Зрители в полном восторге:
— Во дает!
— Все точно!
Сережка, глядя на Веньку, тоже улыбался: «Прямо артист».
К Сереже подошла Варя — новый комсорг класса. Отозвав в сторону, тихо спросила:
— Ты все же намерен вступать в комсомол?
— Намерен.
— Почему тянешь?
Сережа замялся:
— Готовлюсь.
Действительно, со вступлением в комсомол никак не ладилось.
Еще год назад сообщил своим родителям, что берет анкету, даже заполнил ее. А потом произошли драка с Гундом, злосчастный побег из дому.
Снова собрался подать заявление, так эта нелепая, постыдная история с Коваленко.
Отец и мать считали, что Сережа не готов еще к такому серьезному шагу, говорили ему об этом.
Мама совсем недавно удивлялась:
— У тебя же проскальзывают двойки по русскому языку!
Он энергично возражал:
— Это исправимое дело… Рем Никанорович утверждает: «Важны душевные качества».
Правда, Сережка не признался маме, что Рем здорово его отчитывал за невыдержанность.
— Разве что Рем Никанорович утверждает, — иронически произнесла Раиса Ивановна. — А может быть, двойки из-за лености тоже выражают эти качества?
— Вряд ли… Между прочим, я сегодня написал обязательство.
— Какое?
— По русскому в четверти иметь твердый трояк.
— Прямо скажем: слабовато…
— Лучше перевыполнить, чем недовыполнить.
— Типичная психология перестраховщика!
— Н-н-ну, — дернулся Сережа. — Поосторожнее!
…А Варя опять настаивала:
— Ну чего ты затянул?
Сережа даже вспылил:
— Вам известно, какое я золото?
— Комсомол перевоспитывал и не таких!
Так-то оно так, да разве Витька Передереев комсомолец? Даже Платоша, мудрейший Платоша, вечно отлынивает от общественных поручений, сбегает с собраний… Если в классе назревает острый конфликт, сложная ситуация, Платоша избирает гнилой нейтралитет.
Его хотели сделать ответственным за политинформации в классе, он отказался. Подумаешь, сторонник «чистой науки». Чем же тогда отличается комсомолец от некомсомольца? И для кого написан устав? И кому нужно лишь формальное пребывание в комсомоле?
…Наконец Сережа решился и написал заявление. Виталий Андреевич увидел его на столе: «Рассматривая комсомол, как коммунистическую партию молодых…»
— Ты себя хорошо проверил? — спросил он у сына.
— Думаю, что да.
— Знаешь свои недостатки? Готов их преодолеть?
Сережа молчал, лицо его стало сосредоточенным.
— Я несамокритичен… Только про себя признаю ошибки, а вслух об этом сказать не могу.
— Да, это очень серьезно.
— А ты всегда самокритичен?
Совершенно не понимает, что можно говорить отцу, а чего нельзя, деликатности в нем внутренней не хватает.
— Стараюсь быть, — как можно спокойнее сказал Виталий Андреевич.
— Мама член партии, а несамокритична. Почему ты не в партии?
— Я тоже готовлюсь.
— Почему так долго?
Виталий Андреевич с трудом сдержал себя:
— Теперь уже скоро…
На классном комсомольском собрании Сереже изрядно досталось за все его художества. Вылезла и Верка Синицына:
— Я однажды только легонько на черчении толкнула сзади его в спину, а он меня хлопнул учебником по голове. Хорош джентльмен!
— Но если ты не леди? — пытался отбиться Сережа.
— Грубиян! — возмущенно фыркнула Синицына.
И Варя посмотрела на Сережу укоризненно:
— Действительно некрасиво.
Вдруг поднялся Ремир:
— Я думаю, что с приемом Сергея надо повременить…
Это прозвучало, как разорвавшаяся бомба. Лучший друг — и заявил такое!
— Почему?
— Да, почему? — допытывалась и Варя, неприязненно поглядывая на Бакалдина.
— Он плохо владеет собой, — настаивал Ремир. — Последний случай с Сеней подтверждает это.
Сережа вцепился пальцами в парту. «Такая неблагодарность! Его же защищал! Ну сказал мне — и хватит! Так нет, надо еще здесь…»
— Ты… ты, — захлебнулся он от гнева, — предатель…
Ремир побледнел:
— Если бы я, видя недостатки друга, безразлично молчал — это было бы предательством…
…Все же большинством голосов Сережу приняли, но возвращался он домой подавленным.
Виталий Андреевич, выслушав мрачный рассказ сына, оскорбился за него:
— Перехватил твой Ремир!
Но Сережа, стиснув зубы, неожиданно отверг заступничество:
— Нет, он выступил принципиально! Просто ты, папа, недопонимаешь это как беспартийный.
…И Варя дома все возвращалась мыслью к собранию.
Вечером родители ушли куда-то в гости, наступила тишина, которую Варя особенно любила. Только потрескивал счетчик в коридоре, да временами пела водопроводная труба. Пахло недавно испеченным пирогом.
«Прав ли Бакалдин? — размышляла Варя, отложив в сторону учебник. — Наверно, прав, и все же зачем так резко?.. Сережа сейчас очень переживает».
Не без удовольствия вспомнила Варя, как ответил он Синицыной: «Но если ты не леди?» «Схулиганил, конечно, но сама же пристает. В конце концов, к нам относятся так, как мы разрешаем».
Варя положила подбородок на сплетенные пальцы, мечтательно уставилась в окно. Горели разноцветные витрины города, зябли деревья, припорошенные снегом. Варе представилось: вот они вместе идут заснеженной улицей. Она взяла Сережину руку в свою. «Ну хватит… Перестань хмуриться…» Варя очнулась, отвела глаза от окна, пододвинула учебник: «Что-то я расфантазировалась…»
Глава семнадцатая
«27 ноября. Я пишу этот дневник только для себя, и никто никогда не должен его видеть.
В конце каждого года буду просматривать записи, чтобы стало ясно: где я ошибался, а где поступил правильно, какие оценки давал людям и происшествиям. В пятнадцать лет уже пора иметь самостоятельные суждения.
Я приготовил тайник в подвале, в корзине для старых книг, и там прячу дневник» Правда, мама подозрительно спросила: «Что это ты зачастил в подвал?», но я неопределенно ответил: «Сношу туда разные никомуненужности».
22 декабря. Непонятные у меня отношения с Варей и вовсе не любовные. Мне приятно ее видеть, говорить с ней, слушать ее. Однажды Варя даже приснилась, будто мы катались на глиссере… Но я ни за что не сказал бы ей разные глупости: «люблю», «умираю». А она вроде ждет от меня каких-то слов. Недавно опять сказала: «Ты еще совсем ребенок». Подумаешь! Но все равно, если бы ей понадобилась донорская кровь, я бы свою, не задумываясь, отдал. А может быть, я женоненавистник? Хотя нет, ведь еще в пятом классе написал записку Леночке Вязиковой: «Хочу на тебе жениться. Ответ положи в трубу кооперативного дома», Ну не идиот?!
А с Ремиром у меня было объяснение. Он сам начал: «Когда я давал временный отвод, думал, что делаю тебе лучше… Я считаю, что в комсомол надо приходить подготовленным, а не то, что „там меня довоспитают“.
Я ему: „А ты совсем довоспитанный?!“ — „Вот видишь, и сейчас…“ — сказал он.
Но потом я подумал и решил: надо менять свой характер. Конечно, не быть слюнтяем, который со всеми сразу соглашается и не может отстоять собственное мнение, но и уметь смотреть на себя со стороны!..
И еще я все чаще задаю себе вопрос: в чем смысл моей жизни? Вот Рем думает о судьбах людей, а что буду я делать?
Математик Соболев стал академиком, в тридцать один год. Моцарт сочинил музыку пятилетним. Неужели же я в пятнадцать лет не в состоянии хотя бы определить свое будущее?
Нет, я снова пришел к твердому решению: конечная цель — стать конструктором самолетов, ракет. Но после дружбы с Ремом мне стало ясно: узкий специалист не сможет добиться настоящего взлета. Надо знать и живопись, и музыку, и философию, и литературу. Наш классный пещерный человек Передереев изрек: „Картины Репина — раскрашенные фото. Пушкин — устарел…“ Понахватался где-то нигилизма.
Вчера мы с Ремом увидели на лотке книгу „Конец немецкой классической философии“. Он говорит:
— Давай купим.
Я заколебался:
— А поймем?
Перелистали, страничку прочитали, решили — купим!
Мама увидела на столе у меня эту книгу — удивилась:
— Да ты еще философом будешь?
— Сейчас физика без философии — ничто. Если два человека обменяются яблоками — у них так и останется по яблоку. А если обменяются идеями — у каждого будет по две идеи.
— Логично! — сказала мама.
14 января. Я сегодня здорово подъел мамину.
Она неосторожно пошутила:
— Когда получишь паспорт, махнем куда-нибудь втроем… На Мадагаскар…
А я:
— Дай честное архитекторское!
Мамина молчит — не хочет давать. Я спрашиваю:
— Ты умная?
Она была настроена благодушно, поэтому не оскорбилась:
— Не очень.
— Э-э-э, нет, — говорю я. — Ты хитришь. Про себя считаешь себя умной, а говоришь так, чтобы казаться скромной.
