После представителя компании братьев Нобель выступили управляющий нефтепромыслами Ротшильда и представители других иностранных фирм.
Губернатор Накашидзе слушал их внимательно, потягивая ликер.
— Местных нефтепромышленников, — сказал он, — не должны тревожить действия иностранных компаний. Мы предоставляем возможность каждому вести свои дела сообразно его капиталу, его экономическим возможностям. Господа предприниматели должны знать, что в случае надобности мы можем лишить рабочие массы тех прав, которые им предоставляются, точнее, которые мы вынуждены им предоставлять в силу тех или иных неизбежных обстоятельств. Власти всегда готовы прийти на помощь вам, не забывайте этого. Вы можете всегда рассчитывать на поддержку правительства.
— Да здравствует наше правительство! — выкрикнул Мусса Нагиев. — И да не затупится по милости аллаха его карающий меч! Да будет вечно стоять по милости аллаха его тень над нашими головами!
Женя не менее, чем все гости, осталась довольна прошедшим вечером. Она радовалась тому, что сможет рассказать обо всем увиденном и услышанном товарищам из Бакинского комитета.
Директор реального училища Михайловский, которому Женя прислуживала, не спускал с ее лица пристальных глаз. Он старался, чтобы Женя все время была возле него. «Подлей-ка мне ликеру, милая!.. Принеси еще чашечку кофе!..» — то и дело обращался он к ней. Когда нефтепромышленники заспорили, он, улучив момент, пытался втянуть Женю в разговор.
— Я очарован вашей воспитанностью и умением держать себя, — сказал он.
Женя оставила без ответа его комплимент.
Когда она подавала ему кофе, он опять обратился к ней.
— Весьма признателен за внимание, милая девушка. Прошу прощения за то, что мне приходится тревожить вас и утруждать ваши изящные ручки.
И на этот раз Женя молча отошла.
Михайловский бросил ей вслед:
— Воспитанная девушка должна отвечать, когда с ней разговаривают.
Женя осталась верна себе.
После этого Михайловский уже не делал попыток заговорить с ней. До конца вечера он продолжал потягивать ликер и курить сигару.
В конце 1904 года борьба большевиков с меньшевиками, готовыми идти на компромисс с царскими властями и буржуазией, обострилась до крайности.
Большевикам приходилось давать отпор зубатовцам, лидерам бакинских меньшевиков, местной организации «Дашнакцутюн», армянским мелкобуржуазным националистическим партиям, а также либералам, анархистам и прочим немарксистским группировкам.
В один из пасмурных декабрьских дней Павел, Василий, Аскер, Мамед и Айрапет возвращались с собрания ячейки большевиков-железнодорожников, на котором обсуждались вопросы подготовки к III съезду партии и методы борьбы с меньшевиками и националистическими группировками.
В лавке на углу Солдатского базара Айрапет купил две буханки ржаного хлеба и предложил товарищам:
— Пошли ко мне. Приглашаю в гости. Сегодня моя Айкануш именинница и просила передать вам свое желание видеть вас всех у нас за столом. Хочет угостить вас фаршированной рыбой, начиненной луком и кишмишом.
Все, кроме Павла, охотно согласились.
— Прошу тебя, Айрапет, — сказал он, — передай поклон жене, поздравь ее от моего имени и извинись, скажи: Павел не имел возможности поздравить ее лично.
— А почему ты не можешь пойти с нами? — удивился Айрапет.
— Стыдно идти к имениннице с пустыми руками. А у меня в кармане ли гроша. Не на что купить даже букет цветов.
Товарищи начали убеждать Павла пойти с ними — мол, бедность не порок, но Павел настоял на своем.
Они расстались.
Павел побрел по Телефонной улице, предаваясь невеселым размышлениям. Ему вспомнилась Женя, их последняя ссора, когда он сказал ей: «Лучше нам не встречаться!» С тех пор минуло много недель, но тоска не проходила, сердце не хотело подчиняться воле хозяина.
«Что особенного случилось? — рассуждал Павел. — Отчего я не перестаю думать о ней? На свете живут миллионы молодых людей, таких же, как я и Женя. История отношений многих из них похожа на нашу, как одна капля воды на другую. Ну, встречаются, ну, расходятся… Что же в этом необычного? Почему же я не могу не думать о ней? Ведь она для меня посторонний человек и не считается с моими желаниями. Если бы считалась, не стала бы работать в доме миллионера вопреки моим советам. О какой же дружбе, о какой любви может идти речь!? Я не должен стремиться восстановить наши прежние отношения. Ясно, на такой работе революционный дух из нее скоро выветрится. Жизнь в доме миллионера отравит ее сознание. Пока она изменилась только внешне, но это повлечет за собой и постепенное внутреннее перерождение. Ну и пусть, я тоже изменюсь и забуду ее. Человек способен сделать все. Обуздать сердечные чувства трудно, но возможно. Убежден, она уже забыла меня. Даже не интересуется, жив я или меня нет уже на этом свете. Да, Женя стала совсем чужой для меня!..»
Но в глубине души Павла жило иное чувство, противоположное тому, которое он старался внушить себе: «А может, все-таки любит?.. Может, я все-таки дорог ей?..»
Терзаемый сомнениями, он остановился на углу Барятинской и Горчаковской улиц. Мысли Павла обратились к тому времени, когда он впервые увидел Женю и они жили под одним кровом в доме Сергея Васильевича. Он вспомнил, как неумело объяснился девушке в своих чувствах, как она, смущенная и притворно рассерженная, выбежала из комнаты, как они вместе сидели над книгами и как он почувствовал на своей щеке ее волосы. Вспомнил их споры о прочитанном. Вспомнил, как Женя притворно сердилась на него закрывала лицо руками, а он видел, что глаза у нее смеются. Что было потом?.. Подпольные собрания, демонстрации, стачки.
«Ведь это она спасла меня от ареста. Отважная девушка! Ее смелости и воле можно позавидовать. Но почему, почему так неудачно сложились наши отношения?!»
Грубый окрик вернул Павла к действительности.
— Убирайся прочь, не то!…
Он увидел перед собой городового, который расхаживал взад и вперед по Горчаковской улице, охраняя банк Гаджи Зейналабдина Тагиева.
Городовой подкручивал пальцами пышные усы, сердито таращил на Павла глаза.
— Говорят тебе, убирайся!..
Павел молча пошел назад по Горчаковской улице, затем, обернувшись и увидев, что городовой забыл о нем, перешел на противоположную сторону и укрылся в подворотне.
Огромный двухэтажный особняк миллионера Тагиева был напротив, чуть наискосок, и смотрел на Павла множеством ярко освещенных, широких и высоких окон.
Послышался скрип парадной двери, массивной, сделанной из дуба и железа.
Павел насторожился.
Из особняка вышла женщина, судя по одеянию и поступи, молодая, и поклонилась в ответ на приветствие городового, который лихо козырнул ей.
Походка женщины показалась Павлу знакомой.
«Неужели Женя?.. — мелькнуло в голове. — Вполне возможно. Пойду за ней. Эх, Женя, Женя!… Кто бы мог подумать, что ты поступишь служанкой в дом богача?… Что тебя вынудило к этому? Ясно — жизненные трудности. И в этом нет ничего необычного. Материальное положение играет большую роль в жизни человека».
Он пошел следом за женщиной, стараясь, чтобы она не заметила его.
«А может, я ошибаюсь? — продолжал рассуждать он. — Может, не только общественная и материальная жизнь определяет поведение и поступки человека?… Ведь настоящий революционер, не желая быть зависимым от общества, которое он осуждает, должен стремиться изменить его, освободить от тех экономических условий, которые характеризуют каждое буржуазное общество. Как я должен отнестись к тому, что Женя из-за материальных лишений решила пойти на поклон к буржуазии, сочла возможным примириться с существующей общественной жизнью?! Очевидно, она оказалась в плену у праздной буржуазии, привыкла к уродливой изысканности жизни богачей, поддалась прелестям красивых шелковых одежд, благоухающих ароматом духов. А ведь когда-то Женя жила совсем иначе. Чтобы надеть наутро чистую блузку, ей приходилось с вечера стирать и утюжить ее. Второй блузки у нее не было. Случалось, она сама пришивала отваливающуюся от туфли подошву. А как она мечтала о простеньком головном платке!… Тем, который был у нее, невозможно было покрыть голову, — настолько он обветшал. В холодные дни ей приходилось сидеть дома, так как у нее не было теплого пальто. Молодость легко поддается обману. Девушки из простых семей, оказавшиеся по воле обстоятельств в болоте буржуазного общества, нередко являются жертвами своих собственных мечтаний, страсти к красивой одежде, украшениям, к легкой, веселой жизни. Разве не таким путем девушки из рабочих и крестьянских семей идут нередко в публичные дома, становятся предметами развлечений богачей на пирах и в роскошных особняках, прислуживают по ночам пьяным прожигателям жизни, наполняют их бокалы вином, удовлетворяют их необузданные страсти?! Но и моя вина велика. Моя любовь не дала Жене ничего хорошего. Любя ее и добиваясь взаимности, я был часто несправедлив к ней, изводил ее своей ревностью. Да, вина моя велика. Главным в моем отношении к Жене были не дружеские, товарищеские, а эгоистичные, чисто мужские чувства. Я любил в ней прежде всего красивую девушку и этим самым развивал в ней дурные качества. Учил ревности, учил видеть в себе только девушку, созданную для любви. И вот я наказан за это. Возможно, теперь она рассуждает так: „Пусть не Павел, пусть рядом со мной другой мужчина, какая разница?!.* Убежден, Женя отлично может бороться с полицейскими и жандармами, но она не в состоянии противостоять гнусным ухаживаниям и приставаниям, пошлым комплиментам бакинских богачей-сластолюбцев. Ведь очень часто чувственность приводит девушек в объятия развратных, пошлых мужчин. Как Женя изящно одета!… Кто теперь может подумать, что она — дочь рабочего? И как одет я?!. Какая между нами разница, черт побери!… Теперь она постесняется идти с плохо одетым человеком. Ну и пусть!… Сам виноват. Что хорошего я сделал для нее, что я дал ей? За что она должна любить меня?…“
