Помогла мне теперь революция, так и я хочу божеским помочь ей...
И опять прорвались и поплыли аплодисменты. Женщина продолжала:
— ...А еще кольца золотые, мое и человека моего, которыми венчались мы. Этим утилем я хочу пособить революции, чтобы она быстрей шла в деревню белорусскую тракторами и машинами.
Женщина положила крестик и кольца на стол перед президиумом, покраснела от волнения и торопливо сошла вниз в зал. Зал проводил ее продолжительными шумными аплодисментами. А к сцене подошли толпой женщины, разворачивали разных размеров свертки и ложили на стол перед президиумом собрания золотые и серебряные вещи. На столе появились, кроме крестика и колец, серебряные и золотые серьги, браслеты, еще кольца и кресты, серебряные подсвечники, двое золотых часов. Росла, увеличивалась на столе горка вещей золотых и серебряных. Переливался в них блеском искорок свет ламп, а зала шумела, кричала звучными аплодисментами, и из аплодисментов, из самой гущи, прорвались звуки гимна и подняли с мест людей, заполнили собою залу и поглотили аплодисменты...
Это есть наш последний
И решительный бой...
Крепли, вырывались и плыли через освещенные окна в вечернюю тихую улицу слова гимна. В зале стояли люди. Одновременно поднималась и опускалась у них в этот момент грудь, вместе, одним звуком всех грудей, вырывались простые, по полные могучей силы слова и звучали твердо, уверенно.
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был ничем, тот станет всем...
На улице ветер хлопал полотнищем плаката, еще крепче надувал его, разглаживал, чтобы легче было читать то, что выведено на полотнище большими белыми буквами.
XII
За дверью сразу затопало несколько человек, стрясая с ног весеннюю липкую грязь. Панас прислушался и поднялся из-за стола, чтобы открыть дверь и посмотреть, кто пришел. Предполагал, что пришли крестьяне. Но не успел двинуться, как дверь в комнату открылась и вслед за Камекой вошли Тихон, Ицка и Клим. Клим, улыбаясь, остановился у порога, глянул на свои испачканные в грязь сапоги и пошел к Панасу здороваться.
— Мы работу в Цингалях закончили,— сказал он.— Провели напоследок и еще одно собрание. Если там поработать еще немного, колхоз будет. Там хорошие хлопцы есть, да вот все чего-то боятся. По-моему, когда выедет Терешкин Брод в поле, они придут в колхоз. Хорошие там хлопцы есть, толковые.
— Добро, если так,— ответил Панас.— Я схожу туда. А теперь, значит, в Терешкин Брод?
— Мы только что оттуда,— вмешался в разговор Камека.— Никто не хочет взять к себе товарищей на квартиру,— сказал он.— У всех стало вдруг тесно, негде спать. Мы всю деревню обошли.
— А почему так?
— Не хотят. Промеж себя говорят, что им не нужна бригада. Боятся, что как дадут ремонтировать рабочим, так не расплатятся потом.
— А им объяснили, что это помощь от рабочих, без денег?
— Объяснили, а они не верят.
— Нам бы только начать,— сказал Клим,— а потом понесли бы. Да вот зацепиться не за что, остановиться негде на ночь. А нам много не надо, лишь бы переспать и перекусить. А раз тут слабое место, надо обязательно этого добиться и ремонт сделать.
— Надо остановиться вам пока что у Клемса,— посоветовал Панас,— а потом начнете работу, и все наладится...
Так и решили. А после полудня кузнецы вернулись в Терешкин Брод. Вещи они свои оставили в хате Клемса, а инструмент понесли в кузницу, чтобы подготовиться к работе.
Когда открыли низкую косую дверь тесной кузницы и Клим веником начал выметать мусор, возле кузницы стали собираться мужчины. Они подходили, здоровались и стояли, покуривая. Беседовали о том, о сем, но не касались кузницы. Но когда стало неловко уклоняться от разговора о главном, о том, что сейчас все думали, один из мужчин сказал, обращаясь к Климу:
— Давно уж не ковали в нашей кузнице, и она нам так что и не нужна была...
— Как это не нужна? — удивленно спросил Клим.
— А так что и не нужна, потому что если было что делать, ехали в местечко, кузнецы и там гуляли...
— Да и железа нету, если бы что и хотел сделать,— заметил другой мужчина.
— А железа немного мы с собой из района привезли, а немного найдется и у вас, у каждого, если хорошенько поискать над поветью или в кладовой.
— Где оно найдется, если где и завалялось было, так уже давно отыскали и использовали... нет железа.
— А как же вы пахать, сеять выедете, не отремонтировав инвентарь? Что ж это за работа будет?
— А так, что нечего ремонтировать очень...
— А как за колхозом теперь, так отберем лучшие плуги у кого, бороны, и хватит, сколько уж ее, той работы? Это, когда один, так каждый себе смотрел, своим делал, а теперь обобществим и все...
— Обобществите вы! У-у, чтоб вас! — вмешался в разговор Клемс.— Говорите только, а как обобществлять, так никого и не увидишь. Не стойте вот, а несите плуги, чтоб работали люди! Ну, ты вот почему не несешь? — обратился он к одному из присутствующих.
— А мне нечего ремонтировать. Лука сломалась, то я и сам сделаю.
— А ты?
— А я так что с осени ремонтировал, а теперь ручки только неисправные на плугу, так я тоже сам сделаю.
— Оно и слишком торопиться пока некуда,— заметил один из присутствующих.— До пахоты еще далеко, еще поле пока просохнет...
— Ага,— вмешался в разговор еще один.— Поле нынче больно уж грязное. Помню, лет пять тому назад была такая весна ранняя и вязкое поле, так пахать поехали что-то недели через две после пасхи. И пасха была не ранняя, и то кони вязли...
— Хи-хи, вязли, говорит,— вмешался еще один.— Теперь и грязищи такой нету, как когда-то. Вот, родители говорят, как на «Дьяково» ездили пахать, вот где вязли.
— Хм, «Дьяково»! Это же трясина живая, болото сплошное. Бывало, как погонит пастух коров, так и знай, что таскать будешь, непременно завязнут...
— Весной не удивительно, что вязнет, весной корова слабая... отощает за зиму и весной едва ноги волочит.
— А вы что ж это, дядьки, про коров разговорились,— перебил разговор Клим,— надо ж решить, что с плугами будет, чтоб нам напрасно не сидеть тут, потому что и в другое место надо.
— Оно, конечно, а что про коров, так это к слову пришлось. Так пускай посмотрят хлопцы, где у кого что неисправно
