— Интересуюсь. Между прочим, вот этот мост я строил. Почти каждую весну канителимся с ним, потому что часто сносит. Собираю, значит, мужиков, и начинаем…
— Ну, теперь кончилась ваша канитель: сгрохаем мосток на века! — хвастливо заявил парень.
— Молодцы! Толково работаете, — оценил Капралов. — Был бы я молодой, пошел бы к вам в бригаду.
— Мы, отец, на одном месте долго не задерживаемся: перекинем мост через реку и — дальше, куда начальство мостоотряда пошлет. Не такие сооружения возводим, а это нам — семечки.
— И когда намерены закончить?
— Не позже Октябрьских. Тогда этот можно сковырнуть, — показал парень большим пальцем на деревянный мост.
— Зачем сковырнуть? Чай, он никому не мешает, — обиделся Афанасий.
— Ну, пусть стоит, как экспонат, — снисходительно рассудил парень и размашисто зашагал на другой берег.
Переминая заскорузлыми пальцами колкий подбородок, Капралов задумчиво смотрел, как ходко идет между деревянными сваями вода. Он выглядел каким-то сникшим, нахохлившимся. Очень обидно звучали для старика слова: «Пусть стоит, как экспонат!» Казалось, мост, построенный его руками, мог послужить людям еще не один год.
— Экспонат! Еще все лето будут ездить по нему. Больно уж скорые. Экспонат! — бурчал он, не слыша своего голоса за стуком молота.
Радоваться бы тому, что строят новый мост, а у него к этому чувству примешивалась горчинка, точно в чем-то забраковали его самого. Благодаря мостостроительству он пользовался в Белоречье определенным авторитетом, сознавал, что односельчане нуждаются в нем.
— Шабаш, теперь — в полную отставку! — заключил Капралов.
Молот с глухим железным звоном продолжал настойчиво бить по наконечнику, надетому на торец очередной сваи. Белореченские жители привыкли к этой ежедневной обнадеживающей музыке.
6
Этого дня ждали все, в особенности фронтовики. Сорокалетие Победы! Неужели столько лет прошло после окончания войны? Чем старше становятся ветераны, тем быстрее мелькают годы, но не заслоняют они в солдатской памяти огненных событий, а некоторые эпизоды войны высвечены в ней до подробностей, как будто это было недавно.
Василий Егорович, проснувшись позже обычного, не торопился вставать, вспоминал своих фронтовых друзей, многих из которых потерял на дорогах войны. Молодыми, двадцати-, двадцатипятилетними парнями, остались они в его сердце, и представить их стариками просто невозможно. А вот он, Василий Логинов, несмотря на два ранения, не потерял ни руки, ни ноги и прожил с той поры уже сорок лет. Сорок лет! Это ли не самая высокая награда солдату! Давно стали взрослыми сыновья, растут внуки…
В избе духовито пахло свежими пирогами. Через открытую для проветривания дверь слышно было, как жена с кем-то разговаривает около крыльца. Василий Егорович тщательно побрился, подправил усы и теперь чувствовал себя бодрым, как бы помолодевшим. Вошла улыбающаяся Варвара Михайловна.
— С праздником, отец! — сказала она. — А я смотрю, ты спишь и спишь, не бужу: чай, твой день, отдохни за все недоходы.
— Зато выспался как отпускник.
— Я уж устряпаться успела.
— Вяжу, вижу… Давай потчуй пирогами.
— Оденься сначала честь честью. — Показала на белую наглаженную рубашку и темно-синий пиджак с начищенными накануне медалями.
Маленькая, аккуратная Варвара Михайловна хлопотала около мужа, помогала ему, точно готовила на смотр.
— Мне уж больно нравится, когда ты надеваешь этот пиджак. Тебе бы военную форму носить: ты у меня как будто какой полковник.
— Нет, мать, всю войну прошел рядовым, и награды у меня солдатские — медали, правда, вот эта, — он бережно взял на ладонь серебряную медаль «За отвагу», — стоит ордена.
Варвара Михайловна в который уже раз с гордостью разглядывала медали мужа: «За оборону Москвы», «За взятие Вены», «За освобождение Праги», по которым можно было представить его ратный путь. Как это он прошел тысячи километров сквозь смертельный огонь и по своей, и по чужим землям? Что говорить, здоров мужик, и сейчас, на старости лет, не охнет. Вот провалился зимой в ледяную воду, а хоть бы чихнул. Правда, годы берут свое: плечи пообвисли, начали редеть седые волосы, когда-то лежавшие плотной русой копной.
Вдвоем сели чаевничать, потому что и в этот праздничный день молодые были на работе, внучата — где-то на улице. Василий Егорович помянул отца, погибшего где-то в Прибалтике в начале войны. Увеличенный фотоснимок Егора Матвеевича висел на переднем простенке: лицо волевое, жесткое, широкие усы топорщатся кверху. Вот смотрит он по-хозяйски строго на домочадцев из довоенного далека и словно спрашивает: «Правильно ли живете?» Был бы доволен, если бы знал, что внук продолжает начатое им дело.
Василий Егорович только вышел покурить на крыльцо, как явилась почтальонка, подала открытку от старшего сына Виктора и газету.
— Тут статья про тебя, дядя Вася, и с портретом, — обрадованно сообщила она.
— Спасибо, — поблагодарил он, как будто сама почтальонка и напечатала про него в «Коммунаре».
Весь номер был посвящен юбилею Победы. Развернув газету, Василий Егорович нашел себя среди нескольких снимков фронтовиков; текст разобрать было трудно — жена подала в окно очки.
«Боевой путь старшего сержанта Василия Логинова начался, в 1941 году. Тяжелые оборонительные, а потом наступательные бои под Москвой, на полях Смоленщины. Уже в апреле сорок второго молодой воин был тяжело ранен и на шесть месяцев прикован к госпитальной койке, — неторопливо читал Василий Егорович. — Затем — снова фронт. Логинов участвует в освобождении народов Европы. На этот раз — бои в Венгрии, у озера Балатон, тоже в составе воздушно-десантной бригады.
От Балатона повернули на Вену. На пути стояли неприступные Карпаты, дороги были взорваны гитлеровцами. А если к этому добавить, что оборону здесь держали специально подготовленные горно-егерские соединения «Эдельвейс», станет ясно, какого героизма требовалось от наших бойцов, чтобы преодолеть эту преграду…
Войну старший сержант Логинов закончил в Праге и, демобилизовавшись, вернулся в родное Белоречье, где живет и сейчас».
Василий Егорович положил газету на колени, задумался. Коротко рассказано, а за этими строчками — четыре года войны, ночные десанты, прыжки с парашютом. Летишь в темноту и не знаешь, куда приземлишься, ощущение такое, будто под тобой каждую секунду может произойти взрыв. Случилось раз напороться на немецких автоматчиков: жутко, беспомощно чувствовать себя мишенью, камнем бы падать на землю, и парашют не поторопишь. Даже сейчас, через сорок лет, страшно вспомнить такую ситуацию.
Из-за соседнего палисадника появился медлительный в движениях Киселев — тоже принаряженный, с наградами на пиджаке и тоже с газетой в руке.
— С праздником, Василий Егорович!
— С праздником, Михаил Евстигнеевич!
— Читал?
— Читал.
— Возьми и мою газету — пригодится. Молодцы, хороший разворот приготовили, — похвалил он районных работников редакции.
Следом за Киселевым подошел Афанасий Капралов. Этот был в своем привычном виде: линялая спецовка, такая же кепка с обхватанным козырьком. Неутомимый труженик.
— Мое почтенье гвардейцам! — бойко поздоровался он. — Соображаете, как праздновать?
— А ты чего все ударяешься в такой-то праздник? — заметил Киселев.
— Ничего, успею переодеться: праздник от нас не уйдет. Во сколько, в четыре часа собираемся в клубе?
— В четыре. Вот почитай-ка, — Киселев подал ему газету.
Капралов повертел ее, поразглядывал снимок Василия Егоровича, высказал одобрение:
— О-о, Егорович! С тебя причитается! Воевал ты, конечно, не в пример нам: много говорить не надо — десантник. Я, к примеру, всю войну топором махал, наводил переправы, мосты строил, хотя тоже случалось попадать под огонь.
— На войне каждый делал свое дело, не наведи ты переправу, и наступление не состоится, — рассудил Василий Егорович.
— Это верно, — согласился Киселев. Войну он закончил старшим лейтенантом, на груди у него сверкал орден Красной Звезды. — Везде люди гибли. Вот здесь сказано, — ткнул указательным пальцем в газету, — более двух тысяч покровских не вернулись с войны. Ведь самых молодых, здоровых мужиков! Представьте, какой силы лишился район!
— Да, две тысячи! Подумай-ка! — покачал головой Капралов.
— А я считал только наших белореченских: пятьдесят семь получается, — добавил Василий Егорович. — Почти целая рота полегла. Если бы не война, многие деревни стояли бы на своих местах.
— Мало нас уцелело — счастливейшие люди, — молвил Михаил Евстигнеевич, раскуривая вторую подряд папиросу.
— Конечно! — живо подхватил Василий Егорович. — Вроде бы хорошо, установили льготы фронтовикам, а я скажу откровенно, если я не инвалид, так они мне и ни к чему. Живу после войны сорок лет — вот моя льгота. Чего еще надо, когда друзья-товарищи давно сложили головы?
