Кирилл Усанин - Григорьев пруд

— Мы к тебе, Матвеич, — окликнул отец высокого худого мужчину. Его они застали в одном из широких низких строений, откуда доносился пронзительный визг пилы, монотонный стук молотков, а вокруг стоял скипидарный запах опилок, от которого слегка кружилась голова. — Вот привел, Матвеич, примай, — сказал отец, подталкивая Ивана вперед.

— Да ты никак смеешься надо мной, Василий?! — развел руками Матвеич.

— Какой уж тут смех! Сам понимаешь, семья остается. — Отец вздохнул и, будто боясь, что его могут перебить, заговорил: — Да ты, Матвеич, не беспокойся, не подведет. Ты же знаешь меня.

— Охо-хо! — завздыхал Матвеич. — Что же я с ним буду делать?.. Нет, Василий, повременить надо.

— Да ты его в деле испробуй! — упрашивал отец.

Матвеич взглянул на худенькую фигурку паренька, засомневался:

— Нет, Василий, не согласный. Уважаю тебя, ценю, но...

— А ты все же попробуй, — настаивал отец и, подхватив Матвеича под руку, почти силой подвел к верстаку, позвал отставшего от них Ивана.

Верстак был огромный, высокий, пришлось под ноги подставить ящик.

— Ну-ка, Ваня, покажи, — суетился вокруг сына отец. — Сделай-ка нам расфальцовку.

— Чего-чего? — спросил Матвеич.

— Расфальцовку. — Отец волновался, вытирал пот со лба, но старался говорить спокойно, уверенно.

— Эка загнул! — засомневался Матвеич, а сам уже вплотную подошел к Ивану. — Ну-ну, пусть покажет.

И вот перед Иваном доска, рубанок, стамеска, и сейчас нужно сделать то, что он уже делал не раз.

— Не торопись, Ваня, успокойся, Ваня, — говорил ему отец, а Матвеич через его плечо поглядывал на руки паренька.

И сделал Иван эту самую расфальцовку, и уже Матвеич долго не мог успокоиться, все покачивал головой, а отец, улыбаясь, повторял с гордостью:

— Ну как, примаешь?

Через неделю Ивану выписали пропуск, и всю войну он проработал на пару со старым мастером Матвеичем. Несколько дней не дожил старик до победы, умер. Недолго Иван работал один. Вернулся с фронта отец, и вот уже стали они ходить на работу вдвоем. Но вместе недолго ходили... Если б не уехал тогда на Таганай, может, и до сего бы дня ходили вместе.

И почувствовал Саша, что впал в сердца братьев и сестер его вчерашний вопрос: «И к отцу на могилу?» Вот и Мария вспомнила. Вот и старший брат Иван отца помянул.

Значит, не зря выжидал он долгожданной своей минуты. Дождался, и теперь непременно узнает всю правду, не может ее не узнать.

Подвинулся Саша к брату, спросил:

— А дальше?

— Что дальше-то? Столярной науке отец меня доподлинно научил. Но и другому научил — к жизни относиться честно, достойно. Эт точно. Сраму не иметь, жить человеком. Таким, как Петро, спуску не давать. Рядом сидим, а душу воротит, сестренку жалко. Терплю. Надолго ли?.. Эх, воля бы моя!..

Не успел Иван договорить — в дверь предбанника громко заколотили. Саша спустился, в прорезь двери увидел Леонида с узелком под мышкой, обрадовался:

— Леонид пришел!

Иван, невидимый из-за густого пара, весело крикнул:

— Тащи его сюда!

Следом за Леонидом пришел Петро, но наверх не полез, внизу, на нижнем полке, пристроился, и Иван сначала уговаривал его, а потом и поддразнивать стал:

— Что же ты, Петро, к нам не присоединяешься? Нехорошо от коллектива отбиваться, в сторонке стоять...

— Хватит тебе, — испуганно подталкивал Саша старшего брата, боялся, как бы снова ссора какая-нибудь не вспыхнула, но Иван не унимался, продолжал свое:

— Не годится, Петро, не годится... Силы мужской начисто лишишься... Эт точно...

И облегченно вздохнул Саша, когда Петро вышел в предбанник.

Мать вымылась наскоро — духа парного уже долго вынести не могла, — да, кроме того, надо на стол собрать, лучше ее это никто не сумеет, и никому, бы она не доверила, а просто так еще никогда не отпускала она детей домой, обязательно угостит. Да и как не угостить — банный день! Оно уж так издавна заведено, и не ей менять эти обычаи. С именин сохранилась бутылка «Столичной». Каждому мужику по лафитнику, и женщинам чуток достанется — всем для аппетита, вот и хватит. В будние дни она вином сыновей не баловала, чуть ли не грехом считала, и рада была, что сыновья до водки не шибко охочими оказались, но в банный день такая поблажка допускалась.

В жизни своей она любила праздничные дни, когда дети могли собраться все вместе, а банные дни особенно — в привычку вошло у детей ходить в свою еще по-деревенски называемую «черной» баню.

Видать, не зря считал Василий неотложным для себя делом перво-наперво баню срубить. И вон какую отмахал — крепкую, добрую, любо-дорого взглянуть. Всякий раз вспоминались его слова: «Ничего, женка, выбьемся. Раз баньку срубили — выбьемся. Заживем на славу».

Сказал он эти слова за день до своего отъезда в далекий таежный леспромхоз. С ней уезжал и с малолетним Сашей. Как ни уговаривала остаться — на своем настоял.

— Не надо, женка. Сама видишь, глаза мои на бедность нашу, на разорение наше спокойно смотреть не могут. До каких же пор нашим трудностям длиться?.. Там, в леспромхозе, денег подзаработаю, на ноги быстро встанем. Сколько ж можешь ты со мной, непутевым, мучиться! Жалеешь, поди, что за меня замуж пошла?

— Опомнись, Василий, чего мелешь-то, чего? И не стыдно тебе?..

Нет, даже в мыслях потайных и упрека не было, — напротив, считала долю свою счастливой. А разве не так? Вспомни жизнь свою, вспомни!

Совсем еще девчонкой была, когда отец сказал:

— Ну вот, доченька, отбегалась, пора и замуж собираться.

Она не испугалась, только сжалась в комок, будто отец ударил ее.

Через неделю приехал жених в окружении родителей своих и свата со сватьей, которые, как только вошли в избу, перебивая друг друга, стали сыпать слова, как горох из прохудившегося мешка. А потом ее кликнули. Вышла она из горенки, принаряженная и бледная. Жених краснел, облизывал ссохшиеся губы, а она равнодушно смотрела на него и молчаливо ждала.

На другой день Степан — так звали жениха — приехал один. Он вошел к ней в горенку, присел на краешек сундука, в котором уже было собрано ее приданое, и долго-долго молчал. Даже отец заглянул и предупредительно кашлянул. Степан еще сильнее смутился, а когда отец вышел, он быстро опустил руку на ее ладонь. Она брезгливо поморщилась, когда влажные, липкие пальцы жениха сжали ее руку.

— Ты.... ты пойдешь за меня? — спросил он.

Она слабо кивнула, и Степан, дрожа всем телом, уже смелее придвинулся к ней.

Через месяц после свадьбы Степан впервые побил ее. Они были в сарае, метали на чердак сено. Степан, раскрасневшийся, неожиданно подхватил ее, опрокинул на спину. Она уперлась ему в грудь: «Не надо». Если бы стала отбиваться, он бы, наверно, не посмел ее ударить, но она не шевельнулась, только машинально подняла руку. Степан, распаляясь, уже не помня себя, молча бил жену и только слышал, как тихо, сквозь зубы, она постанывала. Вдруг он отшатнулся, увидев на пальцах кровь, и, взглянув на жену, пошатываясь, вышел из сарая, но уже через минуту вбежал обратно, припал к ее ногам: «Прости меня» — и мокрыми от слез щеками прижимался к ее мелко вздрагивающим коленям.

Когда узнал, что она ждет ребенка, стал относиться к ней лучше. Ласково говорил, следя за каждым ее движением: «Ты отдохни, я сам сделаю». А вечерами, лежа в постели, ласкал ее и, посмеиваясь, говорил о том, как заживут они богато и дружно, когда построят свой дом.

И он торопился, не жалел себя. Еще снег не сошел, а он уже занялся домом. Не заметил, как продуло. Сначала слабость почувствовал, но внимания не обратил, а через день, под вечер, поднялся жар, и встать уже с кровати не смог. Он умер под утро третьего дня, когда она, сидя рядом с ним, забылась во сне. Она очнулась и увидела его лицо с мокрыми полосами от слез, и одна рука касалась ее колена. Видать, что-то хотел сказать, но не смог ничего выговорить. И она впервые заплакала, горько жалея и себя, и его.

Она не стала жить с родителями Степана, которые не могли простить ее равнодушного отношения к сыну, а уехала к себе в деревню. И однажды, возвращаясь полем, наткнулась она на парня, который лежал на спине, раскинув руки. Она вскрикнула от неожиданности. Парень открыл глаза и, увидев ее, вскочил и молча уставился на нее, а потом засмеялся:

— Напугал я вас? Здорово?

Она пожала плечами и ничего не ответила. Парень шагнул навстречу, и она испуганно отшатнулась, оглянулась назад.

— Да не бойтесь. Я не кусаюсь. И он снова засмеялся.

— Вот не ожидал. Как из сказки пришли.

Долгое время она его не видела, но часто думала о нем и хотела, чтоб он встретился ей на пути вот так же неожиданно. И он пришел, и она ничуть не удивилась, когда он присел рядом с ней на бревно.

— Вот я вас и нашел.

Так в судьбу ее вошел он, Василий Заболотнев. Родители не возражали. Они знали, как трудно найти состоятельного жениха для вдовой женщины с ребенком на руках, но решительно заявили: «Помогать не станем. Сами вставайте на ноги».