— Он тебя любил. Он так радовался, когда ты приезжал.
— Я увезу Алика в райцентр, в интернат. А потом ты к нам приедешь. Ладно?
— Сначала мы сходим к отцу.
— Конечно.
— Он там. — Она махнула рукой в сторону сопок.
— Я хотел с ним посоветоваться. Он много знал, это надо сохранить. Напечатать.
— Его легенды?
— Все. И легенды. И все, что знал.
— Ты хочешь быть русским наблюдателем?
— Нет. Наблюдатель — это хорошо для Вири. Это главная его работа. Наблюдатель для меня — плохо.
— Надо быть, как он, и тогда будет хорошо, — просто сказала она.
— Надо жить, как он. А я так не сумею. Уже поздно это для меня.
— У нас есть старики. И пожилые женщины, старушки. Они тебе помогут. Я скажу — и они тебе помогут.
— Спасибо, Аминак. Я даже не подумал об этом.
— Они всегда помогут. Они знают, Вири любил тебя.
Утром шел густой пушистый снег. Маркин отвел Алика в школу. Потом вернулся домой и долго рубил дрова на улице. Люди обратили внимание, что он отвел ребенка, что остановился у Аминак, а не в доме для приезжих. И сейчас занимается по хозяйству. Все это к чему-то, просто так ничего не бывает. Маркин старался подольше задержаться на улице, чтобы видели. Пусть смотрят. Пусть наблюдают.
Береги живое — и тогда сердце твое будет чистым. И ты сможешь просто жить и радоваться — радоваться наступавшему дню, улыбке женщины, рукопожатию друга и лепету ребенка…
А. М. Павлов, геолог
1
Каждый дом этого поселка Павлов знает. И сейчас может ночевать хоть в любом, нет проблемы, все дома брошены.
Давно там нет людей, но его тянет к этим пустым домам, хотя маршрут — на тридцать километров западнее. Там жилой поселок. Там знакомые и друзья, но перед последними километрами он всегда останавливается в пустом селении.
Тут ромашки самые большие в Арктике, тут тропинки не зарастают, тут всегда самый крупный голец, тут ручей с самой чистой водой, и старый морж, вернее его туша, лежит в ручье, в самом его впадении в море: старик вышел на берег умирать, и потянуло его к воде. Так и лежит. Никто из чукчей и эскимосов его не трогает, ведь если лежишь в устье — вода в ручье все равно чистая.
Когда задуваешь керосиновую лампу и ныряешь в теплую ночь спального мешка, кажется, будто это тени бывших хозяев поселка колышутся на стене, а не блики огня из топящейся печурки.
Павлов любил эти редкие вечера умиротворения, ты доволен истекшим днем, друг твой тоже разомлел, не раздражает зряшными разговорами — так хорошо, и все заботы хочется забыть.
— Столько прошли, и совсем спать не хочется, — говорит Сергей Петренко, друг Павлова.
— Это от усталости. Когда очень устаешь — не до сна.
— Когда вставать? — спрашивает Сергей. — Пораньше?
— Все равно… Когда бы ни встали, за день управимся. Столько прошли — пустяки осталось.
Сергей, редактор районной газеты, в эту командировку (вертолеты не летали) вышел сам, потому что много чего было в письмах — и самогоноварение, и как бы случайно сгоревший склад с пушниной, и нелады в торговле. Он хотел разобраться. И очень кстати тут рядом оказался Павлов. А Павлову-то иметь попутчика, да еще такого, как Сергей, хорошо и не скучно.
Собственно, задача Павлова — обосновать документацией «райские уголки» на Чукотке: не верят в их существование, золото надо искать — не до «райских кущ»…
Днем они были на месте. Бросили пожитки в доме приезжих и поспешили в столовую.
Столовая еще работала. Она стоит на берегу моря, как и все здешние дома, из окон ее прекрасный обзор — всегда видно, как возвращаются с охоты зверобои, и сразу можно угадать, будет ли завтра в меню моржовая печенка.
— Чукотская диета, — наставлял Павлова Сергей, — ешь то, что хочется, а чего не хочется — не ешь!
У него было хорошее настроение.
Сегодня в меню моржовой печени нет. Эскимоска-официантка Зоя кивает головой в сторону моря: мол, не видите сами, что ли, почему. Гости не понимают: море весь день было тихое, как раз для охоты.
Павлов подходит к окну и глазам своим не верит: над горизонтом тучи, а все море покрыто белыми барашками. Местные охотники вообще все знали с самого утра и, несмотря на кажущуюся тишь, не вышли на промысел. Как быстро тут меняется погода!
— Давай на берег, Сергей! Все равно суббота — никого в конторе.
Он согласно кивнул, и они заторопились к морю.
— К Юле сходите! — крикнула Зоя. Они с Сергеем были знакомы давно, и она знала, что он из газеты.
— Она там? — удивился Сергей. — Не в райцентре?
— Там, — улыбнулась Зоя. — Вернулась и снова там.
— О ком вы? — спросил Павлов.
— О Векет… Она хозяйка моржового лежбища. Так ее все называют. Сначала ее отец сторожил лежбище, а после его смерти она перешла в его избушку, ну и продолжает дело отца — почище любого охотинспектора.
— Вот тебе и материал.
— Да нет, я о ней уже писал. Человек она любопытный, сказки собирает, песни, ансамбль организовала, стихи пишет на чукотском. Ну вот и моржей сторожит, мужским делом занимается. Не скучает, одним словом, по райцентровской цивилизации…
— Дочь снегов, дитя природы, — хмыкнул Павлов, — дочь тундры и моря, дикое племя онкилонов!
— Увидишь, какое дикое, еще наплачешься! — засмеялся Сергей.
Они сидели на плавнике под высокой стеной берегового обрыва и любовались стихией. Почти на самом краю обрыва желтело большое веселое здание сельсовета. И волны им казались величиной с сельсовет. Тут же на берегу носились восторженные дети, а две старушки собирали водоросли: море выбрасывало их щедро.
Три серых громадных пса степенно, не обращая внимания на людей, прошли по морю в сторону китового кладбища. Там, наверное, им пищи достаточно, они и не торопятся.
— Вот в упряжке они злые, когда им мешаешь, — угадал мысли Павлова Сергей. — А сейчас они без работы и сытые. Если зимой в тундре на пути упряжки даже слон появится, они его вмиг разорвут…
— А что забыл слон в тундре, Сережа?
Сережа, конечно, знал, что каюрский стаж у Павлова приличный, ведь, организовывая весновку, когда нет вертолетов, всегда используют собачьи упряжки. Просто у него было веселое, скорее умиротворенное, настроение — от безделья, от красок природы, от морской свежести.
По берегу шел старик эскимос с тазом. Сергей узнал его:
— Здравствуй, Энкаугье!
Тот пригляделся, тоже узнал, улыбнувшись, поздоровался.
Они подошли к Энкаугье посмотреть, что в тазу. Там лежали зеленые клубни — одни величиной с яйцо, другие крупнее — со среднюю картофелину. Рядом — пук ламинарии.
Энкаугье разломил один клубень — он был с красной мякотью.
— Морская картошка, — объяснил он. — Моржи любят. И мы. Заготавливаем. Вкусно. Шторм выбрасывает.
Гости тут же принялись искать, к ним подключились дети. Эскимосские дети всегда помогают старшим, когда видят их за работой. И вскоре разгорелось состязание — кто найдет больше.
Потом собирали морскую капусту. Энкаугье сидел и обрабатывал ее, отрывая листья и оставляя только стержень, Стержень ламинарии — толщиной с палец — он сматывал в жгут, затем — в клубок.
— Разве это едят? — спросил Сергей.
— Осенью. Берут только середину, желтую. Так надо. С жиром на зиму. Вкусно.
Старик медленно поплелся в гору, домой, а Сергей пошагал к каменистому мысу, у которого уже резвились дети. Волны далеко откатывались, обнажая дно, а потом вал поднимался и с грохотом обрушивался на мыс, повергая детей в восторг, смешанный со страхом. Они спешили оттащить от волны ламинарию, морскую картошку, мидий, ракушки — все, что море выбросит.
Павлов сложил их добычу в кучу и обложил камнями, дав знать, что у кучи есть хозяин. Теперь ее никто на берегу случайно не отнесет себе домой — добыча принадлежит Энкаугье. Так решил Павлов. Или любой старушке, которая сейчас покажется на берегу.
Дети соорудили на берегу сложную постройку из китовых позвонков, водрузив наверх блюдца китовых менисков. Павлов рассматривал мениск и думал, что вот даже эта простая кость — прослойка между китовыми позвонками — сама по себе является произведением искусства. Он и раньше встречал на берегу китовые кости, но никогда не переставал удивляться, — и дома у него висели по стенам разнокалиберные мениски, позвонки, моржовые клыки, а на огромном китовом ребре в прихожей, как в книге почетных гостей, оставляли свои автографы приятели и друзья.
На этот раз малыши устроили состязание в меткости — кто больше собьет менисков. Не из рогатки, а вот этой морской галькой.
