— ...оставлять Капустина в школе опасно для всего детского коллектива. Он может передать другим эту любовь к путешествиям... Не нужно забывать, что нам, педагогам, важнее сохранить спокойствие и здоровье большинству, и когда единицы мешают... Мы сделали для него много. Особенно наша молодая учительница, которая очень добросовестно относится к своим обязанностям, она много беседовала с мальчиком, она ездила его искать за сотни километров...
— Не надо! — отозвалась Лида и умоляюще повторила: — Не надо! Прошу вас... Я скажу о себе сама.
— Пожалуйста,— с иронией сказал завуч.— Только заметим, что мы с вами, коллега, перебили выступление классной руководительницы...
— Извините, Мария Степановна... — сказала Лида.
— Ничего. Я уже кончила говорить, — Мария Степановна села в первом ряду, и ее как-то сразу не стало видно.
— Пожалуйста, Лидия Аф-финогеновна, — пригласил завуч.
Лида, изо всех сил стараясь не растеряться, вышла вперед к столу, туда, где несколько минут назад стояли Мария Степановна и Витя.
— Все неправильно, — тихо сказала она. — Это я должна была сегодня отчитываться перед педсоветом, а не мой ученик.
— Громче, — попросил кто-то.
— Незадолго до праздника Советской Армии я купила ребятам широкие красивые ремни... Они всем очень понравились...
Больше Лиду никто не перебивал, и она рассказала обо всем: о цепной реакции, о неудачном собрании в беседке, о том, как Витя путешествовал и что он ей говорил в автобусе, когда они ехали с погранзаставы.
— Вот здесь заговорили о методе... Я уж не помню, как прозвучало это слово... — все более волнуясь, говорила Лида. — Часто ли мы говорим о методе вообще? Существует много формулировок, я их не помню... Но мне по душе одно слово: метод — это подход. Никто не говорит, что все просто и что существуют в нашей работе рецепты... Но я признаю только один, самый сильный подход — честный. Понимаете, я не готова сейчас к тому, чтобы до конца развить свою мысль... Я думала об этом много... Но я прошу вас, разрешите мне честно и прямо сказать всем ребятам, что мы, взрослые, ошибаемся, что Витя оказался прав, что его можно уважать...
— Дон-кихотство, — услышала Лида реплику.
— Виновата я, — взволнованно говорила Лида. — Меня и нужно наказывать! А при чем здесь мальчик? Мария Степановна говорила, что он, может быть, принес с собой «заразу» — страсть к путешествиям. Наверно, она права. Но если он и заразит других, то только потому, что мы с вами, Мария Степановна, мало что можем противопоставить!
А чем вообще располагаем мы, педагоги? Словом, примером? А почему не пытаемся стать на место своих учеников? Знаете, я заметила, дети все время играют, всю свою детскую жизнь играют, а мы — нет. Они не понимают, почему мы не делаем этого. Мы их понимаем, но нам зачастую невозможно уронить свой авторитет...
Я отвлеклась. Кончаю. И прошу: оставьте Витю, пожалуйста, в классе! Нельзя наказывать без вины виноватого...
Лида села, чувствуя, что ее речь мало что изменит и что вообще вся ее жизнь — это цепь ошибок.
— Я понимаю Лидию Афиногеновну, — услышала она мягкий голос Надежды Федоровны. — Ей трудно лишиться своего ученика. Я предлагаю пойти навстречу ее просьбе. Пусть они в своем шестом «В» мирно доживут до конца года... Осталось не так уж много времени.
Директор говорил мало:
— Я не хочу навязывать свое мнение, оно какое-то несложившееся... Я знаю одно: за побеги в нашей школе есть, будет и был один итог — исключение. Мы отвечаем за жизнь наших учеников перед их родителями, государством и своей совестью. И я, признаться, боюсь экспериментов на этом поприще. Я просто хотел бы разъяснить Лидии Афиногеновне, которая так болезненно все переживает, о каком наказании идет речь: исключить — значит отправить ребенка к родителям, а не выбросить его на улицу. Повторяю, в данном случае я сомневаюсь, ибо еще не было таких примеров, когда ученик совершал побег только по вине педагога. Я готов основной голос отдать лечащему врачу. Если он скажет, что лечение ребенка окончено, следует отправить Капустина домой. Если нет... Да, едва не забыл, — добавил он. — Относительно Лидии Афиногеновны педсовет тоже должен вынести свое решение...
Далее педсовет стал походить на множество других совещаний педагогов. Говорили громко, горячо, к месту и не к месту, вспоминали случаи многолетней давности. Равнодушных не было. Каждый понимал, что в любую минуту в его классе может совершиться такое же.
Завуч, выступавший в самом конце, поразил Лиду своим перевоплощением. Он сказал:
— Мы не обсуждаем сейчас работу нашей новой воспитательницы, но позвольте несколько слов... Лидия Аф-финогеновна, на мой взгляд, очень способный педагог, все свои силы и время она отдает детям. Ребята ее любят. Представьте себе такую картину: иду я мимо вешалки, слышу — спорят: «Если Лидь Фингенна приедет во вторник, я шоколадку тебе отдам! Если в среду — ты мне!» Вдумайтесь, товарищи, о ней спорят, ждут, а значит, и любят. Это отрадно видеть! Молодой воспитательнице обязательно нужно было помочь, ей достались нелегкие, хотя и внешне благополучные дети... Мне лично нравится ее самокритичность, о чем прошу занести в протокол... Что же касается ученика Капустина, я склоняюсь к мнению большинства: исключить!
Последнее слово сказал врач, седой, с чапаевскими усами старик. Он доложил четко и недвусмысленно: Витя практически здоров, в дальнейшем лечении не нуждается.
***
Лида не помнила, как ушла с педсовета. Домой идти не хотелось. По привычке поднялась на второй этаж.
Девочки уже спали. За Лидино отсутствие вроде бы ничего не изменилось. Только Наташа Артюхина поменялась местами с Надей и теперь спала совсем далеко от Лены Сюй Фа Чан.
«Не помирились, — подумала Лида. — Значит, это у них серьезно».
Она прикрыла дверь, стараясь не скрипнуть. По пути подобрала невесть откуда выползшую черепаху, засунула ее в шкаф.
Из мальчишечьей доносился шепот. Лида зашла к ним. Ее никто не заметил.
— Я сделал так... — услышала она громкий шепот Капустина. — Завязал глаза и пошел к обрыву... Думаю, если б слепой был — остановился бы? Или еще по слуху — как море шумит... Снял повязку — правда! На самом краю стоял...
— Ох ты! — протянул кто-то со вздохом.
— Да... Я всему научился! И ночью видеть... И шакалов пугать...
«Это он рассказывает, как путешествовал», — догадалась Лида.
На душе ее стало еще тоскливей. «Что я знала о тебе?! — подумала она о Вите. — Ходил, молчал, самый тихий был... А у тебя вон какая душа, не тихая!»
Ребята, видимо, почувствовав Лидино присутствие, юркнули под одеяло и артистично засопели носом.
«Кого я еще потеряю?» — невесело подумала Лида, останавливаясь возле Витиной кровати.
И она надолго задумалась, слушая, как знакомую мелодию, их почти ровное дыхание.
Она думала о том, что вот закончился один из многих не особенно примечательных дней. Лида пыталась разобраться во всем том смутном, что накопилось в душе, пыталась увидеть себя чужими глазами, впервые за все эти месяцы беспристрастно посмотреть на себя со стороны.
Вот она впервые идет в школу. Ей все нравится: чистота нешироких улиц, белые дома, увитые виноградной лозой, умиротворенное после недавнего шторма море. Лида с радостным ожиданием спешит к ребятам. Первое знакомство с ними, первая ниточка доверия...
«Это все хорошо... Что же дальше? — вспоминает Лида. — Когда же начало в душе накапливаться то смутное, от чего я никак не могу избавиться? С того ли дня, когда не захотела вступить в бой с нечестным человеком, а просто отмахнулась? »
Лида грустно улыбается. «Вступить в бой... Высокие слова, а я их, недолго думая, к толстяку географу отношу... Что же это я? А может, и это должно называться боем? Или из отношений с завучем на душе осталось то, что не дает теперь покоя? Вот уж с этим-то человеком можно было бы начать бой! Начать... А завуч не вступает. И не просто из хитрости, а по той причине, что ему не за что драться! Осадили — он сдается ненадолго, а чуть подзабылось, успокоилось все вокруг — он снова идет в наступление, живет, руководит людьми согласно своему характеру.
И какой тут может быть бой? Каждодневный, из-за мелочи, из-за каждой ведомости и любой нехорошей улыбки?
Или дождливый день... Когда воспитательница вела по лужам пятиклассников, они мокли, а она шла под зонтиком? Да, конечно, их двадцать восемь. Конечно, над всеми не раскинешь одного-единственного зонта... И я прошла мимо, не сказав ничего, и теперь эта «мелочь» меня мучает, упрекает...
Или педсовет... Где моя решительность, умение отстаивать свое, дорогое?
И все-таки не это главное! То есть важны и эти «мелочи», но и не только они!
Скажи честно: когда тебе отдали в руки двадцать шесть ребят, ты обрадовалась и решила, что они принадлежат только тебе? Почему не подумала наоборот: ты — для них?
