Появился Сережа.
— Получай, матушка! — Он поставил на кухонный стол сумку, набитую хлебом и бутылками с молоком.
Начитавшись классиков девятнадцатого столетия, он начал величать Раису Ивановну матушкой, несмотря на ее протесты.
— Теперь быстренько надраю полы и сяду за сочинение… У нас на прошлом уроке возник любопытный спор. Уйма вопросов: «Почему Татьяна Ларина свой выбор остановила именно на Онегине? Не поступилась ли она девичьей гордостью, написав ему письмо?» Пошляк Хапон заявил: «Уж назначила бы свиданье! Написала: „Женя, я тебя люблю“».
— Делать вам нечего.
— Нет, это любопытно. Между прочим, я никогда не женюсь, — вдруг решительно объявил Сережа.
— Почему? — скосила в его сторону глаза Раиса Ивановна.
— Слишком хлопотно. Конечно, если вы хотите, я буду жить один. Холостяком. Или вступлю в этот… как его… фиктивный брак. Не понимаю, что это за штука?
— Где ты о нем слышал?
— Чернышевский, «Что делать?». Не могу понять, как можно: любя Веру Павловну, согласиться на ее фиктивный брак с Лопуховым?
— Значит, надо было…
— Надо! А ты бы согласилась, чтобы у отца был фиктивный брак?
— Н-нежелательно, — рассмеялась Раиса Ивановна.
— То-то же. Что касается меня, то вряд ли найдется дурочка, которая возьмет меня такого замуж.
— Какого?
— Ну, неорганизованного.
— Да, может быть, и всучим кому-нибудь как залежалый товар.
— И детей иметь не буду. Что я, не вижу, как их трудно воспитывать?
Сережа сел на табурет и даже выключил радио — разговор его явно интересовал.
— Рановато ты о женитьбе заговорил, — насмешливо посмотрела мать.
— Тутанхамон женился, когда ему было восемь лет, так что я даже опоздал, матушка!
— Ну вот что, дружок, начинай-ка натирать пол, а этот разговор мы продолжим в другой раз…
Она вдруг с необыкновенной ясностью увидела то осеннее утро, когда вела Сережу в первый класс. А потом через несколько часов пришла за ним, и немолодая учительница Галина Семеновна, строго глядя на Сережу, говорила:
— Ваш сын дергал Верочку за косы.
— Не за косы, а за бант, — угрюмо уточнил он.
А теперь осаждает вопросами: «Что значит незаконнорожденный?», «Кто такая кокотка?»
— Слушай, а Варя будет на этой вечеринке?
— Сомневаюсь, — с заминкой ответил Сережа.
— А Рем?
— Отказался.
— Так зачем тебе идти без самых близких друзей?
Он заколебался, потом сказал:
— Да ты думаешь, мне хочется? И не пойду!
— Ты мне не можешь объяснить, почему Варя к нам не приходит? — внимательно посмотрев на сына, спросила Раиса Ивановна.
— Стесняется.
— И напрасно. А ты у нее дома был?
— Был.
— Ну и как тебя приняли?
— Ничего. Только поглядывали подозрительно, что за зверь появился?
Он недоуменно поддал плечами.
— Кексом угощали. Чай уладили пить. Так чинно. Мама все меня величала «молодым человеком». Я чуть не подавился.
Виталий Андреевич долго не знал, как приступить, к щекотливому разговору. Что он необходим — было совершенно ясно. И лучше взять его на себя, чем полагаться на мутный источник какого-нибудь бывалого уличного циника.
Но как найти нужные слова — деликатные и откровенные, предельно доверительные, как не отпугнуть мальчишку, не оттолкнуть его от себя нескромностью, не вызвать у него чувства неловкости, стыда? Как определить допустимый и верный тон?
Может быть, рассказать вроде бы о знакомом юноше? И о мужской гордости. Об опасности случайных связей? О половом созревании.
Виталий Андреевич все отодвигал и отодвигал разговор, подыскивая для него подходящий момент и место.
Как-то в воскресенье они возвращались с катка. Усталые и счастливые шли по заснеженной аллее парка. Вечерело. Зажглись фонари. Было безлюдно, и только с разлапистых веток старых елей срывались хлопья снега.
И все это — первозданная тишина, какая-то внутренняя умиротворенность, близость, словно бы еще больше укрепившаяся в этот день, — все разрешало начать разговор. Тем более что Сережа возмущенно сказал о Передерееве:
— Хвастается своими мужскими победами.
— То есть?.. — ошеломленно приостановился Виталий Андреевич.
— Ну, какой он успех имеет… И грязно о девочках…
«Вот сейчас и время», — решил Виталий Андреевич.
Сережа слушал серьезно, не поднимая глаз, не задавая вопросов, только когда они уже вышли из парка, тихо сказал;
— Хорошо, что ты со мной, как со взрослым…
Глава девятнадцатая
Сереже опять не спится. В последнее время такое случается с ним довольно часто. Прежде только прикасался щекой к подушке — и словно проваливался, в черную пропасть без снов. А теперь все думает, думает…
Он лежит в темноте с открытыми глазами, отрешенный, строгий. «Зачем появился я на свет? Короленко писал: „…для счастья, как птица для полета“. Но ведь счастье должен давать и я другим? Отец говорит: „Вы, молодые, в ответе за все на земле“. Но как отвечать, как? Вокруг необыкновенная жизнь, интересная, кипучая… Люди возводят самый справедливый в истории мир… Значит, и мне предстоит…»
За окном светит над Доном яркая луна. В открытую форточку проникают запах весенней воды, перестук колес далекой электрички…
«Какое замечательное изречение недавно попалось мне: „Если я не за себя, то кто же за меня? Но если я только за себя — зачем я?“»
А что я могу? Чего хочу? Уже приглядел себе обычный путь: сразу в университет, на физмат или на самолетостроительный факультет авиаинститута. Все гладко… Нет, браток, надо поступить в летную школу, стать испытателем, как Сергей Анохин. Этот герой для проверки прочности нового самолета, теоретических выкладок дал во время высшего пилотажа такую нагрузку самолету, что он начал разваливаться на куски, а испытатель чудом спасся на парашюте, правда, лишился при этом глаза…
Вот и я сначала стану испытателем, а потом конструктором.
Представляю, как запаниковала бы мама, узнав, что я уже был в военкомате и в училище… Везде говорят: «Рано. Готовься». Рано да рано! Скорее бы услышать: «Пора!»
Я скажу маме: «Президент Академии наук Келдыш когда-то учился летать на самолете; конструктор Ильюшин был чернорабочим на аэродроме, мотористом, летчиком; другой конструктор и один из первых парашютистов, Артем Микоян, был нашим ростовским фезеушником, учеником токаря на заводе „Красный Аксай“. И добились!»
В форточку влетело что-то большое, затрепетало, забилось между рам. Сережа вскочил, «Наверно, летучая мышь…» Поймал это «что-то», оказывается — воробей. Ладонью почувствовал, как в страшном испуге бьется его сердце. Выпустил воробья на волю.
Раздался сонный голос мамы:
— Ты почему не спишь, полуночник?
— Сплю, сплю…
Он снова лег на спину, вытянулся. «Пора мне принимать самостоятельные решения. Надо, например, прыгать с парашютом. Если мама поднимет бучу, не отступлюсь: „Я должен научиться защищать свою Родину“. Отец наверняка поддержит — он солдат. Рассказывал, что кончал войну в Югославии. И вот там, в одном городке, Крагуевиц, фашисты повели на расстрел семьсот гимназистов.
А учитель пошел с ними. Добровольно. Сказал: „Я даю последний урок“.
А как бы я себя держал в смертельной опасности? Неужели распустил бы нюни?»
Сережа представил: он попал при испытании самолета в отвесную, глубокую спираль. Машина пикирует, вот-вот развалится… Он катапультируется в последнее мгновение… Конструктор Петляков погиб из-за пожара в воздухе. Этого мама не должна знать…
Что я буду строить: ракеты или самолеты? Реактивные… с изменяемой в полете геометрией крыла… вертикально взлетающие… Исчезнут специальные аэродромы, зависимость от погоды. Ракета полностью не заменит самолет, а сама, наверно, станет крылатой… Так утверждает Яковлев. У пассажирских самолетов будет скорость три тысячи километров в час… Три часа до Америки!
Где-то далеко, в городе, заиграли куранты… три часа… три часа…
Потом возникло лицо Вари: улыбающееся, задорное. Оранжевый шарф солнечным лучом лежит на ее плече. Ветер развевает золотистые волосы.
«Хорошо, что она есть, — уже засыпая, подумал Сережа, — и что Рем есть…»
Утром первой мыслью Сережи было: «Наконец-то я выработал твердый план жизни. Папа сказал — в конструкторских бюро есть профессии: прочнисты, химики, аэродинамики, металлурги, рентгенологи. Значит, надо дьявольски много знать. Усидчивость и еще раз усидчивость! Тренировать волю, физически закаляться».
Сережа постучал в комнату отца:
— Подъем, на зарядку!
Во время завтрака сообщил отцу вроде бы между прочим:
— Мы вчера в «Звездном городке» испытывали электронный фотопистолет.
— Тренируете остроту реакции?
