— Что с вами, Эль-К? Что у вас творится?! — испуганно повторили мы хором. — Вы действительно больны? или, быть может (слабая надежда), вы готовите очередную шутку? Так сказать, практикал джокс?! Ха-ха!
Эль-К меж тем вновь закладывал дверь на засовы. Окончив эту нелегкую работу, он нетвердо, ссутулясь, вошел в комнату, присел на свою постель, как бы сомневаясь, не подстроит ли она ему какой-нибудь каверзы; снял шапку, вытер рукавом пот; только после этого спохватился, что не предложил нам сесть… М-да, ни о каких практикал джокс, безусловно, не могло быть и речи — редкие волосы (теперь стало видно, что они у него редкие) слиплись на лбу, губы прыгают, сам весь дергается (полез в карман, нащупал молоток, выдернул руку так, как будто молоток был горячий) — какой контраст с тем, к чему мы привыкли! От этого контраста с прежним сейчас вид его казался даже хуже, чем у Ивана Ивановича…
Наверное, Эль-К понял, какими сравнениями мы занимаемся.
— Подождите, я сейчас переоденусь, — сказал он, собирая в охапку постель и, по-моему, даже не особенно пытаясь создать иллюзию былого великолепия.
Двери в две другие комнаты тоже были заперты (!). Эль-К долго гремел связкой ключей. Валерий выразительно скособочился; затем, вставши на широкую тахту коленом, дотянулся до ружья… Заряжено, оно было заряжено!..
Эль-К воротился, более или менее приведя себя в порядок (впрочем, даже не причесавшись), сел с нами у стола, затравленно поглядывая на нас. Мы не знали, что и сказать! Не меньше десятка предположений вертелось в моей голове одновременно, но ни одно из них не было достаточно емким, чтобы схватить всю картину целиком. («В другой комнате дама? М-м, что-то не похоже, — размышлял я. — Болен? Да, болен, это очевидно… Так расстроился из-за Марьи Григорьевны и Ивана Ивановича, что запил? Это бывает, но не с такими, как он, да и охота тут вроде бы ни при чем… Любовался собою с похмелья в зеркало, каков он в охотничьем уборе? Но ведь не в пижаме же собой любоваться?! Хорошо, а зачем эти задвижки и запоры? Боится за свои коллекции? С чего это вдруг?.. Но, как бы то ни было, он боится, чего-то боится, у него вид испуганного человека! Или я преувеличиваю?..»)
— Что-то случилось, Виктор Викторович?
— Случилось?! — вздрогнул он. — Нет, ничего не случилось! Почему это вы решили, что со мной может что-то случиться?! Впрочем, да, случилось. — (Он рассуждал, прямо как Марья Григорьевна когда-то на банкете, даже интонации у него были те же.) — Я нездоров!.. Озноб, температура…
— Не лучше ли нам уйти?
— Уйти?! — (Я был готов дать голову на отсечение: в голосе его не было обычной иронии, бравады, а настоящий испуг.) — Нет-нет, не уходите, зачем вам уходить? Куда вы торопитесь? Прошу вас, — быстро-быстро затараторил он. — Не уходите. Не оставляйте меня одного. Я сижу здесь один как сыч. Все меня забыли. — (Вот только теперь в его речи появились нотки юродивого.) — Я три дня не выходил. Что нового в городе? Расскажите… Давайте выпьем. Вот только закусить нечем, еда подошла к концу. Я три дня не выходил. А выпить есть у меня, видите, еще осталось…
Не беспокойтесь, я не спиваюсь, это у меня уж с месяц стоит… С того самого дня… как… Маша принесла… Валерий насторожился:
— Что-что?! Как вы сказали? С того самого дня? Маша принесла?!
— Только не стройте из себя Порфирия, Валерий, — злобно оскалился Эль-К. — Я слышал все эти ваши теории. Пентаэритриттетранитрит, взрывоопасность, машинная цивилизация, Машина машина, символика подсознания, сестричка-семиотичка грохнулась оземь, скинулась птичкой и упорхнула… Я все это слышал, слышал! Популяризатор вы хороший, ничего не скажешь! Ноона была уменя в ту ночь, была, вы это можете понять со всеми своими теориями или нет?! Она принесла мне этот спирт, вы понимаете или нет?! «Боялась это расплескать», «взрывоопасность»… Эх вы! На что вы годитесь!..
Дрожащей рукой (я знаю, что в литературе всегда наливают дрожащей рукой, но ничего не попишешь, так оно и было) он налил одному себе, потом, увидя, что посуды больше нет, закричал:
— Да достаньте вы лучше рюмки, не заставляйте бегать больного человека! Да вон там они, там! Да не надо этих, эти маленькие, вот там есть побольше!
Валерий (с таким выражением, будто боялся что-то расплескать) исполнил требуемое, подождал, пока Эль-К ему нальет, но пить не стал, а только поднял рюмку на уровень глаз и, посматривая через нее на Эль-К (словно бы через лупу), спросил:
— А почему же вы не… сообщили об этом?
— Я не сообщил?! — воскликнул Эль-К. — А почему я должен кому бы то ни было об этом сообщать?! Это мое личное право, сообщать или не сообщать! Нет, вы подумайте! «Не сообщил»! Слово-то какое!
— И все-таки… — не сдался Валерий, — как оно было-то? Вы меня извините, конечно… — немного сбавил он свой прокурорский тон.
— Как было, как было… Что вы заладили!.. Было все даже очень просто… Очень просто, понимаете вы!.. Безо всяких этих там ваших… концепций! — Эль-К с непередаваемым отвращением выговорил последнее слово. — Она прибежала ко мне где-то около часу. А я был не один, принять сразу ее не мог… Ох, скучно мне все это рассказывать… и глупо!.. Глупо все, глупо! Я изобразил, что я в приподнятом настроении, я и правда был в приподнятом настроении несколько… хочу, дескать, выпить, да вот нечего, все запасы кончились. Не сходишь ли ты, мол, в свой институт, это ж рядом, в пяти шагах, не принесешь ли спиртику, мы с тобою же его и выпьем, поговорим «за жизнь», я тебе все расскажу… Дурак же я, какой дурак, Господи! Не понял, в каком она состоянии, вернее, понял, но пренебрег, не счел нужным проявлять участие…
— Ну, — стал понукать его Валерий.
— Что «ну»?! Заладили «ну» да «ну»! — закричал на него Эль-К. — Она и послушалась, она всегда меня слушается, верит все-таки, что я человек, пошла, принесла через пятнадцать минут, я за это время девицу свою спровадил… Она здесь поблизости живет…
— Ах, так это?.. — смекнул Валерий.
— Вот-вот… она самая… Короче, она ушла, я проводил ее через улицу, и тут же Марья вернулась со спиртом. Я подходил к своему подъезду и гляжу: она идет. Ну, я изобразил, что вышел нарочно, чтобы ее встретить.
— Вы убеждены, что все это было тут же? — задал вопрос Валерий. — Вы убеждены, что прошло именно пятнадцать минут, а не двадцать или, скажем, двадцать пять? Я имею в виду: не могла ли Марья Григорьевна успеть за это время зайти на ВЦ?
— До чего же вы нудный тип, Валерий! — сморщился Эль-К. — Я убежден, убежден, не сомневайтесь! Она зашла ко мне уже после того, как была на ВЦ! Она не застала там Ивана, у которого хотела просить прощения, и побежала ко мне. Вернее, так: она от Ивана после скандала кинулась сперва к Алисе… да нет, вру, тьфу ты, черт!., к Алине… в общем, обеих этих дур не было дома. Потом побежала к себе, но дома, одна, не смогла высидеть и пяти минут. Совесть ее замучила, видишь ли. По дороге рыдала еще на лавочке в лесу, она всегда на этой, лавочке рыдает, Иван на этой лавочке, видишь ли, объяснялся ей в любви. Отрыдавшись, она побежала на ВЦ, а потом уже ко мне.[9] Ваш глупый Крейн встретил ее в коридоре института уже на пути назад, ко мне, когда она несла мне вот эту склянку! Она действительно боялась ее уронить, сумки я ей дать не догадался, она завернула ее в газету…
— Ну, и… — трепетал Валерий.
— Что «ну»?! Опять «ну»! Да какое это имеет все значение? — Эль-К буквально взвыл. — Никакого это не имеет значения! И разве дело в этом?!
— А в чем дело? — не унимался Валерий. — В чем дело-то, позвольте узнать?
— В чем дело? Эх, ты, Порфирьюшка! Начитался «Библиотечки приключений»! Ты временные диаграммы построй, хронометраж времени! Не пробовал еще? Что же это ты!.. А, да ну тебя!.. Дело в том, — сказал Эль-К, обращаясь подчеркнуто ко мне одному, — дело все в том, что и тут, когда она вернулась, когда стала рассказывать мне, как мучается сама, как мучается и Иван… я и тут не поддался, и тут продолжал раешничать и гаерствовать!.. Нет, утешал, утешал, конечно, говорил всякие там слова, какие полагается в таких случаях говорить, давал советы, задумывался… Но в глубине души веселился! Да-да, веселился, более того — торжествовал!
— Торжествовали?!
— Да, представьте себе! Тор-жест-во-вал! Удивляетесь, да? С чего бы, казалось, тут торжествовать?! Вот в том-то вся и суть!.. Налей-ка нам еще, Порфирьюшка, и слушай… Торжествовал я потому, что их мучения… сейчас вы ужаснетесь, но это именно так… потому чтоихмучения… были мною… за-про-грам-ми-ро-ва-ны!.. Понятно, нет?! — Эль-К и теперь против воли смотрел торжествующе. — Нет, вы не понимаете, и никто не понял бы, никто и никогда, если бы я сейчас вам сам не стал рассказывать! Если бы… я сам… А почему я стал рассказывать, почему я, выражаясь на вашем жаргоне, Валерий, стал «раскалываться»?.. Впрочем, это потом… Так вот, скажу вам лучше, почему вы ничего не понимаете… И не смотрите вы на меня своим инквизиторским взглядом, Порфирий, я раскалываюсь, но я не Раскольников, старуху процентщицу я вон тем топором, что на подзеркальнике, не убивал!.. Хотя… — Эль-К на мгновение как-то сник, но тотчас же выпрямился снова. — Да! Никто у вас ничего не понимает! Никто! А не понимаете вы ничего, что вокруг вас происходит, оттого, что все вы видите лишь какую-то одну сторону явления, лишь один ракурс. Как в той сказке про слепцов — кто держит слона за хобот, кто за ногу, кто за ухо, и спрашивается, на что же в итоге похож слон?.. И вы рассуждаете так же: вот машина, вот Иван Иванович… вот Марья Григорьевна, Ниночка, царь-девица… а вот еще подлец Эль-К. Или: а вот еще Кирилл Павлович, добрейший человек… Вы оперируете традиционными категориями, устарелыми понятиями, и потому все взаимодействия носят для вас случайный характер, вы не видите и того, что все вышепоименованные и многие другие персонажи суть элементы одного единого целого, что все они накрепко привязаны один к другому, что…
