Отец Янис неспешно и раздумчиво кивнул головой. По его виду можно было заключить, что слов Леонтины он не одобряет, однако такой ответ его вполне устраивает.
— В таком случае, надо думать, вы не станете возражать, если о девочке позаботится православная церковь?
— Такая честь…
На другой день в Зунте появились две неопределенного возраста монашки и забрали девочку в Ригу. Ивовой корзинкой жена Калкава еще долго пользовалась, кстати, появляясь с ней и в магазине, а осенью ходила по грибы и ягоды. «Такая легонькая, и ручка удобная», — расхваливала жена Калкава свое приобретение.
Под рождество километрах в двадцати от Зунте лесорубы в чаще леса набрели на повесившуюся женщину. Вороны изрядно потрудились над трупом, да и время свое дело сделало. Лишь по лоскутьям нижнего белья (ни платья, ни обуви не обнаружили) бывшие хозяева высказали предположение, что это могла быть Велта. Полной уверенности не было. Официально Велта считалась без вести пропавшей. По общему мнению, она так или иначе из этого мира ушла, хотя и возникали временами различные слухи, заставлявшие в том усомниться. Так, рассказывали, будто кто-то видел Велту с цыганами в Курземе, другие будто бы встречали ее в обличье шикарной дамы с фальшивыми документами. А еще поговаривали, что она вышла замуж за подпольщика и вместе с ним тайно покинула Латвию. В последний раз имя Велты всплыло в годы оккупации в связи с жуткими историями о какой- то таинственной душнтельнице, но более злободневные события эти толки быстро загасили.
Совершенно точно известно то, что по завершении второй мировой войны дочь Велты оказалась на берегах Рейна. Ее дальнейшая судьба сложилась следующим образом. Детский приют под попечением монахинь она сменит на дом приемных, живущих в достатке родителей. Закончит университет в Бонне. На судебном процессе Баадер-Майнхоф она будет фигурировать как соучастница и связная, но ей удастся бежать из тюрьмы и потом придется скитаться по свету. В восьмидесятых годах она вернется в Западную Германию, примкнет к партии «зеленых» и станет одной из видных активисток движения против размещения в Европе «першингов» и крылатых ракет.
Переживания Элвиры все заметней отражались на ее облике и поведении. Ее былая, вся насквозь светящаяся кожа покрылась багровыми, точно от пощечины, пятнами. Громадные глаза впивались в человека исступленно и мрачно. Она сделалась малоподвижной, неразговорчивой, покупатели стали избегать ее. Хотя Элвира по инерции продолжала подкручивать патефон, ставить новые пластинки, вокруг нее сгустилось поле такого уныния, такого отчаяния, что ненароком оказавшиеся в магазине молодые люди торопились поскорее слинять, будто их кто-то за дверь выталкивал. Происшедшие с Элвирой перемены более других ощутил Индрикис, а потому теперь и реже с ней общался. «Шальная баба, совершенно несносная», — про себя поругивал он ее. А впрочем, все было куда сложней. В безудержной ее пылкости, безоглядной самоотдаче таился соблазн, и немалый. Как трудно, однако, было все это вынести. Самые прекрасные мгновения она умудрялась испортить своими причитаниями: «Я виновата, я погибла!» Осуждая себя, винила и его. Если не прямо, то косвенно, как соучастника в общих бедах и горе. «Да что я, в самом деле, платок для нее, чтобы слезы утирать? Нашла себе забаву!» — перед собой оправдывался Индрикис.
Уверовав, что все предрешено и все неотвратимо, Элвира отбросила осторожность. Теперь вечерами сама приходила в комнату Индрикиса, нисколько не таясь от Леонтины. Хотя более, чем Леонтины, следовало остерегаться Нании, проявлявшей повышенный интерес к взаимоотношениям Элвиры и Индрикиса. Однажды Нания подкараулила Элвиру, когда та входила в комнату Индрикиса. Как только Элвира вышла, поджидавшая ее в коридоре Нания сказала:
— А я видела, как ты вошла, и решила подождать…
Элвира ей ответила взглядом — мне это безразлично.
— …Зная, что ты там не задержишься, — с ухмылкой продолжала Нания. — Потому что Индрикиса в комнате нет.
Нания на полголовы переросла Элвиру. К магазину душа у нее не лежала, зато она любила копаться в саду, двор прибирать; при случае могла и дров напилить, печные дымоходы почистить. Ее голенастые ноги лоснились от загара, а руки всегда были испачканы. И одевалась как-то чудно. Нании нравилось донашивать выходные платья Леонтины. Работая в саду или подметая перед домом улицу, свое и без того диковатое одеяние она дополняла какой-нибудь кокетливой шляпкой из гардероба Леонтины. Башмаки Нания носила самые простецкие, к тому же каблуки на них всегда бывали сточены.
Подглядывания Нании не слишком удивили Элвиру — обычная детская шалость, и только. Куда больше поражали ее выходки Нании, раскрывавшие в ней взрослевшую женщину. В общем, они были как сестры. Разве она сама еще недавно не сгорала от любопытства — столько вокруг завлекательных тайн! Правда, было в Нании что-то бестактное: так, она повадилась тайком рыться в Элвирином шкафу, примеряя ее бюстгальтеры, подвязки, тонкое белье. Это выводило из себя Элвиру. До тех пор, покуда Нания в своей простоте не обращалась к ней с каким-нибудь наивнейшим вопросом: «Как думаешь, выйдет из меня кормящая мать? Смотрю, что-то груди совсем не растут?» Или: «У меня такой узкий таз, должно быть, я никогда не смогу родить, так и останусь уродкой».
На следующий вечер, после того как Нания её подкараулила в дверях комнаты Индрикиса, Элвира опять направилась туда же. И на этот раз комната оказалась пуста, что не слишком огорчило Элвиру. В последнее время настроение у нее было настолько безотрадное, ничто не могло его поднять или испортить. Странно только, что совсем недавно она отчетливо расслышала в коридоре шаги Индрикиса, — в это время он обычно возвращался из кино. А спуститься вниз, не заскрипев рассохшимися дубовыми ступенями лестницы, было просто невозможно.
Все еще недоумевая, теряясь в догадках, куда запропастился Индрикис, Элвира уловила какие-то необычные звуки, Нания в своей комнате не то невнятно бормотала, не то боролась с одышкой. Пораженная Элвира подошла поближе, и обмерла, и, как утопленник в омут, бултыхнулась с головой в страшные предчувствия — ни вздохнуть, ни выдохнуть, сверху тяжкий прозрачный пласт, мысли заколодило, конечности похолодели. Заранее зная, что она сейчас увидит, возможно, как раз потому, цепляясь за последнюю надежду — а вдруг все померещилось? — Элвира совершила невероятное: без стука, без предупреждения распахнула настежь дверь комнаты Нании. То, что открылось глазам, полетело на нее, как кирпич с карниза. Тонкие лягушачьи, ножки Нании казались совсем бурыми под мягкими, никогда не видавшими солнца ягодицами Индрикиса.
Никто потом толком не помнил, да и не хотел вспоминать, что было дальше. Элвира считала, она опрометью бросилась вон из комнаты, а Нания полагала, что Элвира долго стояла на пороге, обзывая её разными непотребными словами. Во всяком случае она хорошо помнила, как крикнула Элвире что-то вроде: «Пошла сейчас же вон!» Индрикис помнил, как он сказал: «А ну ее к черту!» Но была ли в тот момент Элвира еще в комнате, он поручиться не мог. В одном из разговоров он заметил Нании: «Ты что же, хотела, чтобы я бросился за ней вдогонку?» Нет, и Нании не пришло тогда в голову бежать за Элвирой. Хотя, как станет ясно из дальнейшего, Элвира своим появлением Нании жизнь спасла.
Наутро обнаружилось, что Элвиры нет дома. Вот тут-то все забегали. Леонтина закрыла магазин. Под вечер участковый пристав Калкав отыскал Элвиру в сарае для сетей километрах в двух от города по направлению к Риге. Была середина февраля, но, слава богу, стояла оттепель. Настолько ума у Элвиры хватило, чтобы надеть пальто, фетровые боты, прикрыться вязаным платком. Она была при сознании, все слышала, видела, только на вопросы не отвечала и самостоятельно шагу не могла ступить. Элвиру колотила такая дрожь, будто ее на сите подбрасывали. Ночью температура подскочила до сорока. Диагноз местного врача был краток и ясен: двухстороннее воспаление легких.
После ухода врача у Леонтины с Индрикисом произошел следующий разговор:.
Леонтина. Это ужасно, хуже быть не может.
Индрикис. Что? Не понимаю, о чем ты говоришь?
Леонтина. О позоре! Подумай, какие толки опять пойдут. Родственницу из дома выгнали… двоюродную сестру.
Индрикис. Никто ее не выгонял.
Леонтина. Я ничего не знаю и знать не желаю, но если обнаружится, что ты виноват… Берегись!
Индрикис. Чего ради мне беречься.
Леонтина. Если выяснится, что Элвира в положении, ты женишься на ней или я лишу тебя наследства!
Индрикис. Смех берет, право…
Леонтина. Смеяться погоди. Подумай лучше, как разговоры пресечь. Пожалуй, все надо свалить на болезнь. В горячке, мол, из дома сбежала…
