сивый! Но, буланый!» — И дёргала его за руку, подпрыгивая.
Эта болтовня обессиливала его, и, временами промолчав целый вечер, не обращая внимания и не глядя на молодого человека, она брала на прощанье его руки и тоскливо говорила, волнуя Степана своим тихим голосом:
— Ах, божественный, какие мы глупые-глупые! Впрочем, ты ничего не понимаешь.
Он действительно отказывался что-либо понимать кроме того, что тонкая девушка приворожила его к себе и заняла в его жизни прочное место. Каждый вечер в семь часов он выходил из дому, заходил по дороге в кондитерскую, где его через педелю начали встречать с приятной улыбкой. И он сам так привык к её хозяину, что ему казалось неудобным перестать покупать конфеты. Платя деньги, он грустно думал:
«Я вожу её в кино и кормлю конфетами. Действительно, я глупый. Действительно, я божественный, то есть придурковатый».
Несколько раз он пытался поднять в её глазах свою ценность, намекая ей на свою связь с литературой, так как сказать ей это открыта он не решался, но намёки эти были такими смутными, что понять их она не могла. Да и интересовалась больше газетами и всегда рассказывала последние политические новости.
— Ты читал сегодня английскую ноту? Такая длинная! А как прекрасно начинается: «Сэр, правительство его величества…» Ах, как это хорошо, писать такие смешные ноты!
Чего она, собственно, хотела? Украдкой поглядывал на её лицо, украшенное русыми кудрями, выбивающимися из-под приплюснутой шляпы. Это было! на редкость живое личико, каждое движение души сразу отражалось на нём. То оно становилось ясным, то темнело от неведомых тучек, которые плыли в её глазах, и от этих беспрестанных перемен в её настроениях его охватывала то надежда, то глубокое отчаяние, когда она внезапно хмурилась, погружаясь в зловещее молчание. Молодой человек силился развеять её беспричинную тоску, рассказывая о своих приключениях во время восстания и войны, но она, увлёкшись чем-нибудь на миг, сразу же угасал! и хмуро бормотала:
— Ах, как всё это скучно! Не нужно никакой войны. Это выдумали люди. Ты хочешь сказать, что был героем? Как это глупо?
Тогда охватывала его тоска, и они шли по скользким улицам, безгранично далёкие, но скованные какой-то Неизбежностью, неся своё молчание под хмурым осенним небом. Однажды, в припадке скуки, она швырнула через забор свой любимый стэк, заявив:
— Он надоел мне. Я ненавижу его.
А через десять минут пожалела о своём поступке, и Степан, возмущённый её капризами, должен был войти в незнакомый двор и, зажигая спички, искать в болоте стэк, всполошив собак и перепугав жителей. Стэка он, конечно, не нашёл и, выйдя на улицу, чувствовал к, своей угнетательнице такую ненависть, что готов был уничтожить её ударом кулака.
Этой ночью он пережил восстание раба. При свете электричества он впервые заметил кричащий беспорядок. Пыль покрыла убогую мебель, и на полу лежал кучками неубранный сор. Мокрым холодом тянуло со двора сквозь незаклеенное окно, и порывы ветра колебали звенящее стекло, с которого осыпалась замазка. В углу над пальмой, склонившей жёлтые ветви, зловеще ширилось влажное чёрное пятно. Тяжёлая тоска нахлынула на Степана, ибо это разрушение напоминало ему бессмысленность его собственного существования. Опустошение сердца отразилось на комнате. Сев у стола, где в беспорядке лежали развёрнутые книги и листы бумаги, он с сожалением осуждённого вспомнил лето, спокойную размеренную работу, когда голова так жадно поглощала массу фактов, мыслей.
Где рассветы, полные свежести нерастраченной силы? Где тихие вечера, когда он сладко засыпал, убаюканный ощущением гармонии души? Они утрачены, и путь к ним зарос травой. Ради чего? Раскрыв одну из тетрадей, он смотрел на свои записи о прочитанном, как банкрот на когда-то надёжные балансы. Осень почувствовал он в себе, ненастье и туман.
И что получил он взамен? Ничего, кроме неприятностей и унижения. Ничем он не стал, кроме женского прихвостня, игрушки в руках шальной девушки. Да хоть бы было за что! Хоть бы он получил ту реальную ценность, за которую стоит пожертвовать! И какая нелепость все эти конфеты и хождение в кино! Мещанство, интеллигентщина!
Кроме того он обеднел. Гонорар, полученный из Харькова, давно уже растрачен. Деньги эти исчезли, не оставив следа. Непомерные расходы безжалостно пожирали его заработки от лекций, оставляя ему копейки на обед и ничего на ужин. Одежда с каждым днём теряла вид, носки были порваны, бельё без пуговиц, за квартиру он не платил второй месяц. Случайно и неожиданно эта девушка уничтожила его не только духовно, но и материально, а это в сущности одинаково плохо. Довольно, довольно! Никогда он уже к ней не пойдёт. Точка. Конец.
Степан хорошо знал, что лучшее лекарство от бедности — труд. Радость труда ощущал он полностью, отдаваться ему умел до самозабвения, но всё несчастье его заключалось в том, что что-то постороннее, беспокойное оторвало его от труда.
Утром, как только Степан раскрыл глаза, пришла ему в голову мысль написать киносценарий. С радостным увлечением Степан обдумывал своё новое задание и был готов его осуществить.
Собрав книги, пролежавшие более месяца, он отправился в библиотеку и, избегнув штрафа ловким заявлением о болезни, взял нужную ему кинолитературу. Двух дней было достаточно, чтобы хорошо усвоить технику писания сценария, которая, к слову сказать, не принадлежит к понятным. Частые посещения кино давали ему нужные иллюстрации, и он удовлетворённо посмеивался, думая, что ничто в мире не гибнет даром, даже увлечение девушкой может принести реальную пользу. Быстро набросав план кинодрамы из времён гражданской войны в шести частях с прологом, где было всё, что нужно: социальная ненависть — раз, любовь между героем рабочим и женщиной вражьего лагеря — два, очаровательная девушка-пролетарка, спасающая рабочего от смерти и переносящая его чувства на себя, — три, выстрелы и дым — четыре, победа справедливости — пять, не говоря уже о мелких фактах, ничем не уступающих главным. Были в драме и комические элементы, например, кулак, которому в сценарии страшно не везло и который своими неудачами страшно насмешил автора. Проработав неделю, молодой человек вложил в эту несложную схему всё своё уменье, сделав её трагичной, и так запутал действие, что фабула стала интересной. Несколько раз перечитал он это произведение, удивляясь лёгкости своих кадров, и переписав отослал его в ВУФКУ.
Потом почистил костюм, наваксил до блеска ботинки, вымыл калоши, надел пальто и пошёл на Гимназический переулок. Когда Зося предстала перед ним, он горячо сжал её руку и сказал:
- Зося, как я тебя люблю!
— Куда ты пропал, божественный? Я без тебя скучала,
