— Вы наглец!
— Не надо преувеличивать. Я пострадавший. Наглец тот тип, что в моей лодке продырявил бак с керосином.
— В вас стреляли?
Сорвавшийся вопрос с такой очевидностью выдал ее волнение, что Леонтина невольно вздрогнула и, чтобы окончательно не выпасть из взятий роли, добавила как можно строже:
— Надо полагать, не без причины…
— Причина, золотце, была, как можно без причины. А в результате радость обоюдная. Он рад, что пострелял, я рад, что в мясо не попал.
— Ну, знаете… Послушаешь вас, мурашки по спине забегают.
— А я бы не сказал, что ты выглядишь шибко перепуганной.
Он был очень коварен, этот Велло с раскосыми медвежьими глазами. Словцо «выглядишь» он самую малость выделил, а между тем в точку угодил, ибо не найдется в мире женщины в возрасте от десяти до семидесяти, которая, стоя перед мужчиной в ночной рубашке, смогла бы равнодушно выслушать замечание о том, как она выглядит. Леонтина попыталась взглянуть на себя со стороны. Разумеется, глазами капитана Велло. В самом деле вид у нее просто epatur{10}. Волосы всклокочены; пока спускалась по лестнице, не мешало бы раз-другой пройтись гребенкой.
Зато рубашка была на ней безукоризненная, с модным вырезом на груди, и очень ей шла.
Она поплотнее закуталась в наброшенный на плечи халат и, немного помедлив, просунула голые руки в свободно болтавшиеся рукава. Теперь она в самом деле оробела. Точнее сказать, ее принужденность была несколько печального свойства. Да, у нее не было причин стыдиться своей фигуры. Портниха, снимая мерку, не уставала расточать ей комплименты, а Мария, банщица, всегда у нее допытывалась, не принимает ли она молочные ванны. И все же было грустно. Потому что он ее не видел такой, какой она могла бы когда-то предстать перед ним. Годы безвозвратно потеряны, растрачены впустую. Какая страшная ошибка — позволить ослепить себя богатством, добром! Нежности, человеческой теплоты она не видала от Алексиса. Он ею пользовался точно так же, как своим седлом, своими рукавицами, бездумно, бесстрастно, потребительски.
— Хорошо, — сказала Леонтина, — пусть будет по-вашему. Где бидон?
— Золотко… — капитан Велло, похохатывая в полутьме прихожей, еще раз взял пальцы Леонтины и поднес к губам. — Керосин мне нужен не для коптилки. Для моторной лодки. Полную бочку.
— Хорошо, полную бочку. А как вы ею распорядитесь? Чтобы поднять, потребуется три-четыре мужика.
— Это моя забота.
Бочки стояли под навесом. Капитан схватил за кран первую попавшуюся, звучно крякнул и, опрокинув бочку на землю, покатил к воротам. Леонтина, не спуская с него глаз, шла за ним как на привязи.
— Ах да! — немного погодя капитан распрямился, морщась и растирая крестец. — Я, золотце, сейчас не при деньгах. Считай, свое сердце тебе в залог оставляю.
Той ночью Леонтина уже не сомкнула глаз, потому что скрывшийся в темноте с полной бочкой керосина Велло никуда от нее не ушел. Это была ночь необычайных превращений. И если, когда она вновь очутилась в кровати, ей только померещилось, что за окном подули по-весеннему теплые ветры и зазвучали клики пролетных гусей, зажурчали оттаявшие ручьи, то утром Леонтина совершенно точно знала: ее пришедшая с таким опозданием любовь половодьем обступила дом, все вокруг превратив в неоглядный, ослепительно ясный и гулкий от эха простор, где лишь отдельные уцелевшие вехи напоминали о закономерностях и связях затонувшего мира.
От Леонтины исходил тот рассеянный ласковый свет, каким озарены лица влюбленных. И он, сливаясь с постоянным беспокойством ее души, преображался в тревожный, вроде бы не от мира сего, но счастливый взгляд, обращавший на себя внимание, как все необычное. Разумеется, для женской половины города не прошел незамеченным тот факт, что Леонтина стала еще больше заботиться о своей внешности — подводила брови, красила губы, каждый день меняла платья.
Был момент, Леонтину ужас объял — вдруг Велло больше не появится? Ни с того ни с сего бросила Элвиру в магазине, поднялась к себе в комнату и по настенному календарю принялась высчитывать, сколько дней минуло с тех пор, как Велло с бочкой керосина скрылся во тьме. Она лишилась сна и аппетита. По ночам, на цыпочках прокравшись мимо комнат Индрикиса и Элвиры, Леонтина спускалась вниз и расхаживала по двору. В долгие бессонные часы в своей одинокой постели жадно ловила малейший шум, нарушавший тишину дома, в нетерпении тискала свои наливавшиеся груди, шептала нежные, горячие слова.
А той ночью, когда Велло опять постучал в нижнее окно, Леонтина непростительно заспалась. Ей показалось, что стук ей слышится во сне, и нарочно не открывала глаза, чтобы не спугнуть этот стук. Когда же наконец сообразила, что в самом деле стучат, волосы опять остались всклокоченными, лицо имело вид ужасающий, а халат вовсе не успела накинуть.
Знакомые крепкие запахи опережали капитана подобно тому, как гончих на охоте опережает топот бегущего зверя. Все произошло именно так, как в своих мечтах она успела придумать, и все же совсем иначе. От сладкой тяжести кружилась голова. В тесноте примыкавшего к магазину склада, на хрустящих орехами и шуршащих лавровым листом мешках Леонтине лишь одно запомнилось: как она в блаженной спешке вся вдруг истончилась и расплющилась. И лишь потом до нее дошло, что неуемное, грузное тело, вцепившееся в нее осьминожьей хваткой, было совершенно мокро. До такой степени намокнуть от пота не мог даже капитан Велло.
— А что, разве на улице дождь? — спросила она.
— Дождь, золотко, еще какой дождь!
— Мог бы плащ надеть.
— Морскому бродяге вода не помеха. Зачем одежду портить.
— Не смотри на меня! Я только что с постели.
— Это естественно. Ночью спать не грех.
— Не люблю я так…
— Тоже естественно. Женщину, которая не хочет быть красивой, надо вести к врачу!
— В другой раз предупреди заранее, когда придешь. Я встречу тебя.
— Это было бы здорово. — Притомившийся капитан шлепнул ее по крепким ягодицам. — Ты не единственная, кто меня с радостью бы встретил. Представь себе, пограничники тоже!
— Об этом помолчи! — Оторвав ладонь от колючей, как терка, щеки, Леонтина закрыла его губастый рот. — Не поминай про пограничников! Это ужасно.
— Почему ужасно? Пограничники свой хлеб зарабатывывают, я свой.
Потом они прошли в магазин. Велло взгромоздился на прилавок, рядом с собой посадил Леонтину.
— Я разучился сидеть на стульях, — сказал Велло. — Тесновато. На берегу мне тоже не по себе. Стены давят.
Из кармана мокрых потертых штанов извлек серебряный портсигар с золотой монограммой. И папиросы оказались промокшими.
— Возьми с полки, — сказала Леонтина
— Не мешало бы и выпить.
— Что бы ты хотел?
— Я человек простой, не больно разборчив, всегда беру самое лучшее. Давай шампанского.
Леонтина усмехнулась мечтательно и грустно:
— Шампанское в последний раз тут пили лет двадцать назад, когда наши капитаны бороздили дальние моря.
— Ничего. Мы с тобой еще пошикуем. За это я ручаюсь.
Леонтина достала лучшее, какое у нее было, вино и собралась пойти за стаканами, но Велло, взяв с прилавка длинный нож, отсек бутылке горлышко и показал, как пьют вино без участия губ.
Взяв нож, Велло с ним уже не расставался. Тут же под рукой находилась всякая вкусная снедь. После каждого глотка Велло придумывал себе новую закуску. Кубики из ноздреватого сыра сменялись искусно нарезанными палочками сыра уже иного сорта, а после розовых, наподобие бутонов гвоздики сложенных кусочков окорока в ход пошли кружки затвердевшей сырокопченой колбасы. Все это Велло сам готовил, пробовал, угощал Леонтину, и лицо его светилось неподдельной радостью, ноздри массивного носа трепетали от соблазнительных запахов, глотка отзывалась восторженными звуками, так что даже Леонтина поспешила отдаться чуждому ей прежде чревоугодию.
Пир продолжался до утра. На рассвете, когда Велло снял ее с прилавка, подержав немного на весу, она сообразила, что совершенно пьяна. Желудок отяжелел, а в голове пустота. Велло, не выпуская ее из рук, между прилавком, полкой с шорными изделиями и селедочными бочонками закружил Леонтину в вальсе, своим хрипловатым голосом напевая с такой одержимостью, что весь дом звенел:
— Ei paremat pole kuskil maal, kui suisel ajal Saaremaal{11}. Золотко, не завалялась ли на полках еще одна забытая богом бутылка?
Бутылка нашлась, и на этот раз в качестве закуски Велло облюбовал инжир.
— Инжир штука полезная, — объявил он. — Инжир еще в райском саду произрастал. Инжир я потребляю пудами. Ого! Этот мешочек я прихвачу с собой в дорогу.
— Ах ты, дурашливый мой Велло! Почему ты не явился раньше! — сокрушалась Леонтина, обеими руками вцепившись в седую поросль на его груди. — Хоть убей, но я еще никого так не любила!
