Глянул на компас, прикинул, как далеко отлетел от базы, хватанул ручку на себя и, вознесясь на высоту верхней кромки первого яруса многослойных облаков, заорал открытым текстом:
— «Гранит»! «Гранит»! «Гранит»! «Утюг» чешет по квадрату двадцать два шестьдесят четыре, курсом двести пятнадцать!..
Повторяю…
— «Чайка-одиннадцать», это ты? — неодобрительным голосом откликнулась земля и замолчала.
А потом я услыхал, как снова включился передатчик, и сразу узнал Носова:
— «Одиннадцатый», спасибо за натугу… Ветерок усиливается, учти… За горючим поглядывай.
А разжаловали меня так.
Сначала я познакомился с капитаном Карпосом. Это было, когда меня послали в Мурманск на конференцию воздушных снайперов. Во время войны всякие совещания, краткие курсы усовершенствования, слеты передовиков тоже проводились.
Карпос, как помнится, прямого отношения к воздушным стрельбам не имел, но при разговорах наших присутствовал, потому что был связан с поставками авиационной техники, которая шла из Америки через Мурманск.
Мне Карпос запомнился своим бравым видом, уверенностью, не назойливым остроумием. Словом, компанейский человек, не рубаха-парень, а именно душа компании.
После нашего знакомства прошло уже много времени, я и не вспоминал о встрече в Мурманске. Но тут, очутившись в Петрозаводске, буквально наткнулся на Карпоса. Смотрю, майор. Цветет. Меня узнал. Как старого знакомого, сердечно приветствовал:
— Ба! Какими судьбами? Чего невеселый?
Узнав, что я застрял в Петрозаводске из-за отказавшего регулятора постоянства давления — РПД, он только рукой махнул:
— Не бери в голову такую ерунду, завтра же достанем, — и пригласил к себе на вечер. — Есть, — сказал, — повод — майорство. Приказ только-только пришел.
По координатам, полученным от Карпоса, я нашел его притемненную, как и полагалось в прифронтовой полосе, «хазу». И был весьма удивлен роскошным столом — колбасы, сыр, какие-то не наши консервы, вино и спирт…
— Вот так, Абаза, таким порядком — на войне тоже можно, если умеешь, жить.
Следом за мной появилась девица. Для военного времени вид у нее был тоже неожиданный — платье прозрачное, туфельки, прическа… Девица мне не понравилась. Она как-то неестественно смеялась и вообще, как я тогда определил, выламывалась. Чуть позже жеманно сообщила мне: «для комплектности» должна подойти ее подруга Катя — «мордашечка и милашечка необыкновенная».
Карпос, однако, подруги дожидаться не стал, налил в стаканы спирта, добавил какой-то рубиновой, яркого свечения жидкости и сказал:
— Предлагаю выпить за то, чтобы всех нас связывал нормальный шнур отношений… — и, никого не дожидаясь, торопливо опрокинул свой стакан.
Потом он предложил тост «за дам, без которых жизнь превращается в пресное существование». Он торопился. Куда? Почему? Этого я не понимал.
Не прошло и пяти минут, Карпос предложил высказаться даме. Она просюсюкала что-то в высшей степени пошлое — об отваге истребителей, которых она отличает по хватке, правда, не в полете, не в воздухе…
Мне сделалось противно, и я стал соображать, как бы половчее смыться. И смылся бы, но не успел.
Дама принялась упрекать Карпоса в жадности, говорила, что он стал зажимистей — раньше, мол, на столе бывали у него и фрукты, и то-се, а теперь одна «колбасятина».
Майор не возражал и не оправдывался. Он тяжело поднялся со своего места, обошел стол и, не задерживаясь, с ходу влепил даме по физиономии, да так, что та очутилась на полу.
— В блокадном Ленинграде люди всех кошек съели, а ты… — Он готов был влепить ей еще раз, но я не дал.
— Э-э-э, даже очень неподходящих девиц по физиономии не бьют, — сказал я, перехватывая занесенную руку.
Он был сильно пьян. Думаю, не привык к возражениям, что тоже сыграло роль.
— Кто ты есть? — сощурился он и зашипел: — Пьешь, закусываешь задарма, но не вмешивайся, понял? Я не люблю, когда вмешиваются…
Но я уже вмешался.
Дальше — больше: пришлось вырвать у него пистолет и самого приложить пьяной головой к стенке…
Потом, в официальных документах, все случившееся было квалифицировано предельно кратко — пьяный дебош. Акценты чуть сместились, и получалось: младший по званию, то есть я, нанес сперва словесные, а затем и физические оскорбления старшему по званию, пытался силой оружия… что пытался — роли уже не играло. Откуда-то появились свидетели.
Короче, я был осужден на разжалование в штрафной батальон.
Теперь все позади. Все как будто бы списано жизнью. И я не люблю вспоминать об этом шумном чрезвычайном происшествии, потому что каждый раздумаю: ну, а случись подобная история вновь, как бы повел себя я — сегодняшний? Благоразумнее? Осторожнее? Не уверен.
Я хочу быть тихим и строгим. Я молчанью у звезд учусь…
Его прислали к нам на «полировку».
Начальство дало понять: надо помочь капитану, навести на него профессиональный блеск. Техника пилотирования у человека отличная. Проверено. Летает уверенно… На испытательную работу рекомендует сам Шувалов.
Признаться, мне было безразлично, кто рекомендовал капитана, Шувалов или кто-то еще вышестоящий. Я сказал:
— Хорошо, поглядим… А кто рекомендует, значения не имеет: летать капитану придется без Шувалова, самому…
Никто со мной не спорил.
В первый же летный день я без труда убедился: капитан пилотирует действительно хорошо. Уверенно и чисто выдерживает заданный режим. Показывает безукоризненную координацию движений. Невозможно было придраться и к осмотрительности человека в полете.
По самым строгим нормам строевой части — отличник. И все-таки чем-то этот капитан мне не нравился. Знаете, так бывает: не болит, а беспокоит. Очень похожее чувство я испытывал от общения с прикомандированным капитаном.
Мы снижались на большой лайбе, два винта были зафлюгированы. Я старался подвернугь поближе к четвертому развороту, чтобы очутиться в точке, гарантирующей попадание на полосу. Опытные винты ведут себя отвратительно — не держат оборотов, и я опасаюсь, как бы они не пошли вразнос.
Боковым зрением замечаю: капитан берется за рычаг выпуска шасси и готов перевести его вниз. Несвойственным мне тоном старшины сверхсрочной службы рявкаю:
— Отставить! Сначала выпусти посадочные щитки… и не спеши, не спеши! Теперь — давай…
Убедившись, что на аэродром мы при всех, даже наихудших условиях попадаем, сразу успокоившись, говорю своему второму:
— Вот теперь давай колесики выпускать. Капитан выпускает шасси. Садимся мы нормально. Полетик достался не из легких. Надо остыть, войти в нормальную колею. Вот теперь, пожалуй, можно и спросить:
— И чего ты полез шасси раньше времени выпускать?
— Согласно инструкции, колеса выпускают перед третьим разворотом, после чего — щитки, предварительно на пятнадцать, а после четвертого разворота окончательно — на пятьдесят градусов.
— Чеканишь ты правильно. Точно! Но на нашей работе надо не столько выполнять инструкции, сколько составлять. Ты же в испытатели нанимаешься.
Мы не ссоримся и не конфликтуем, но всякий пустяк мешает сближению.
— Аэродинамические материалы смотрел? — спрашиваю я.
— Дело правого, — говорит капитан, имея в виду место второго пилота в машине, — не мешать левому.
— А если меня кондратий хватит? — пытаюсь подыграть я.
— Такого удовольствия я от вас не ожидаю — треп? Понятно, треп. Только тон, как говорят французы, делает музыку…
Наш экипаж пригласили в конструкторское бюро. Ведущий проводил обзорную беседу по прототипу, на котором нам предстояло летать. Верно, еще не завтра и даже не послезавтра. Однако опыт учит: чем раньше испытатель начинает настраиваться на новую машину, чем дольше привыкает к ней, тем потом случается меньше неожиданностей и огорчений.
Все приехали вовремя. Капитан не показался на фирме. Мне пришлось, естественно, спросить: что же случилось?
— Так оно еще вилами на воде писано — будет ли машина и тем более будем на ней мы или кто другой? Так чего раньше времени мозги мусорить?
— У Заболоцкого есть стихи, — сказал и без всякого раздражения прочитал: — «Не позволяй душе лениться! Чтоб в ступе воду не толочь, душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь!»
Почему-то именно эти стихи Заболоцкого ужасно оскорбили капитана. Настолько они его задели, что он пошел жаловаться.
— Лучше бы выматерил! А то, как мальчишку, за ухо… и давай эрудицией давить… какими-то там рифмами мозги пудрить! Разве я обязан, нет, серьезно, обязан я в поэзии разбираться? Превышает власть Абаза.
Начлет, подсунувший мне капитана, был в отпуске. Замещал его Лебедев. Какой у них получился разговор, не знаю, только вскоре капитан от нас убыл.
