Ростовцев, покрытый простыней, встретил его молча. Только когда Ветров подошел вплотную к столу, он спросил одними губами:
— Ну, как?.. Резать? Или… спасешь?
— Спасу, — ответил тот тихо. Он хотел добавить «постараюсь», но, задержавшись, сказал вместо этого твердо, как отрубил: — Обязательно!
Ростовцева перевезли в гнойную операционную. Вспыхнула над столом зеркальная лампа. Ветров начал мыться. Когда на него надевали стерильный халат, Ростовцев тревожно спросил:
— Что ты собираешься… делать?
— Обрабатывать рану.
— Будет больно?
— Нет, ты ничего не услышишь. Ты будешь спать.
От этих слов Ростовцев насторожился.
— Не надо, — сказал он. — Я вытерплю и так.
Ветров понял, что его пациент боится обмана, и пояснил:
— Без наркоза нельзя. Будет очень больно, потому что в некоторых местах мне придется резать, чтобы удалить нежизнеспособные ткани. Ты не вытерпишь.
— Усыплять себя я не дам, — упрямо прошептал Ростовцев.
— Но я же пообещал тебе, что нога твоя останется целой?
Ростовцев молчал. Ветров внимательно взглянул ему в лицо:
— Ты веришь мне? — спросил он.
— Хочу… Но…
— Ты должен мне верить! Я взялся за то, чтобы ты остался цел и невредим. Ты не знаешь, чего мне стоило это. И ты не имеешь права подозревать меня в обмане.
К больному склонилась сестра, она положила теплую руку на его лоб.
— Не бойтесь, не надо. Все будет хорошо, — сказала она полушепотом.
Простые слева ее и это движение, доверчивое и ласковое, подействовали на Ростовцева, он колебался некоторое время, а потом произнес:
— Ладно, давай наркоз. Только знай: если проснусь… без ноги, жить все равно не буду!
Марлевая маска легла на его лицо. В горло проник сладковатый противный запах эфира. Ему захотелось сорвать маску, но кто–то издали властно требовал, чтобы он считал.
— Раз, два… три… четыре, — начал он, задыхаясь, — восемь… десять… — Он чувствовал, что сбивается, но голос требовал считать, не останавливаясь. Он выговаривал одно за другим числа, путался, и вдруг ему показалась, что все уходит куда–то далеко, далеко, а на душе делается хорошо и спокойно…
Через час Ветров вышел из операционной. Отдохнув у себя в комнате, он осмотрел больных, поступивших в отделение в одной партии с Ростовцевым. Когда он окончил осмотр, за окном забрезжил рассвет. Хотелось спать, но до конца дежурства осталось немного, и он решил не ложиться. Лицо его несколько осунулось и пожелтело от бессонницы.
Присев у стола, он вынул чистый листок бумаги и сверху написал адрес Риты Хрусталевой. Подумав, что писать дальше, он обмакнул перо в чернильницу и снова вывел:
«Борис тяжело ранен. Лежит в нашем госпитале. Считаю, что Ваше присутствие необходимо. Выезжайте немедленно».
Он вызвал сестру:
— Тамара, по окончании дежурства дойдите до почты и пошлите эту телеграмму. — Он протянул ей листок и добавил: — Пошлите срочной. Вот деньги. Вас это не затруднит?
— Нет, нисколько.
Сдав дежурство Анне Ивановне, Ветров освободился. Он покинул госпиталь и очутился на свежем воздухе. Начиналось чистое весеннее утро. Лучи солнца, проникая сквозь ветви деревьев, проходили где–то в вышине, не касаясь земли, они освещали верхние этажи госпиталя, поблескивая его стеклами. Утреннее небо, безоблачное и бесконечное, поражало своей глубиной. В нем была какая–то особенная весенняя свежесть.
В парке не было никого. Ветров шагал по дорожке, усыпанной прошлогодним, слежавшимся песком. Впереди было воскресенье — целый день, которым можно располагать, как вздумается. Подойдя к общежитию, Ветров устало остановился у входа, повернувшись в сторону госпиталя. Серое здание так не соответствовало той свежести, которой был напоен воздух, и казалось неуместным и скучным. Сидеть в душной комнате Ветрову не хотелось. Его потянуло в город с его утренней тишиной. Он распахнул пальто и пошел через парк обратно к выходу. Двигался он неспеша, заложив руки. за спину и раскачиваясь в такт собственным шагам.
Улица просыпалась. Все чаще попадались отдельные прохожие. Солнце, поднявшись над крышами, нерешительно бросило на мостовую свои первые теплые лучи. Они начинали греть по–настоящему, и Ветров почувствовал, как нагревалось его пальто. По легкой усталости, которая постепенно вкрадывалась в его тело, он решил, что пора возвращаться. Обратно он выбрал другой путь, чтобы не повторялось то, что он уже видел и что было хорошо знакомо.
Едва скинув пальто и наспех повесив его на вешалку, он подошел к этажерке с книгами и достал учебник. Усевшись у окна так, чтобы солнце освещало его, он торопливо перелистал страницы и отыскал главу о газовой гангрене. Он перечитал ее несколько раз, надеясь найти что–нибудь новое, ускользнувшее от внимания прежде. Но все было так, как он представлял себе и до этого. Он отложил книгу и перебрал в памяти все мелочи, которые уловил в состоянии Ростовцева, придираясь к самому себе и стараясь нарочно доказать себе свою неправоту.
В тех случаях, когда он не был уверен в правильности своих заключений или когда обстоятельства заставляли его сомневаться, он намеренно старался сам опровергнуть то, что отстаивал. Он придирчиво находил различные факты, говорящие не в его пользу, тщательно взвешивал их, и только после анализа отбрасывал, убедившись окончательно в том, что они не противоречат первоначальному суждению.
Он долго думал, невидяще смотря в парк через оконное стекло. Наконец, проведя рукой по волосам, встал и произнес вслух:
— Нет, все–таки прав я, а не он. И я докажу это!
Ему стало как–то сразу легче. Поднявшись, он включил чайник. Потом опять подошел к окну. Солнце светило ярко, и он вдруг подумал, что пришло время выставить раму и впустить весну в комнату. Он взял нож и начал отковыривать замазку.
— Лето почуяли, дорогуша? — услышал он за спиной мягкий голос Воронова, незаметно вошедшего в комнату.
— Да, Иван Иванович, — ответил Ветров, на минуту отрываясь от своего занятия и здороваясь. — Хочу проветриться немного. Только что с дежурства пришел и показалось душно… Очень уж погода хороша…
Воронов сел у стола. После продолжительной паузы он сказал:
— А ведь вы не в своей тарелке, юноша. Вижу, что сегодня у вас что–то случилось…
— Отчего вы так думаете, Иван Иванович? — спросил Ветров, продолжая отковыривать замазку.
— Догадываюсь по некоторым признакам.
— Каким же?
— Во–первых, вы сами сказали, что пришли с дежурства. Во–вторых, вы пришли домой не сразу, а где–то пропадали. Полчаса назад ваша комната была на замке. В‑третьих, по вашему лицу заметно, что вы устали. Оно желтое, измятое. И, несмотря на это, вы не ложитесь спать. И, наконец, самая главная улика — учебник на столе. Причем он открыт на определенном месте. Голову на отсечение даю, что у вас какие–то неприятности!
— Вы Шерлок Холмс, Иван Иванович, — улыбнулся Ветров. — Действительно, у меня есть что вам рассказать… Будьте добры, выключите чайник… Кстати, вы пили чай?
— Да, недавно.
— Думаю, от одного стаканчика не откажетесь?
— Вы угадали, дорогуша.
— Тогда подождите минуточку. Я закончу свое дело, раз взялся, — и мы по–летнему попьем чайку у открытого окошка вприкуску с моими новостями. — Он заторопился.
В комнату хлынула волна свежего воздуха.
— Смотрите, как хорошо, — сказал Ветров. — Зеленеет первая травка, пробуждаются деревья, оживает природа. Сегодня после дежурства я бродил по городу. Мне показалось, что я окунулся в какой–то новый мир. Я только сегодня почувствовал, что пришла весна.
— Она давно пришла, дорогуша. Она скоро кончится.
— Знаю… Но почувствовал ее я лишь утром. — Он быстро собрал на стол, уселся против Воронова и сказал: — Знаете, Иван Иванович, с вашей легкой руки я сделался любителем чая. Это первое, чему я от вас научился.
— Наука несложная, — усмехнулся старик и вспомнил: — Вы что–то обещали мне рассказать? Я слушаю…
Ветров начал издалека. Он вспомнил школьный выпускной вечер, шахматную партию, окончившуюся для него так неудачно, встречу с Борисом и Ритой, и, наконец, дошел до разговора с ведущим хирургом. Этот разговор он передал очень подробно. Воронов, слушая, спокойно помешивал ложечкой в стакане, ожидая, когда чай остынет. По его выражению было трудно судить о том, как он относится к повествованию. После того, как Ветров умолк, он не спеша отхлебнул из стакана и сказал:
— Видите, я угадал: с вами произошли интересные события. Вы все же погорячились. Так нельзя. Михайлов — опытный врач. С его мнением нужно считаться. Может быть, вы незаслуженно его обидели.
