Ехать предстояло по совершенно открытой местности, лишь кое-где пересеченной петлистыми балками. Обычно над дорогой с утра до вечера шныряли фашистские самолеты, охотившиеся даже за одиночными машинами. Справа и слева чернели воронки от разорвавшихся бомб, встречались изуродованные остовы разбитых грузовиков и повозок. Но утро того дня выдалось на редкость благоприятным: ненастное, хмурое. Серые клочковатые облака низко ползли над землей. Словом, погода была нелетная. Пользуясь этим, к передовой двигались сотни машин, груженных боеприпасами, горючим и продовольствием. Но вот уже вблизи от переднего края из серой пелены облаков неожиданно вырвались два «мессера». На бреющем полете они пронеслись над дорогой, поливая ее огнем своих пулеметов. Впереди раздался взрыв, полыхнуло пламя. Движение затормозилось, а «мессеры» пошли на второй заход. В этот момент слева от дороги, над балочкой, опушенной по-осеннему рыжим и багряным кустарником, гулко застучали зенитные пулеметы, захлопали винтовочные выстрелы. Видимо, в балке дислоцировалась какая-то воинская часть. Свернув туда по свежему гусеничному следу, оставленному бронетранспортерами, я оказался в расположении мотострелковой бригады танкового корпуса.
О героических боевых действиях этой бригады часто упоминалось в оперативных сводках, и мне было интересно узнать подробности, как говорится, из первых рук.
После того как я представился и предъявил документ, удостоверяющий мое корреспондентское положение, командир бригады, еще молодой, бравого вида подполковник с редкой фамилией Щекал рассказал, что с самого начала июля бригада почти непрерывно вела ожесточенные бои с войсками рвущейся к Сталинграду шестой армии гитлеровцев. Но силы были неравными. Бригада несла потери. За два месяца в батальонах осталось не более трети личного состава.
Комиссар бригады добавил, что, несмотря на такую тяжелую обстановку, состояние духа у людей боевое. Многие за это время вступили в партию.
— Принимали самых достойных, кто особенно отличился в боях. Вот на последнем заседании партийной комиссии обсуждалось заявление рядового Олега Шлыкова. Ему всего восемнадцать лет. На фронт пошел добровольцем. Но когда парткомиссия обсуждала его заявление, все, как один, сказали: «Достоин быть членом партии!» И приняли единогласно.
— Интересно бы встретиться и побеседовать с этим товарищем.
— Ну что ж, побеседуйте, — сказал командир бригады. — Обстановка позволяет. Сейчас прикажу вызвать.
— Зачем же, я сам разыщу его.
— Ну и добро, — согласился Щекал. — Связной проводит вас в батальон.
Шлыкова мы отыскали довольно быстро. С виду он был хотя и молод, но крепок. Обветренное, загорелое лицо уже приобрело черты сурового мужества. Под выцветшей гимнастеркой, пятнистой от пыли и пота, угадывались широкие мускулистые плечи.
Для начала разговора я спросил у него, откуда он родом, давно ли на фронте, в каких боях приходилось участвовать.
— Коренной москвич, — сказал Шлыков. — Родители мои и сейчас там. Они педагоги. Папа преподает химию, а мама — математику. Я учился в 110-й школе, но окончить ее не успел. Началась война. Наш девятый класс был сплошь комсомольский, и все мы решили пойти добровольцами в Красную Армию. Отправились в районный военкомат с просьбой немедленно отправить нас на фронт. Но там нам ответили, что для службы в армии мы еще не вышли годами, Мы сказали, что нам уже по семнадцати лет. Николаю Островскому было всего пятнадцать, когда он стал бойцом Первой Конной, а писатель Гайдар в шестнадцать лет был уже командиром полка. Однако военком не принял это во внимание. Тогда мы побежали жаловаться в райком комсомола. Но и в райкоме ответили так же и, вместо того чтобы отправить на фронт, послали под Вязьму на строительство оборонительных рубежей. Под Вязьмой мы два месяца копали противотанковые рвы и строили дзоты, а вернувшись в Москву, опять стали проситься в армию и обязательно на передовую. В армию нас все-таки приняли, но сначала направили в учебную команду.
Лишь в июне сорок второго года Шлыков уже в звании сержанта получил назначение в мотострелковую бригаду танкового корпуса и сразу попал в самое пекло боев, завязавшихся южнее Воронежа. Здесь принял он боевое крещение.
— Как это было? Обыкновенно. Перед боем всегда испытываешь состояние тревоги и нервного возбуждения от неизвестности того, как развернутся события и что ожидает тебя. У необстрелянных новичков это чувство иногда переходит в растерянность. Но мне повезло: в первых боях под Петропавловкой — Острогожском и Коротояком я почти все время находился рядом с батальонным комиссаром товарищем Пугачевым. Это замечательный человек! Член партии Ленинского призыва — с января 1924 года. Бывший шахтер, а потом партийный работник. Сибиряк. Из-под Кемерова. Очень решительный и смелый в бою. Возле него и сам становишься смелее и тверже. В батальоне все любили и уважали его. Для меня он был не просто комиссаром, а боевым и партийным наставником.
Почему я говорю о нем — был? Очень тяжело произносить это слово, но в бою под Коротояком комиссара сразила фашистская пуля. Там мы и похоронили его на берегу реки Потудань. А дня за два до этого он написал и передал мне рекомендацию для вступления в партию. Как завещание. Теперь, став коммунистом, я дал слово всей своей жизнью оправдать его рекомендацию…
Потом Шлыков рассказывал о жестоких боях, которые вела их бригада на донской переправе в районе Клетской и уже под самым Сталинградом.
— Фашисты отчаянно рвутся овладеть городом, но мы Сталинграда не отдадим! — Шлыков произнес это твердо, решительно, с глубоким и искренним чувством, еще более подчеркивающим мужественность его молодого лица.
После нашего разговора с ним я снова зашел к командиру бригады.
— Познакомились? — спросил Щекал.
Я сказал, что Шлыков очень понравился мне.
— Боец хороший, — подтвердил Щекал и добавил — Сурово и жестко началась у этого юноши линия жизни, и думаю, что он ее не покривит.
Снова я попал в эту мотострелковую бригаду уже на Курской дуге летом 1943 года. За бои под Сталинградом она, как и весь корпус, заслужила почетное звание гвардейской. Командовал ею все тот же Щекал, теперь уже гвардии полковник. Я спросил у него о Шлыкове.
Щекал нахмурился, тяжело вздохнул и ответил:
— Нет у нас Шлыкова… После Сталинграда ему присвоили звание младшего лейтенанта и назначили командиром танка в 102-ю бригаду. Она участвовала в зимнем наступлении на Харьков. Говорят, что Шлыков и там воевал героически, но машину его подбили, а сам он был тяжело ранен. Вернее — погиб…
Командир 102-й танковой бригады, высокий, черный, гвардии полковник Овчаренко подтвердил, что действительно танк, которым командовал Олег Шлыков, в бою за Харьков вырвался вперед, но был подбит, загорелся. Экипаж и сам командир танка погибли.
— Там гитлеровцы перешли в контрнаступление крупными силами, — продолжал Овчаренко. — Нам пришлось отступить. Видели, как загорелся танк Шлыкова, но подобраться к нему уже не было возможности. Родным-то сообщили: «Ваш сын Шлыков Олег Павлович пропал без вести». Но он, конечно, погиб. Посмертно представили его к ордену Отечественной войны I степени. А воевал он отважно, как коммунист.
С тех пор прошло тридцать два года. Страна отмечала тридцатилетие победы над фашистской Германией. Однажды, листая свои записные книжки с заметками о боевых эпизодах и героических подвигах, свидетелем которых мне довелось быть, а также о встречах и беседах с бойцами, я перечитал запись, которая живо напомнила мне о встрече под Сталинградом. И я подумал: в жизни случаются чудеса. Вдруг объявляются пропавшие без вести, а порой и мертвые оживают. Ведь из двадцати восьми героев-панфиловцев, погибших у разъезда Дубосеково, некоторые оказались живыми! А что если попытаться разыскать бывшего московского школьника Олега Шлыкова или хотя бы его родных?
В розысках мне помог молодой журналист Сережа Лукницкий, сын моего старого товарища, ныне уже покойного писателя Павла Лукницкого. Не мудрствуя лукаво, он обратился в справочную службу Москвы, и там ему сразу сообщили номер телефона Олега Павловича Шлыкова.
— Может быть, это тот самый, кого вы ищете, — сказал Сережа.
Я немедленно позвонил. Ответил мужчина.
— Олег Павлович?
— Да, слушаю вас.
— Во время войны вы служили в мотострелковой бригаде Четвертого танкового корпуса?
— Служил.
— А не помните ли встречу с военным корреспондентом «Известий» в балочке северней Сталинграда?
— Конечно, помню. А кто это говорит?
— Тот самый военный корреспондент.
— Да неужели? Знаете что? Приезжайте ко мне, я живу в Кунцеве на улице Красных зорь, 57,— сказал Шлыков.
