С отрядом Шелякина уходил я. Нам достался самый далекий путь — к Новгороду и станциям Дубовик и Огорели. Поэтому Лучин и Сазанов выделили для отряда две лишних радиостанции, чтобы держать более надежную связь.
Первлм тронулся в путь отряд Григорьева. Вслед за ним потянулись и остальные. Спустя час к Мойке и Люболядам ушел отряд Фёдорова.
Наступила наша очередь.
Путь был нелегким. Маленькие ручейки превратились в бурные реки, болота стали непроходимыми. Партизаны промокли до нитки, но ни один не жаловался. Каждого утешало одно: в такую погоду фашисты не отважатся покинуть теплые квартиры и поэтому вряд ли станут усиленно охранять железную дорогу.
Через сутки отряд подошел к железнодорожной линии Новгород — Ленинград. Здесь по плану мы должны начать «концерт». Тут уже давно хозяйничали разведчики Василия Степановича Козлова.
— За каждые сутки проходит до тридцати эшелонов— пятнадцать на север, столько же на юг, — докладывал Козлов. — На разъезде Радофинникова Горка тридцать человек охраны. На остальных по сорок-пятьдесят. Вооружены пулеметами и автоматами. Парные патрули с обеих сторон проходят каждый час.
— Все? — спросил Щелякин, отталкиваясь спиной от березы, к которой он прислонился после изнурительного перехода.
— Все, — утвердительно ответил Козлов.
— А что творится в деревнях?
— Там гарнизонов нет. Но всё- уцелевшие дома заняты немцами.
— Как живет местное население?
— Немцы собираются отправить людей в Германию.
— Что? Угонять в Германию? И ты об этом молчишь! Ведь это же главное. Ради чего мы воюем? Ради людей! Где же было твое политическое чутье? Не разведчик ты после этого.
Шелякин выругался. Козлов стоял, не зная что ответить. Лицо его изменилось и взгляд уперся в землю.
— Чего стоишь? Исправлять ошибку надо.
— Когда доложить о разведке в деревнях? — Завтра в полдень.
— Будут точные данные.
— Посмотрим, — сердито ответил Шелякин и, повернувшись ко мне, спросил:
— Как быть?
— Надо население немедленно выводить в леса, радировать Лучину и Сазанову. Может быть, и у них такое же положение, они свяжутся со всеми отрядами.
Приближалась полночь. Все командиры групп давно сверили свои часы и подвели людей чуть ли не к полотну железной дороги.
Ежась от дождя, по шпалам прошли быстрым шагом навстречу друг другу два парных патруля.
Зажжёнными папиросами командиры групп то и дело освещали циферблаты часов, но время, как назло, текло медленно.
Когда до полночи осталось полчаса, к Шелякину подполз Березин.
— Может, раньше начнем. Так по эстафете передадим белорусским партизанам, а они — украинским?
— Ты не лезь раньше батьки в пекло. Есть приказ — выполняй его.
Березин уполз. Минуты три спустя в его кулаке вновь засветилась папироса. Курил. он ее медленно. Когда она кончалась, разжигал другую.
— На всю жизнь накурился. Кончится война — брошу табак, — шепнул он своим подрывникам, которые промокли до нитки и лежали вместе с ним под кустом, оберегая взрывчатку.
Полночь наступила, когда Козлов начал разжигать шестую самокрутку.
— Двигаем, ровно ноль-ноль. — громко сказал он и первым потянулся вперед.
Подрывники в минуту вытянулись вдоль линии, затем разом бросились на насыпь. Партизаны быстро прикрепляли шашки тола к шейке рельсов, у стыков закрепляли по две шашки, осторожно вставляли в запалы детонирующий шнур.
Проходит несколько минут, и партизаны один за другим скатываются с полотна. Остаются только командиры групп. Они почти одновременно поджигают бикфордовы шнуры горящими папиросами, и по насыпи бегут огненные змейки.
Гремит взрыв, второй, затем начинается сплошной грохот. Слышно, как на землю непрерывно падает что-то тяжелое. Тишина наступает неожиданно. Только со стороны разъезда доносятся выстрелы, да ночную темноту прорезают светящиеся линии сигнальных ракет.
Партизаны не выдерживают и снова выбегают на насыпь. Рельсов как не бывало. Лишь кое-где торчат, точно неуклюже вкопанные столбы, вырванные из плотного слоя щебня шпалы и рядом с ними исковерканные куски металла.
Мы с Шелякиным выходим на полотно. Молча проходим сто, двести, триста метров, потом еще столько же. Картина одна — трехкилометрового пути не стало. Не сработал только один заряд — на выходе из выемки. Подрывники Михаил Загуляев и Семен Драгун понадеялись друг на друга и вместо бикфордова шнура подключили к толу детонирующий шнур.
— Сейчас подорвем, — суетясь около рельс, говорили они командиру группы Ванюшкину.
— Обожди, не спеши, — предупредил их Шелякин. — Фрицы со стороны Мясного Бора вели стрельбу?
— Стреляли.
— Ракеты пускали?
— Выпустили штук десять.
— Ну и хорошо. Значит, тревогу объявили, скоро от Новгорода прикатят сюда. Тогда и взорвете заряд. Добавьте к нему десяток шашек и соедините все вместе.
Едва забрезжил рассвет, как со стороны Новгорода показался поезд. Впереди двигалась дрезина с четырьмя платформами. На задних стояли несколько офицеров и солдаты, Они вели усиленный пулеметный огонь по опушке леса, изредка выпускали мины.
На этот раз Загуляев и Драгун не оплошали: дрезину взрывом разнесло вместе с оккупантами. Поезд остановился и дал задний ход.
На станциях Новгород, Батецкая, Торковичи, Слуцк, Мало-Сиверская, на полустанках, разъездах скопились десятки эшелонов противника. Рельсовая война ночью тридцатого августа проходила в тесной координации с действиями регулярных войск всех фронтов. Партизаны парализовали движение врага. На скопление вражеских воинских эшелонов были брошены крупные силы нашей авиации.
Полностью приостановилось движение и на остальных железнодорожных линиях. Одновременные партизанские «концерты» на магистралях вызвали переполох у оккупантов и бешеную злобу. Среди железнодорожной охраны начались аресты и расстрелы.
К разрушенному пути у разъезда Радофинникова Горка немцы согнали местное население, которое содержали где-то под охраной, подвозили специальные восстановительные части. За два дня им удалось восстановить лишь немногим более километра.
— Череа неделю восстановят, — сказал Шелякин, когда разведчики доложили о ходе работ на взорванной линии.
— Что ж, проведем «концерт» в другом месте, а поезда к Ленинграду не пустим, — вмешался в разговор комиссар отряда Иван Александрович Баринов.
Спустя сутки весь отряд уже лежал у насыпи севернее станции Финев Луг. По линии почти непрерывно разъезжала вооруженная пулеметами автодрезина, сновали усиленные патрули. После полуночи они появлялись реже.
Надвигалась гроза. Ночное небо то и дело озаряли блестящие вспышки молний, вслед за ними доносились оглушительные раскаты грома.
Часовая стрелка дважды обошла циферблат. Начал накрапывать дождь, поднялся сильный ветер, зашумел лес.
— Пора, — подал команду Шелякин и вместе с подрывниками стал забираться на насыпь.
Дождь усилился. Из небольшого и неторопливого он превратился в проливной. Это ничуть не мешало партизанам делать свое дело.
Под грохот грома начались взрывы. Огненные языки их сливались с блеском молний, озаряя опушку леса и уходящую вдаль железную дорогу. Шум ветра и дождя заглушал падение обломков на землю. Не вспыхивали, тревожные сигналы ракет над станциями и разъездами, где стояли фашистские гарнизоны. Не доносились и выстрелы.
Они загремели ранним утром, когда отряд вернулся на свою стоянку. Стрельба началась со стороны западной засады. Вскоре оттуда прибежал Рябко.
— На перекрестке дорог власовцы, человек двести, если не больше. Многие без оружия. Просят кого-нибудь на переговоры, — запыхавшись, доложил он.
— Что они делают? — спросил начальник штаба отряда Косоротов,
— Лежат в кустах и курят.
— Чего они хотят?
— Перейти к нам и воевать вместе с партизанами.
— Где они раньше были? — не унимаясь, расспрашивал Косоротов.
— А я почем знаю.
Переговоры начались на опушке. Меня, Шелякина и Баринова плотным кольцом окружили шесть представителей от власовцев. За полтора года немцы так их намуштровали, что при каждом нашем вопросе они вскакивали и щелкали каблуками.
— Да перестаньте паясничать! Сидите и рассказывайте, — не утерпел Баринов, когда все шестеро разом вскочили, чтобы объяснить, что заставило их пойти на службу к немцам.
Больше всех говорил невысокий, крепкого сложения парень лет двадцати трех. Звали его Алексей Тимошенко.
В плен они попали осенью сорок первого, когда немцы прорвали оборону около озера Селигер, между деревень Свапуща и Бельково. Кокандиры и комиссар погибли еще в бою. В первый же день немцы изолировали всех коммунистов. Потом началась жизнь в лагерях, голодная и холодная. За малейшую провинность — побои, карцер. За попытку к побегу — расстрел. Потом появились вербовщики. Предлагали золотые горы, хорошее питание.
