Коротенькие шортики оторочены по краям полосочками белой, красной и опять белой мандарки. Кроме шортиков и торбасов, нет на женщинах никакой одежды — только нитки бус на груди да на руки надеты из бус браслеты, и у всех одинаковые прически: волосы разделены пробором посередине и заплетены в две косы, концы кос подобраны вверх, чтобы были кольца, и вот два кольца выпускаются вперед — красиво! Косы украшены бисером, нанизанным на жилы морзверя, и все эти нити соединены медной пряжкой. Тоненькая полоска сажей от жирника проведена по подбородку — так положено.
Сидя танцуют женщины и поют, а мужчины аккомпанируют на саяках, подпевая женщинам и любуясь ими.
После сидячих танцев — общие Большие Танцы. Не все имеют право на общий танец — только род хозяев яранги, только род, отмеченный удачей в охоте на кита.
Танцуют, соревнуются, кто лучше, каждому хочется танцевать лучше и больше, а кто не танцует, помогает, подпевает, только слышно иногда:
— Ээк! Хорошо!
— Хорошо!
— Ээк!
Много гостей приходят смотреть Большие Танцы. Соплеменники приносят хозяевам яранги подарки — кусочки оленьих окороков и зеленые растения в жиру или квашеные травы с мясом, а хозяева отдаривают их в свою очередь, угощают вареной китовой кожей с мясом, все это хранилось в яме с осени, с того времени, когда убили кита. Мясо не испортилось во льду, сохранило свой вкус, вкус самого вкусного кита.
Строго по ритуалу исполняются только два общих танца, два Больших Танца, длинных, как полярная ночь, и звуки саяков то заглушают шум ветра, то подпевают пурге. Жарко в яранге, колышутся тени на рэтэме, трепещет пламя жирников, выхватывая из темноты то одно счастливое лицо, то другое.
Закончен танец, разжигается небольшой, совсем маленький костер, садятся вокруг: кто был на лавочках — на свое место уходят, кто стоял — садятся на пол, на шкуры вокруг костерка, отдыхают, молчат, покуривают.
Расходятся люди по своим домам. В домах готовят ужин, потом все ходят друг к другу в гости, пьют чай и едят мясо, много пьют чаю, и в каждом доме хвалят хозяина праздника, Великого Наблюдателя Вири, ведь не будь его, не состоялся бы этот праздник, очень редкий праздник.
Спасибо, Вири, тебе за праздник, спасибо за гренландского кита, и праздник этот — киту и людям. Спасибо тебе, кит, что пришел к нам, мы все сделали, чтобы ты не обижался, приходи следующей осенью, приходи к нам, мы тебе потом зимой большой праздник устроим.
4
У самого берега по припайному льду шла собачья упряжка, лавируя между торосами.
Собаки бежали тихо, каюр был в заснеженной камлейке, видно, упряжка в пути давно.
Свернув со льда в долину, упряжка тяжело потянулась в гору. Маркин соскочил с нарты, помогая собакам, облегчая им груз.
На вершине сопки он остановил упряжку и, тяжело дыша, сел на нарту. Собаки легли. Человек и животные отдыхали. Отсюда хорошо просматривалась дорога до села, последний перегон. Вечерело, но было светло, белизна мартовского снега сливалась с белизной неба, а черные скалы еще резче выделялись на этом фоне.
Маркин давно на Севере, но все равно не устает удивляться цвету снега, безбрежным просторам, вкусу воздуха, дыханию льдов и воды, он рад, что так поддается очарованию природы.
Ему хочется, чтобы и другие люди почувствовали Север так, как воспринимает его он, когда счастлив в Арктике. И думает он, что придется не диссертацию писать, а книгу, хорошую книгу о том, как человек живет в снегах, во льдах, как природа становится ласковой только к тому, кто хорошо ее поймет и изучит, кто берет ее не во враги, а в союзники.
Он хочет написать о том, как природа объединила эскимосов всех племен, как эти люди сделали тысячи маленьких открытий в естествознании, открытий, неведомых университетским профессорам.
«Да, — думает Маркин, — много у меня собрано материала. Я каждый год приезжаю сюда. Но надо же менять образ жизни, чтобы книга получилась настоящей и принесла пользу. Надо жить их жизнью, жизнью Вири и его людей. У меня к Вири много вопросов, чем дальше, тем больше».
Он тронул потяг, собаки встали, отряхиваясь. Остолом он постучал по нарте, крикнул, собаки потихоньку побежали вниз по склону.
«Вот ведь как у меня все неладно получается, — думал Маркин. — С Аминак я просто трушу. Вири я обманул — обещал приехать на праздник кита и не приехал. Надо было в декабре приезжать, а сейчас на дворе март. Да и с шефом нехорошо вышло: обещал диссертацию, сменил тему, а теперь вообще придется заняться чуть ли не беллетристикой. Что делать? А вдруг ко всему у Аминак и Вири не будет ко мне доверия? А мальчик? Ах, Алик, Алик! Как же мы привыкать друг к другу будем, если все образуется, а?»
— А-рара-рай! — подбодрил каюр собак.
Собаки почуяли жилье, почуяли конец пути, побежали быстрее.
«Надо бы не проворонить, когда выскочим на улицу», — подумал Маркин. Он боялся не совладать с упряжкой, когда она въедет в село и свободные от привязи собаки бросятся к ней, одни задирая работающих псов, другие просто знакомясь с ними, третьи играя. Тогда упряжные псы выходят из себя, могут понестись совсем в другую сторону, тут важно удержать их.
Маркин покрепче сжал в руках остол, один конец которого был обвит толстым ремнем — плетью.
Собаки влетели в село в сумерках. Кое-где в домах уже горели огни. Упряжка неслась быстро.
Навстречу никто не выскочил, значит, все собаки были на привязи или же в тундре, на охотучастках. Только два неуклюжих щенка тявкнули лениво и побежали за нартой.
У дома Вири упряжки не было.
Маркин остановил собак. Привязал потяг к стояку, где обычно находились нарты Вири. Поднялся на крыльцо, потоптался, отряхиваясь от снега, сбивая его с обуви, брюк, камлейки.
Открылась дверь дома. На порог вышла женщина.
Приезжий молчал.
Аминак долго всматривалась, потом тихо вскрикнула:
— Ой!
Она бросилась к нарте, помогая отвязывать кладь.
— Здравствуй, здравствуй! — обнял ее Маркин. — Иди домой, ты раздетая, простудишься. Я сам.
Она взяла его рюкзак, карабин, ушла в дом.
Маркин отвязал собак. Посадил каждую на цепь — отдельно. Поставил нарты вертикально, прислонив их к стене.
На крыльцо выскочил мальчик.
— Ну, здравствуй, герой! — обнял его Маркин. — А здоровый же стал, не поднимешь! Идем, идем.
Счастливая Аминак суетилась на кухне, она ни о чем не спрашивала. Гремела посудой, колола для чая лед, раздувала потухший в печи огонь.
— Давай я помогу, — сказал Маркин. Он пошел рубить мясо. Потом вернулся с ведром угля. Наколол щепок.
Аминак налила ему воды для умывания из термоса, добавив в умывальник немного льда.
Он умылся, сел за стол. Аминак поставила строганину из рыбы, строганину из мяса, овощные консервы.
— Скоро бульон будет, — сказала она.
— Вири на охотучастке? — спросил Маркин.
Она промолчала, опустив голову. Потом встала, подошла к тумбочке, вытащила пакет и протянула его Маркину. В пакете были фотографии.
На большом, плохо отпечатанном снимке он увидел три упряжки. Видно было, что снег рыхлый, глубокий, собаки проваливались, ног их не было видно, морды у самого снега.
Третья нарта была пуста. И вторая нарта была пуста. Люди шли рядом, слева и справа от собак. А на первой нарте стоял гроб. Жутко стало Маркину. Жутко оттого, что он впервые видел гроб на нарте. Все он мог представить на нарте, но только не это. В левой собаке он узнал вожака Вири — Веласкаса, а сразу же за ним шел Кавайахтук.
«Кавайахтук уже учится на вожака», — почему-то подумалось некстати.
— Когда? — спросил Маркин.
— Месяц назад. В феврале. Он очень старенький был, ничего не поделаешь.
Аминак встала. Ушла на кухню и там постелила Алику. Задернула занавеску, вернулась в комнату.
— Все ждал тебя в декабре. Думал, ты на праздник приедешь. И я ждала.
— Не смог. Столько дел в районе.
— Боялся Новый год здесь встретить?
— При чем тут Новый год?
— Да так… вы любите этот праздник…
— Все праздники хороши, когда есть с кем отмечать, — резко и даже, как показалось Аминак, зло ответил Маркин.
Он разлил спирт из фляги. Разбавил.
«Прости, Вири», — подумал он и выпил.
Аминак тоже выпила.
— А теперь надолго? — спросила она.
— Теперь не знаю… Поедешь со мной? — спросил он.
— Нет.
— Вири знал, что Алик наш сын?
Она улыбнулась, покачала головой:
— Он на тебя совсем не похож.
— Ну и что?
— Вири был Великим Наблюдателем, — просто сказала она.
— Значит, догадывался?
— Он тебя любил. Он так радовался, когда ты приезжал.
— Я увезу Алика в райцентр, в интернат. А потом ты к нам приедешь. Ладно?
