороги. Алиса старалась идти как можно тише. У самого дома зашептала?
— Хорошо, что нам удалось все сено перевезти. Завтра, может, пойдет дождь.
— Все может быть, — пробормотал Густав.
Когда Алиса, помыв ноги, наконец повалилась на постель, ее охватило смешанное чувство страха и радости, и, чтобы не вскрикнуть, она впилась зубами в подушку.
Прошел еще один совсем обычный счастливый день: не случилось ничего плохого.
Воскресный день. На стол поставили сахарницу. В будни кофе пили несладкий.
— Позови дедушку! — велела мать.
Криш стоял посреди двора и, замерев, слушал.
— В Пинской церкви звонят. Ветер с той стороны.
Алиса тоже прислушалась, но так ничего и не услышала. И никакого ветра не почувствовала, все застилал туман, сосны рядом на пригорке будто оцепенели. А вот деду в воскресные утра всегда слышался далекий колокольный звон.
— Иди, дедуня, завтракать!
Поели тихо, без лишних слов.
До полудня Алиса пасла коров, затем привязала их на небольшом клеверном поле. Туман тем временем рассеялся, ярко засияло солнце, к небу все выше поднимались только что родившиеся облака, Алиса нарвала на краю поля маргариток и понесла Ильзе, подруге детства и юности; вот уже год как та покинула этот мир.
К кладбищу Алиса привыкла с малолетства. То, что другим детям двор или улица, Алисе — кладбище. Только обогнуть пригорок, пройти молодой лесок — и ты попадаешь в необычный, таинственный мир. Развлечений у девочки мало, и Курситисы пускали ее на все похороны, едва на кладбище зазвонит колокол. Они с Ильзой, дочкой кладбищенского сторожа, не только присутствовали на всех погребениях, но также пели и плакали вместе с близкими покойника, особенно если это был ребенок, молодой человек или же если в тот день красиво говорил пастор. Ильзе было известно, где кто лежит, каким был человеком, как похоронен.
А теперь Ильза сама там лежала. Лишения и болезни военных лет свели Ильзу в могилу. Может, она заболела бы чахоткой все равно, потому что была хрупкая, долговязая, с худыми руками и ногами, сутулилась, будто ее одолевали непосильные беды. Никогда Алисе не забыть ее серых задумчивых глаз, казалось заранее предчувствовавших близкое небытие.
Алиса сходила вымыла банку, наполнила водой, сунула в нее маргаритки. Затем взяла спрятанные в ближайшем кусте грабли и разровняла песок вокруг могилы.
Домой Алиса вернулась печальная и рассеянная, но все уныние сразу улетучилось, едва увидела на клубничных грядках мать. Алиса быстро повязала передник и взяла миску. Мать выглядела усталой.
— Иди отдохни, я соберу!
— Тут и собирать-то уже нечего.
Клубника на рынке становилась все дешевле, и Эрнестина решила из остальной сварить варенье. Особенно много не наваришь — лавочники безбожно подняли цены на сахар, до двадцати восьми рублей за фунт.
Какое-то время работали молча. Затем Эрнестина заговорила:
— Когда же все это кончится?
— Что, мама?
— Ну, эти ненадежные времена, вся эта жизнь…
