воздержался от обычных своих сентенций. Но с тех пор Лена ходила у него в любимицах. Правда, Рябов спрашивал с нее строже, чем с других, но и подсказывал ей многое из того, о чем с другими говорить считал бесполезным. Именно от Рябова Лена научилась тем мелочам, секретам, которые есть в каждом деле и которые поистине преображают ремесло в искусство, ибо кому, как не творцу, решать, чем является ежедневное его занятие — тяжким бременем или легкой ношей, не всегда, впрочем, легкой, но приятной, или, если быть еще точнее, необходимой.
Так у Лены обстояли дела с профессиональными секретами. Впрочем, иногда и они ее не спасали. Время от времени Машка болела, Лена оставалась дома, а в график отдела недельные простои вовсе не включались. Иван Филиппович, начальник отдела, что-то неуверенно мямлил, и все же смысл его увещеваний был яснее ясного: конечно, все мы понимаем, как трудно одной с ребенком, и это ужасно, когда дети болеют, но, поймите, квартальный план у нас горит, и хорошо ли, если двенадцать человек будут страдать из-за одного, — словом, соберитесь, голубушка, с силами, поторопитесь, мы все на вас надеемся.
И Лена торопилась — в обеденный перерыв или в субботу, оставляя дочку в саду, — не таскать же ее каждый раз к свекрови… План — это прогрессивка, а прогрессивка — это тридцать два рубля, которые не были для Лены с неба свалившимся подарком — она задолго до копейки распределяла эту сумму.
И все же как-никак, а с планом Лена управлялась. Хуже было другое — когда рабочий день кончался, она чувствовала себя пленницей Машки, рабой собственного ребенка. Никуда не пойти, никуда не отлучиться. Девчонки в отделе говорили о новых фильмах, о каких-то выставках в Сокольниках, Лена слушала, и ей казалось, что происходит это не в Москве, за несколько остановок от ее дома, а где-то очень далеко, в другом городе.
У нее складывались сложные отношения с комсомольским секретарем Игорем Смирновым. Прежде комсоргом института был Володя Костромин — парень спокойный и добродушный. Но руководство он, видно, не устраивал: вялый какой-то, безынициативный. При нем комсомольские собрания проходили обычно в рабочее время — собирались незадолго до конца работы и за полчаса прекрасно управлялись со всеми вопросами. Правда, начальство этому противилось. Смирнов пошел на уступку, согласился, чтобы собрания проводили после работы. Ничего, конечно, из этого не вышло: многие рвались домой и причины называли настолько убедительные, что казалось, задержится человек на одну минуту — и случится нечто непоправимое. Лена сочинять не умела да и не любила, поэтому, когда она объясняла Игорю, что должна забрать дочку из детского сада, тот всегда сердился: «Неужели некому, кроме тебя?», — хотя, кажется, не мог не помнить ее объяснений: да, некому, представьте себе, некому!.. А впрочем, почему он должен об этом помнить?
У Игоря был ярко-синий модный пиджак с блестящими металлическими пуговицами (отец привез из-за границы), чемоданчик «дипломат» и красивая шариковая авторучка с девушкой, которая то снимала, то надевала купальник. Игорь охотно демонстрировал ручку всем и каждому, несмотря на преувеличенно громкие негодования девчонок…
Впрочем, далась ей эта ручка! Лена не привыкла никого осуждать, тем более за такие пустяки. Ее раздражало другое: Игорь был энергичным, бесцеремонно энергичным. Он вечно куда-то спешил, вид его говорил о неукротимой жажде деятельности. И это было особенно смешно: числился он, в нарушение всех бухгалтерских законов, на каких-то двух полставках, обязанности у него были неопределенные, и работой он себя явно не перегружал, даже норовил увильнуть от поручений, ссылаясь то на срочный вызов в райком комсомола, то на семинары, которых, даже учитывая кипучую энергию Игоря, случалось подозрительно много. Однажды Игорь неожиданно понадобился кому-то из начальства. Лену попросили дозвониться в райком, вызвать Игоря — слишком он прозаседался. Лена позвонила в приемную, объяснила, в чем дело. Потом долго сидела в некотором смущении: никаких семинаров в этот день в райкоме не было. Первым ее желанием было позлорадствовать: попался, голубчик, с поличным! Потом милосердие взяло верх, Лена сказала, что Игоря искали и не могли найти, но с тех пор, слушая пылкие выступления комсорга, Лена смотрела на него снисходительно и недоверчиво.
Игорь, как и других, называл Лену на «ты», и это обращение вовсе не было у него доверительным или дружеским, скорее панибратским и грубым, как и манера здороваться — размашисто, крепко пожимая руку. Прощаясь, Игорь полуобнимал за плечо своего собеседника — это был скорее всего отработанный жест, но Лену он коробил, и она, заканчивая разговор, всегда спешила отойти в сторону. Лена подозревала, что ее нелюбовь к Игорю взаимная, хотя и не могла понять, чем не угодила ему. В конце концов не тем же, что отпрашивалась с собраний? Это было бы совсем глупо: иные просто уходили, ничего не говоря, а она старалась что-то объяснить, доказать… Впрочем, не все ли равно! Лена прочитала где-то, что каждому человеку нужны, как минимум, один друг и обязательно — один враг. Вот так будет и у нее. На этом и успокоилась.
3
Когда они с Сергеем разъезжались, Лена не проявила при обмене особого усердия. Заниматься этим было противно, некогда, да и сложно. Сказала Сергею: «Найдешь себе подходящую комнату, дай мне знать, а я на любую согласна. Только чтобы в центре, — уточнила она поспешно. — И, пожалуйста, не тяни», — прибавила еще.
В конце концов Сергею надоело жить у родителей, да и убедился он, что Лена отступать не собирается, и предложил на выбор две комнаты. Одна — подальше, но в двухкомнатной квартире, другая — в центре, но в самой что ни на есть типичной коммуналке. Шесть комнат, шестеро жильцов, вместе с Машей и Леной — восемь. Правда, комната светлая, большая. Лена, как увидела ее, сразу сказала: согласна. Сергей, а потом и мать его, Ирина Леонидовна, пугали: это же настоящая «воронья слободка», и смотри, дом снесут или передадут под учреждение, загонят тебя куда-нибудь к окружной — наездишься!
Но у Лены было на этот счет свое суждение. Пусть пока так, да и хорошо, что здесь шесть человек: когда соседей много, не надо вступать ни с кем в контакт. Здравствуйте, до свидания — и все; с кем нравится — говоришь, с кем не нравится — нет.
Всю глубину своей наивности
