Но как же непроизводительный, если впереди открытая вода и свободное большое плавание, если ты не один выбьешься на простор, а проложишь дорогу другим? Вот она, эта дорога!
Виктор опустился на табурет и, забыв пожарные правила, закурил среди опилок и стружек. Руки его дрожали.
— Поздравляю, Виктор Ильич! — сказал Скобелев. — Отличная машина. Столяры Советского Союза ее оценят.
— И вас поздравляю, товарищи! — ответил Виктор. — Работа совместная.
— Значит, и мы пахали?.. — На лице Скобелева Зина увидела непривычную для него улыбку, какую-то грустную и растерянную.
2
Илья Матвеевич перед зеркалом повязывал галстук. Плетеная пестрая полоска сопротивлялась, не уступала его пальцам, будто была не из мягких шерстяных ниток, а из упрямого арматурного железа. Она свертывалась в неуклюжие кривые узлы.
Обычно Илья Матвеевич носил под пиджаком просторные косоворотки из холста или толстый синий свитер — в зависимости от времени года. На беду ему сшили этот костюм… Слов нет, в новом костюме Илья Матвеевич и стройней, и осанистей, и вообще вроде как бы моложе. Но как с таким роскошным пиджаком совместишь свитер или косоворотку? Да и Агафья с Тонькой в одну дуду дудят: в театр без галстука нельзя; раз в полгода собрался, покажись людям в достойном виде.
Он топтался перед комодом, на котором стояло зеркало, мял, дергал, крутил галстук, слышал, как в кухне Тоня говорила подруге: «Не могу, Валечка, сегодня. Мы с папой, с мамой на „Фауста“ едем. Московский театр ставит».
— Антонина! — окликнул он свирепо.
— Есть, папочка, Антонина! — Тоня появилась на пороге.
— Какого лешего тут делать надо — объясняй! Никуда, видно, не поеду.
— Как — какого лешего? Очень же все просто. Сначала вот так… потом — вправо… потом — влево… и наконец сюда.
— «Вправо-влево» и без тебя известно. А куда «сюда»? Ну куда, куда?
Илья Матвеевич вновь сорвал галстук. Надулись жилы на могучей шее, с треском отлетела перламутровая пуговка от воротничка.
— Езжайте одни с матерью! Мефистофель! — Илья Матвеевич шевелил бровями. — Опера про черта. Придумают же!
— Что ты, папочка! Это гениальная поэма. Ее Гёте написал. Великий поэт.
— Великий поэт? А почему ты больше отца знаешь? Отсталый он у тебя? — Илья Матвеевич усмехнулся.
— Папочка, неправда! — Тоня замотала головой, — Все, что знаю я, каждый может узнать очень легко. Мои знания в двух десятках школьных учебников. А твои!.. Мне сто лет надо прожить, чтобы узнать столько!
— До чего же хитрая ты, дочка! Ну, давай показывай снова: куда налево, куда направо? Пуговку потом пришьем.
Вошла Дуняшка, положила на подоконник большую желтую тыкву, смеющимися глазами смотрела на Илью Матвеевича, на его костюм, ботинки, галстук.
— Гардеробом занимаетесь, — сказала она. — А у нас гость в огороде ходит.
— Что еще за гость?
— Посмотрите сами. Чего я вам буду говорить, когда вы злой хуже тигра.
В огороде Илья Матвеевич увидел профессора Белова. Старик, удивительно похожий на Александра Александровича, худой, седенький и задиристый, рассматривал тыкву, на которой летом Тоня выцарапала булавкой свое имя, и теперь эта надпись разрослась, стала огромной.
— Сестренка себя увековечила, — смеясь, объяснял Антон.
— Та самая? Кораблестроительница?
— Та…
Илья Матвеевич и Белов уже были знакомы, — Антон знакомил их на стапелях на второй день после приезда из Москвы. Тогда же выяснилось, что Белов прекрасно помнит Александра Александровича. Профессор и мастер долго сидели на пирсе, вспоминали Ленинград, какие-то лесовозы, которые они строили вместе. Илья Матвеевич смотрел на них со стороны, прислушивался к их разговору и думал: «А он вроде бы и нашей компании, этот профессор».
Белов ткнул носком ботинка в бок розовой, как поросенок, тыквы, осведомился: «Пудика полтора-два, наверно?» Увидев Илью Матвеевича, приподнял шляпу:
— Добрый день, добрый день! Вникаю в суть огородных таинств. Между прочим, совершенно неосновательно вы обижаете вашу супругу, отвергая фасоль. Прекраснейший пищевой продукт, с богатейшим содержанием белка.
Довольная Агафья Карповна чуть заметно кивала головой при каждом слове Белова о фасоли.
— Разная точка зрения на предмет, — сказал Илья Матвеевич. Он уже позабыл о злосчастном галстуке, был рад приходу Антонова начальника, как он мысленно называл Белова.
На дворе задувал порывистый ветер с моря, нес какой-то пух с отцветших трав и цепкую паутину. Илья Матвеевич пригласил гостя в дом. Антон задержался с Агафьей Карповной.
В столовой Белов сел в кресло деда Матвея. Оно пришлось ему, видимо, впору, профессор откинулся в нем, как бы отдыхая после долгого пути.
— Уезжаю, — заговорил он, поблескивая очками. — Зашел попрощаться. Конечно, еще не раз придется побывать в ваших краях. Но сейчас здесь нужды во мне пока что — или, вернее, уже — нет. Антон Ильич будет представлять наш институт на заводе. Да, Илья Матвеевич, не в порядке комплимента скажу: вырастили вы талантливого инженера.
Илья Матвеевич кашлянул, сурово посмотрел в окно, будто хотел увидеть там того, о ком шел разговор.
— Не молод ли?
— Все наше государство молодо, Илья Матвеевич. Однако молодость эта нам не в упрек.
— То государство, а тут человек. Человек созреть должен.
— Что значит созреть? — возразил Белов. — Он не тыква. Не числом прожитых лет определяется созревание человека.
— Ну это еще как сказать! — Илья Матвеевич нахмурился, забарабанил пальцами по столу. — А опыт-то, он что? Он разве не годами дается?
— Опыт?.. Да, опыт — великая ценность. Но опыт еще далеко не все, что надо хорошему специалисту, особенно в наше время. Необходимы громаднейшие теоретические знания. Вот недавно я осматривал автоматический завод в Москве. Представьте себе, целый завод, на котором двое или трое рабочих. Он выпускает поршни для автомобилей. Все операции автоматически выполняют машины — от литья до упаковки готовых изделий в ящики. Какой же, спрашивается, был опыт у людей, создававших этот завод? Где до этого существовал такой завод? Нет, не опыт, а творческая фантазия, основанная на теоретических знаниях, породила первый в мире завод-автомат. Его же надо было сначала увидеть в уме. А увидеть его можно было только сквозь тысячи тысяч цифр и сложнейших расчетов. Сквозь теорию. Да, теорию!
Илья Матвеевич хмурился все больше, все больше мрачнел.
— Между прочим, — сказал он, — если приводить примеры, приведу их и я. В кораблестроительном деле был человек… теории он не знал, потому что даже сельской школы не окончил. А знаменитый получился из него инженер. Про Титова слышали, конечно?
— Петра Акиндиновича? — Белов пристально и хитро посмотрел на Илью Матвеевича, поднял очки на лоб, прищурился. — Правильно, правильно. Замечательный практик. Самородок. Но его путь был трудный и долгий, Илья Матвеевич. Зачем в наше время ходить такими путями? Еще когда — в прошедшем веке — великий русский поэт сказал: «Учись, мой сын. Наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни». Кстати, о Титове я вам кое-что расскажу несколько позже. Сейчас продолжим разговор принципиальный. На днях я был до крайней степени возмущен. В вашем городе живет мой друг детства, учились вместе в гимназии, теперь он профессор математики. Его сын, окончив десять классов, поступил к вам на завод рабочим. Что же это такое? Причем отец занимает какую-то примиренческую позицию. Что́, говорит, я могу поделать? Пусть мальчик сам выбирает себе дорогу, — ему жить. А я бы взял да и выпорол этого мальчика! Мы, отцы, обязаны руководить поступками своих детей.
— Извиняюсь. — Илья Матвеевич решительно перебил Белова. — А что же тут неладного, если парень поварится в рабочем котле?
— Как что! После десяти лет школы — и что-то паять! Да через пять-шесть лет из него мог бы получиться прекрасный инженер. Он, негодяй, время теряет. На него государство народные деньги тратило, а он…
— Получается, по-вашему, — Илья Матвеевич усмехнулся, — человек становится рабочим только потому, что у него нету способностей.
— Я этого не говорил. Странный у вас вывод.
— Нет, сказали, сказали, чего там! Уж вы обождите, закончу свое… А ведь ваше такое мненьице крепко ошибочное. Полагаю, газеты читаете? Читали, к примеру, весной о лауреатах Сталинской премии? Там тебе токарь-скоростник, там тебе слесарь-лекальщик, там тебе сварщик из депо… Они не только паяют, — Илья Матвеевич покрутил бровь, — они новые станки создают, новые приспособления, новые методы труда.
— Значит, я прав! — сказал Белов. — Ваши примеры свидетельствуют о том, что этим людям уже не рабочими надо быть, а техниками, инженерами.
— Почему это сразу техниками да инженерами? Пусть поработают. — Илья Матвеевич снова начал мрачнеть. — Вот они, руки! — Он показал свои большие, в рубцах и шрамах, широкие ладони. — Я ими без малого десяток крупных кораблей построил. Мелких и не сосчитать. И скажу: не я, рабочий, к инженерам, а инженеры ко мне, к рабочему, советоваться ходят.
