ответила она, вырывая руку.
— Работа, Зося! Проклятая работа!
У него был гениальный план. Кончая писать сценарий, он понял, что суть их отношений упирается в проблему комнаты. Действительно, Зося жила в одной комнате с родителями. С другой стороны, он был уверен, что ни одна порядочная девушка на квартиру к мужчине не придёт. Это неприлично. В-третьих, мешала осенняя непогода. Но из всех затруднений был выход. Он узнал об его существовании из романов и пришёл в восторг. Это будет по-европейски, сто чертей!
— Я голоден, Зося. Идём ужинать, — сказал он.
— Я тоже голодна, — призналась она. — Но мы никогда не ужинаем.
Он понизил голос:
— Поужинаем в отдельном кабинете.
Она радостно всплеснула руками:
— Ах, отдельный кабинет, это чудесно!
Они свернули в первую пивнушку, где на вывеске была надпись: «Отдельные кабинеты». По узким ступенькам опустились они в подвальчик, она — смеясь весёлой выдумке, интересная и возбуждённая, а он — рассерженный, волнуясь о последствиях, стесняясь каждого своего шага. И когда стали внизу на площадке, откуда виден был меж раздвинутой завесой вход в главный зал, где играла музыка, и когда внезапно выросла фигура с салфеткой в руке, Степана охватила такая робость, что пока он собрался с мыслями, Зося властно, как завсегдатай и знаток кабинетных дел, небрежно бросила:
— Будьте добры, отдельный кабинет.
Фигура поклонилась и неслышно повела их через тёмные двери, низким проходом, где сырость и плесень напоминали Лаврские пещеры, и Степан невольно вздрогнул от этого душного запаха? странным образом напоминавшего приют святости среди распутства. Выпустив Зосину руку, он шёл, держась середины прохода и нагнув голову, чтобы как-нибудь не коснуться стены, или потолка, где, казалось ему, пыль и плесень лежали слоями. Фигура скоро остановилась и щёлкнула выключателем.
— Пожалуйста, — произнёс официант.
Тогда Степан увидел, что в коридор выходят четыре двери и одно крохотное оконце без стекла. Коридор изгибался подковой, поэтому музыка доходила сюда глухо, будто издалека спускаясь в покинутую мокрую шахту.
Зося уже вошла в комнату, когда Степан медленно переступил её порог. Ему бросились в глаза стены, некогда оклеенные обоями, которые, оторвавшись, висели клочьями, обнажая серый мел. Рисунок их исчез под грязью и превратился в странные пятнистые узоры, чернея в углах от сырости и паутины. Окон не было. Справа у стены стоял широкий клеёнчатый диван, выцветший, облезлый, весь в выбоинах и прорехах, покрытый следами человеческой тяжести, свидетельствовавшими о долголетней и старательной службе. Над ним висела репродукция картины, на которой были изображены ссыльные, кормящие через окно вагона голубей, другая картина, в такой же раме, висела против дверей, над столом — девушка с кошкой на крылечке, обвитом розами. Всё дышало здесь испарениями алкоголя, разлитым вином, перегноем тел, и запах этот висел в комнатке и в коридоре, пронизывая камень и кирпичные стены.
Степан сел к столу, не снимая пальто. Кабинет вызвал в нём отвращение, и хороший план решения квартирного вопроса перестал ему нравиться. Зато Зося была в восторге. Всё казалось ей необычайным и чудесным.
Она оглядела картины, попробовала ногой мягок ли диван, заглянула в коридор, погасила и зажгла электричество и сделала вывод:
— Тут очень мило.
— Да что ты, 3ося?! — удивился юноша.
— Я хотела бы тут жить всегда!
Появилась фигура с карточкой. Ужин заказан, и гости сняли пальто. Вдруг в коридоре зазвучали бодрые шаги нескольких пар ног, и в соседний кабинет с треском и смехом ворвалась крикливая компания басов и сопрано. Зося бросила на пол папиросу.
— Им весело, — сказала она.
— Нам тоже будет весело, — ответил Степан.
Действительно, первая рюмка сразу подняла его настроение. Необычайный хмель сладко туманил голову, он почувствовал волнующую теплоту в груди, а в пояснице томление. Что там стесняться! Не он ли написал сборник прекрасных рассказов и закончил киносценарий в шести частях с прологом.
— Зоська, — спросил он, — кто я такой?
— Босяк.
Он громко рассмеялся и взялся за отбивную котлету, ничем не уступавшую жареной подошве.
Теперь глаза его бросали на комнату взгляды милосердного судьи, который понимает слабости человеческие и умеет их прощать. И то, что он тут сидел, пил вино и жевал котлету, было ему приятно, и в этом он видел величайший поступок, который волновал его самого.
Неожиданно из соседнего кабинета над криками и хохотом прозвучал хрип расстроенного рояля.
— Вальс! — вскрикнула девушка. — Ты танцуешь?
— Нет, — ответил он, наливая вина ей и себе.
— Надо научиться!
Он сел рядом с нею с рюмкой в руке.
— Зося, выпьем за нашу любовь!
Она пьяно усмехнулась.
— За любовь, божественный!
Через минуту они сидели на диване, и молодой человек, прижимаясь к ней, шептал:
— Будь моей, Зоська, любимая! Будь моей!.. Ну, Зоська, любимая!..
— Как это — твоей? — спросила она.
Он онемел на миг, потом пробормотал:
— Я покажу тебе!
- Покажи, — согласилась она.
Оглушённый её согласием, вином и завыванием старого рояля за стеной, задыхаясь от близкого осуществления того, что мучило и дразнило, юноша решительно обнял её, но девушка сразу опомнилась и отодвинулась в угол дивана.
— Там грязно! — крикнула она.
Этот крик остановил его, и он склонился в неловкой позе, упираясь руками в клеёнку. Мучась от стыда и тоски, опустился на пол, на колени и припал головой к её ногам.
— Прости меня, Зоська, прости! — твердил он, не решаясь поднять голову.
Она обвила тонкими руками его шею и нагнувшись молча поцеловала его в губы.
— Ещё, ещё, — шептал он, замирая, пьянея от её губ, прикосновения её волос и сладкого забвенья, топившего его сознание в поцелуях.
Потом они сели рядом, прижавшись и взявшись за руки.
— Ты хороший, — сказала Зоська.
— А ты необычайная, — ответил он.
Он целовал ей шею, руки, пальцы, полный неудержимой любви, покорно заглядывал ей в глаза, благодарно клал на грудь голову и гладил вьющиеся волосы.
— Я похожа на ту девушку, — сказала Зоська, показывая на картину. — Как бы я хотела иметь кошечку и крылечко в розах!
И они смеялись, как дети в солнечный день.
Так как Степан ещё не был настолько культурен, чтобы догадаться позвать официанта с салфеткой, постучав ножом о рюмку, ему пришлось выйти в коридор позвать его. Проходя мимо, заглянул в незакрытые двери соседнего кабинета, где весело звенела музыка.
Знакомое мужское лицо поразило его,
