Водою воевали, водою платили калым за невесту и — самое главное — водою правили. Естественно, что роды крепко держались за свои родные арыки, — и были роды, богатые водой, и были роды, водою бедные. Война за воду шла от эмиров, ханов и беков к простым жилищам дехкан и не прекращалась столетиями. История завоевания воды создавала и образы эпических богатырей и образы ростовщиков — «помещиков воды».
Зависимость от воды крепко держала бедняков-дехкан в руках баев, ростовщиков и духовенства.
С приходом советской власти все изменилось. Вода перешла в руки государства и им одним распределяется между трудящимися — по нуждам и потребностям различных местностей.
С годами расширялись площади посевов, улучшалась и исправлялась сеть каналов, росло благосостояние дехкан. И люди захотели иметь больше воды, чем они до сих пор имели.
Бесцельно уходящая, праздная вода рек стала раздражать их, как явный беспорядок.
Люди захотели прибрать воду к рукам.
Мечты об этом родились, конечно, всюду — и в Туркмении, и в Таджикистане, и в Узбекистане, — всюду, где под боком была неиспользованная вода.
Мечтали о воде все, но первыми осуществили эту мечту колхозники Ферганской долины Узбекистана.
Это произошло даже несколько неожиданно, весною этого года, на слете колхозников-стахановцев Маргелана. Говорили, конечно, о воде, о том, что ее всегда не хватает, что можно было бы построить канал своими средствами. Говорили, что правило о том, чтобы строить каналы на цементе, не так уж правильно, если его понимать буквально.
— Не железную же дорогу мы хотим строить, — рассуждали колхозники. — На что нам цемент и железо? Для плотин и сооружений? Хоп! Так пускай лет пять-шесть постоит канал на самодельной технике, а когда будет больше цемента — улучшим его.
Вот тогда-то мираб Расулев и высказал мысль: соорудить Ляганский канал в честь XVIII съезда ВКП(б).
Еще в феврале этого года строительство канала длиной в двадцать три километра силами колхозов казалось начинанием почти дерзким. Никто не знал, чем оно могло кончиться. Казалось легкомыслием — собрать четырнадцать тысяч человек, не имея в распоряжении строительства ни лопат, ни куска хлеба, — ничего, кроме планов и проектов самого сооружения.
Колхозы показали образец дисциплины и плановости. Они вышли на работу со своими поварами и запасом продовольствия, с оркестрами и хорами, со своими кетменями и тачками, и стройка, планируемая на год, была закончена в семнадцать дней.
И тотчас зародилась мысль о Большом Ферганском канале. Попробовав свои силы на небольшом деле, ферганцы были уверены теперь в новом успехе.
Ляган вызвал множество подражаний. В Ташкенте, в Бухаре, в Самарканде — всюду строили маленькие районные каналы, но гигантское дело было сейчас под силу, пожалуй, только одной Фергане. Именно здесь, в области, напоминающей стокилометровый сплошной сад, сеть каналов разветвлена особенно густо, воды больше, культура сельского хозяйства выше и совершеннее, а колхозы сильнее и богаче, чем в других областях.
…Большой Ферганский канал пойдет через земли двух тысяч колхозов, в его воде заинтересованы тридцать два хлопковых района, а общая площадь земли, на которую он окажет влияние, приближается к пятистам тысячам га.
Но все это произойдет не сразу.
Сначала канал даст воду только на двадцать тысяч га новых земель; потом он усилит водное питание старых сельскохозяйственных районов, что позволит ввести в них многопольный севооборот; и лишь в третью очередь коснется бесплодных песков Тал-Кудук-Кума.
Пять городов Узбекистана и четыре сельскохозяйственных района Таджикии также получат воду Ферганского канала.
Весною, начав Ляганский канал, колхозы выдвинули на стройку — путем выборов на общих собраниях — лучшие отряды своих стахановцев. Колхоз с колхозом соревновались в работе, в постановке питания, в культурном обслуживании. Соревновались инженеры, землекопы, повара, конюхи, певцы, затейники. Соревновались районы и областные театры. Создалась своеобразная трудовая олимпиада.
Люди вели себя, как на празднике. Днем работали, вечерами слушали столичных певцов и лекторов, ликвидировали неграмотность, подавали заявления о приеме в партию, заключали помолвки.
Работы на Большом Ферганском канале начались первого августа. Но еще за два-три месяца в колхозах развернулись предварительные соревнования. Намечали людей, резервировали продукты, мастерили инвентарь, обсуждали проекты инженеров. Колхозники потребовали, чтобы трасса канала шла через перекаты:
— Пусть работ будет больше, — зато мы поставим на перекатах колхозную гидростанцию.
Близ Коканда, задолго до начала строительства, на сухом, бесплодном пустыре стали строить водную станцию и смолить лодки. Кое-где заранее производили планировку новых садов вдоль канала, разрушали старые дома и строили новые; пересаживали виноградные лозы и рыли арыки на месте будущих новых усадеб; делали в арыках перепады из кирпичей, чтобы сразу запела, заиграла вода — лучшая птица Узбекистана.
…Утром в Ташкенте стало известно, что ЦК ВКП(б) санкционировал стройку, а уже через сутки я слушал в Фергане обстоятельный рассказ пожилого колхозника о том, что товарищ Сталин, дескать, озабочен: понимают ли коммунисты Ферганы, какое важное и трудное дело берут на себя, сумеют ли они возглавить энтузиазм колхозников, не будет ли позора? И, как бы убеждая Сталина, колхозник отвечал самому себе:
— Позора не может быть никакого. Все сто шестьдесят тысяч человек знают, что надо делать. Не воду тяжело провести, а тяжело устроить той (пир, праздник. — П. П.) на сто шестьдесят тысяч участников. Вот что тяжело!
Он объяснил, что было бы желательно (старики уже обсуждали этот вопрос) по окончании работы посадить двести тысяч человек в один круг и петь и плясать всем вместе. Но такого круга нельзя сделать, и праздновать придется в разных местах, что поистине очень досадно.
1939
В Львове жизнь напряжена до крайности. За двадцать семь дней город пережил столько событий, что никакой репортаж не способен передать их настоящие темпы. Город пережил войну, бомбардировку, срамное бегство польского правительства, общегосударственный хаос, общее отчаяние и смятение и, наконец, чувство освобождения города Красной Армией.
Революционное настроение рабочих и крестьян с приходом Красной Армии стало искать широкого выхода. Крестьяне, подлечив замотанных коней, взялись за пахоту. Позднее время их не смущало — погода тут ни при чем, когда надо делить и пахать свою землю, засеять панскую, теперь свою — землю. Это было голосование делом.
Рабочие создавали профсоюзы и рабочие комитеты, инициативные хозяйственные люди из народа становились во главе брошенных хозяевами предприятий. Толпами являлись в отделы здравоохранения временных управлений больные, годами ожидавшие помощи. Десятки тысяч безработных заявили о своем существовании. Кто-то находил покинутый особняк с дорогим оборудованием и требовал немедленной посылки ученой комиссии для его изучения, кто-то обнаруживал переодетого шпика и приводил собственноручно. Железнодорожники перешивали колею, трамвайщики разбирали возведенные поляками баррикады, намечались к открытию новые клиники, детские дома. Все началось сразу и как бы в трех измерениях, а срок для того, чтобы вернуть жизни нормальное деловое течение, исчислялся днями.
Сложнейшие процессы человеческого роста под влиянием новых условий проходят поэтому в обстановке нервной горячки. То, что требует месяца, делается в трехдневку; то, что требует дня, осуществляется туг же, мгновенно. Ко дню Украинского Народного собрания Львов двинулся на полвека вперед.
Цивилизация панской Польши была не хитрой штукой. Две-три «европейских» улицы в центре города — и сотни смрадных средневековых переулков с домами, в которые страшно заглянуть. Элегантные книжные магазины на центральных площадях — и поразительная малограмотность средних слоев. Десяток дорогих магазинов с добротными товарами — и сотни мелких лавчонок с жульническими товарами, которые существуют не для того, чтобы ими пользоваться, а для того, чтобы их сбыть с рук. Древний какой-нибудь университет, знаменитый со средних веков, с двумя-тремя профессорскими именами — и сотни невежественных, не подготовленных к жизни студентов.
Исторические дни накануне Народного Собрания здесь никогда не забудутся.
Я пишу, сидя у открытого окна комнаты, выходящей на Марьяцкую площадь. С утра до глубокой ночи она, не глядя на дождь, гудит задором и кликами проходящих демонстраций. Каждая колонна хочет обязательно пройти через центр города; нет квартала, где бы не слышался в любое время «Интернационал». Митинги, собрания агитаторов, хоры молодежных кружков, разучивающих «Интернационал», субботники — и снова мощные, страстные митинги.
