Она стала говорить о силѣ привычекъ, о значеніи переимчивости. О, дѣти такія обезьянки!
— Ты, Olympe, конечно, присмотрѣлась къ мальчику, но онъ разговариваетъ и держитъ руки засунутыми за ремень блузы, замѣтила княгиня. Но все это еще не важно, отъ этого онъ отвыкнетъ со временемъ. Важнѣе всего то, что мальчикъ долженъ поскорѣе сблизиться, сдружиться съ дѣтьми „изъ ихъ крута“. Они ему могутъ пригодиться въ будущемъ, онъ долженъ сдѣлаться не чужимъ въ ихъ кругу, онъ долженъ пораньше запастись дружескими связями. Они, эти брошенныя родителями дѣти, такъ бѣдны! Кто знаетъ, что ихъ ждетъ впереди! Положимъ, теперь они и счастливы, и не нуждаются ни въ чемъ, но… Княгиня Марья Всеволодовна съ искреннимъ участіемъ сжала руку Олимпіады Платоновны.
— О, мой другъ, еслибы мы могли располагать и жизнью и смертью! проговорила она съ тяжелымъ вздохомъ.
Олимпіада Платоновна слушала съ опущенною головой эти рѣчи. Ей и самой такъ часто-часто во дни легкихъ недуговъ становилось страшно за будущность дѣтей. Что будетъ съ ними, если она вдругъ умретъ? Съ чѣмъ они останутся? Послѣднія деньги она отдала ихъ отцу. Ея крошечная землица давно отказана ею по духовному завѣщанію ея бывшимъ крестьянамъ. Положимъ, ради дѣтей можно уничтожить это завѣщаніе и оставить эту землю дѣтямъ. Но много-ли это принесетъ имъ дохода? Этого едва хватитъ на ихъ образованіе. Она нѣсколько разъ толковала обо всемъ этомъ даже съ Петромъ Ивановичемъ. Онъ совѣтовалъ отдать Евгенія въ гимназію; онъ говорилъ, что у иныхъ дѣтей и того нѣтъ, что останется на долю Евгенія; онъ утверждалъ, что только тѣ и выходятъ истинно честными людьми, которые сами пробиваютъ себѣ путь. Но развѣ Петръ Ивановичъ знаетъ жизнь! Онъ живетъ все еще по своимъ книжкамъ! Истинно честными людьми, по его мнѣнію, бываютъ тѣ люди, которые сами пробили себѣ путь? Но не чаще-ли бываютъ истинными подлецами именно тѣ, которымъ самимъ пришлось пробивать себѣ путь? По этому пути доходитъ до цѣли одинъ Ломоносовъ и тысячи кулаковъ, міроѣдовъ, откупщиковъ и ростовщиковъ, да и Ломоносовъ, можетъ быть, и былъ бы такъ искалѣченъ, если бы онъ не прошелъ по этому тяжелому пути…
Всѣ эти думы, мелькавшія уже не разъ въ головѣ Олимпіады Платоновны, теперь поднялись съ новою силою и зловѣщая мысль о приближающейся смерти неотступно тревожила ее. Это было, конечно, простымъ слѣдствіемъ толковъ о покойникѣ, приготовленій къ похоронамъ, ожиданія, когда привезутъ тѣло племянника, но тѣмъ не менѣе это memento mori безпокоило и волновало Олимпіаду Платоновну, какъ какое-то пророческое предчувствіе. Она внутренне бранила себя за беззаботность, за то, что не уничтожила и не передѣлала духовнаго завѣщанія, за то, что не пришла ни къ какому серьезному рѣшенію на счетъ будущности дѣтей.
Подъ вліяніемъ этихъ думъ въ ея душѣ отзывались какимъ-то упрекомъ серьезныя и ясныя замѣчанія княгини на счетъ воспитанія дѣтей вообще.
— О, воспитаніе дѣтей — это такая сложная и часто непосильная для насъ задача, говорила княгиня. — Тутъ мало одной любви, одного желанія сдѣлать добро. Тутъ нужно знаніе и умѣнье предусмотрѣть и взвѣсить всѣ мелочи. Недостаточно сдѣлать ребенка добрымъ, честнымъ и знающимъ человѣкомъ, — нужно подготовить ему почву, на которой онъ могъ бы дѣйствовать, нужно ознакомить его съ средой, въ которой онъ будетъ вращаться…
Княгиня вдругъ оборвала эти отвлеченныя разсужденія и обратилась прямо къ положенію Евгенія.
— Ты, Olympe, сдѣлала ошибку, уѣхавъ съ дѣтьми сюда, сказала она. — Здѣсь дѣти совершенно отрѣзаны отъ того круга, въ которомъ имъ придется жить. Здѣсь подъ вліяніемъ неразборчиваго чтенія и этого семинариста въ нихъ могутъ развиться совершенно превратныя понятія о жизни. Это можетъ принести имъ въ будущемъ излишнія и безплодныя страданія…
Подъ вліяніемъ всѣхъ этихъ разсужденій Олимпіада Платоновна совсѣмъ растерялась. Въ, какія-нибудь одни сутки она словно постарѣла и опустилась; на нее было больно смотрѣть, точно тяжелая утрата молодого родственника ближе коснулась ее, чѣмъ его мать. Окружающіе ясно видѣли это и перешоптывались между собою.
— Хотя бы скорѣе все это кончилось! говорила со слезами на глазахъ Софья Петру Ивановичу.
— Да по крайней мѣрѣ и ворона уѣдетъ, грубо отвѣтилъ онъ, хмуря брови.
— Какая ворона? спросила въ недоумѣніи Софья.
— Да ваша блаженная мученица, княгиня Марья Всеволодовна, отвѣтилъ онъ рѣзко.
— Что это вы, батюшка, выдумали такое! съ упрекомъ сказала Софья. — Вы не вздумайте сказать этого Олимпіадѣ Платоновнѣ. Задастъ она вамъ!
— Да какъ же не ворона, горячо отвѣтилъ Рябушкинъ, — только и знаетъ, что каркать… Вѣдь Олимпіада Платоновна теперь только о своей смерти и толкуетъ… И страшно-то умирать, и надо-то умирать, и не знаешь, когда умрешь!.. Чортъ знаетъ что такое!.. Жили-жили, о живомъ думали, а теперь на-поди сами себѣ отходныя читаемъ.
Онъ сердито плюнулъ.
— Да вѣдь смерть-то не за горами, а за плечами! вздохнула Софья.
— Ну, и вы туда-же! сердито сказалъ учитель. — Чего-жь вы шьете-то, если умирать надо? Такъ и бросьте все, мы, молъ, братцы, умирать задумали!
— Ну, васъ совсѣмъ! улыбнулась Софья при этой выходкѣ учителя. — Выдумаетъ тоже!
— Да что, право, злость беретъ! Ухлопалъ себя одинъ балбесъ, а цѣлый домъ ноетъ, проговорилъ Петръ Ивановичъ. — Да еще погодите, эта ворона какой-нибудь бѣды накаркаетъ.
— Да за что вы ее браните-то? спросила Софья.
— А за то, что идолъ она, идолъ!.. Вы смотрите, какъ она говоритъ, какъ кланяется, какъ ходитъ! Вѣдь такъ и кажется, что хочетъ сказать: что-жь вы не замѣчаете моей святости! Ладономъ отъ нея пахнетъ!
Долго еще сердился и ругался Петръ Ивановичъ, старавшійся ускользать отъ княгини и уводить отъ нея дѣтей. Наконецъ, желанный день приблизился: въ сельскую церковь Сансуси привезли останки князя Николая Алексѣевича Дикаго; начались панихиды, совершилось погребеніе; наступилъ и день отъѣзда княгини Марьи Всеволодовны.
Снисходительно привѣтливая, милостивая ко всѣмъ, она не забыла никого, простилась со всѣми, протянула руку для цѣлованія каждому изъ слугъ, поцѣловала головки дѣтей и на прощаньи напомнила Олимпіадѣ Платоновнѣ:
— Значитъ до будущаго года? Въ будущемъ году пора отдать Олю въ институтъ. Я похлопочу заранѣе…
Дѣйствительно, Олю пора было уже отдать въ институтъ и этотъ вопросъ былъ рѣшенъ окончательно. Княгиня Марья Всеволодовна, не смотря на свое собственное горе, настоятельно потребовала отъ Олимпіады Платоновны рѣшенія этого вопроса до своего отъѣзда, говоря, что дѣвочка можетъ „выйдти изъ лѣтъ“ для поступленія въ институтъ, что надо ловить случай и время, покуда еще есть кому хлопотать о ребенкѣ, что играть участью дѣтей ради того, что жаль ихъ отдать изъ дома, есть великій грѣхъ. Олимпіада Платоновна сознавала справедливость всѣхъ этихъ мотивовъ и дала слово привезти черезъ годъ Олю въ Петербургъ. Княгиня уѣхала и всѣмъ стало какъ будто легче, хотя никто не рѣшался этого высказать, когда всѣ снова по старому сошлись вечеромъ въ кружокъ въ кабинетѣ Олимпіады Платоновны. Только Петръ Ивановичъ, взявъ книгу, чтобы продолжать прерванное этими событіями чтеніе, проворчалъ:
— Я даже и забылъ на чемъ мы остановились наканунѣ этого кошмара…
И опять полетѣли дни за днями — дни замкнутой однообразной деревенской жизни, похожіе одинъ на другой, какъ двѣ капли воды. Такіе дни люди переживаютъ, вовсе не замѣчая перемѣны въ самихъ себѣ, въ своихъ отношеніяхъ, въ своей обстановкѣ, и ихъ не мало удивляетъ, когда кто-нибудь, давно не видавшій ихъ, скажетъ имъ: «о, какъ вы поздоровѣли! какъ выросли ваши дѣтки». Они глядятъ на себя въ зеркало, глядятъ на своихъ дѣтей и удивляются, какъ это они до сихъ поръ сами не замѣтили и того, что они сами пополнѣли, и того, что ихъ дѣти выросли. Такіе дни переживалъ и семейный кружокъ княжны Олимпіады Платоновны, вовсе не замѣчая происходившихъ въ его членахъ перемѣнъ, и ему казалось, что онъ словно вчера только перебрался въ деревню. А время между тѣмъ летѣло и летѣло надъ нимъ, дѣлая свое дѣло, и старое старилось, молодое росло. Здѣсь жилось такъ тихо, такъ хорошо, что всѣ какъ будто старались умышленно обмануть себя, увѣрить себя, что такъ можно прожить еще годы и годы, вдали отъ житейскихъ дрязгъ и треволненій. Только Олимпіада Платоновна во дни легкихъ недуговъ нахмуривала свои брови, задумываясь объ участи дѣтей. Нельзя же вѣчно держать ихъ въ деревнѣ, нельзя же продолжать ихъ отчужденіе отъ общества, нельзя же ограничить ихъ образованіе тѣмъ домашнимъ образованіемъ, которое можно было дать имъ въ деревнѣ. Эти думы вызывали въ душѣ старухи какую-то неопредѣленную, смутную тревогу. Иногда княжнѣ казалось, что она сдѣлала сгоряча непростительную ошибку, вырвавъ дѣтей изъ общества, хотя въ тоже время она старалась оправдать себя, говоря, что иначе нельзя было поступить: этого требовало здоровье дѣтей, необходимость сократить расходы, потребность избавить дѣтей отъ встрѣчъ съ отцемъ и матерью. Порой при воспоминаніи объ отцѣ и матери этихъ дѣтей ей становилось жутко, когда она спрашивала себя: а легко-ли отзовется на дѣтяхъ встрѣча съ родителями теперь, когда эти дѣти понимаютъ больше, когда ихъ можетъ поразить то, что ускользнуло-бы отъ ихъ вниманія тогда? Бывали минуты, когда она была готова рѣшиться не ѣхать въ Петербургъ, поселиться въ Москвѣ, отдать дѣтей тамъ въ училища, чтобы только спасти дѣтей отъ всякихъ случайныхъ встрѣчъ съ отцемъ и матерью, отъ слуховъ объ этихъ людяхъ. Но развѣ можно вполнѣ застраховать ихъ отъ этихъ случайностей? Развѣ можно надѣяться вполнѣ на то, что она доживетъ до окончанія ихъ образованія и успѣетъ поставить ихъ на ноги? Не слѣдуетъ ли прежде всего сблизить ихъ съ ихъ родней, найдти имъ среди этой родни защитниковъ и покровителей, открыть имъ широкій путь при помощи этой родни? Всѣ эти вопросы, пробуждавшіе въ душѣ княжны и упреки, и страхъ, и уныніе, мучили Олимпіаду Платоновну теперь все чаще и чаще и въ концѣ концовъ она постоянно приходила къ одному и тому же заключенію, что всему виной тутъ ложность положенія этихъ дѣтей. Эти тревоги становились тѣмъ сильнѣе, чѣмъ чаще, чѣмъ подробнѣе писала о дѣтяхъ княгиня Марья Всеволодовна сестрѣ своего мужа. Она вдругъ вся прониклась желаніемъ «спасти» этихъ дѣтей, доставить имъ «положеніе въ обществѣ», обезпечить ихъ будущность. Она писала Олимпіадѣ Платоновнѣ, что именно теперь, когда у нея погибъ старшій сынъ, она вполнѣ ясно поняла всю святость обязанности матери и воспитательницы, что она въ память этого погибшаго юноши дала себѣ слово не только заботиться о своихъ дѣтяхъ, но и содѣйствовать, гдѣ только возможно, спасенію чужихъ дѣтей. Она много распространялась «о нравственной неустойчивости нашей молодежи», «о несистематичности нашего воспитанія», «о вредномъ вліяніи непризванныхъ воспитателей», «о серьезномъ направленіи въ дѣлѣ воспитанія». При этомъ она постоянно прибавляла: «О, еслибы ты знала, Olympe, какъ я боюсь за твоихъ маленькихъ дикарей!» Этотъ припѣвъ повторялся такъ часто, что и сама Олимпіада Платоновна начала не на шутку опасаться за участь «этихъ маленькихъ дикарей»…
