— Ну, как, нравится?
— Да, — ответил Золотое.
— Папиросы, пожалуй, не хуже ваших? Как вы считаете?
— Даже лучше.
— А это вы узнаете? — Ветров вынул из стола только что распечатанную пачку, и протянул больному.
— Неужели моя? — удивился тот.
— Ваша. Специально хранил для этого торжественного момента… Верно, оттого, что папиросы пролежали у меня, они сделались лучше? — Он засмеялся и добродушно посмотрел на Золотова. — Видите, чудак вы этакий. Я же думаю о вас, а вы мне не верите…
— Да я верю, доктор, — смутился Золотов.
— Ну, тогда, то и спорить не о чем. Ежедневно по десять минут будете ходить, чтобы не развилась контрактура. Придется потерпеть. До выздоровления теперь недалеко. Скоро поедете месяца на полтора в отпуск.
— Это хорошо, — обрадовался сначала Золотов. Но, подумав немного, он нахмурился и спросил: — А без отпуска никак не обойдется?
— Разве вы не хотите побывать доме?
— Откровенно говоря, хочу. Но боюсь, что не время сейчас для этого. Фронт ждет, воевать надо. Надо еще много пройти и расплатиться с теми, кто меня искалечил и чуть не сделал инвалидом. Отдыхать некогда!
— А ваша девушка? — спросила Тамара. — Разве она не ждет вас?
— Она ждала меня до сих пор, подождет и еще. Кончится война, и тогда мы встретимся.
— Ну, хорошо, — сказал Ветров, — об отпуске мы еще подумаем. А сейчас пора отдыхать. На сегодня с вас довольно. Будьте и дальше молодцом.
— Постараюсь, доктор. Спокойной ночи… Спасибо за папироску, — добавил Золотов, поворачиваясь к выходу.
Ветров попрощался с ним и улыбнулся. Здесь дело шло на лад, и он был доволен. Ему хотелось теперь, чтобы также все сложилось и у Ростовцева, который все еще продолжал температурить и за которого он сильно беспокоился. Отыскав его историю болезни, он снова углубился в нее.
«Почему же держится температура? — напряженно спрашивал он себя, стараясь найти этому объяснение. — Надо будет завтра взять его на перевязку и посмотреть, в чем тут дело. Дальше тянуть нельзя…» — Подумав так, он несколько успокоился. Ему захотелось взглянуть на Ростовцева, и он прошел в его палату.
Борис не спал. По его просьбе синюю лампочку заменили обычной, и в палате было светло. На груди его лежала сложенная газета. Устремив взгляд вверх, он о чем–то думал и едва ответил на приветствие. Ветрову показалось, что Ростовцев чем–то озабочен.
— Как дела, Борис? — спросил он, усаживаясь рядом.
— Ничего…
— Термометр больше не подстукивал? — в голосе Ветрова прозвучала ирония. Его собеседник ничего не ответил, и он после небольшого молчания продолжал: — У меня сюрприз тебе припасен. Сказать?
— Скажи…
— На днях сюда Рита приедет… Радуйся!
Ростовцев встрепенулся. Лицо его оживилось. Он хотел повернуть голову, но сильная боль помешала ему. На мгновение он сжал губы и потом сказал:
— Я ничего не писал ей. Откуда она узнала?
— Она получила мою телеграмму. Я послал ее в тот же вечер, как ты сюда прибыл. Позавчера я получил ответ.
— Ты переписывался с ней?
— Нет, это — первое, что я ей написал, — ответил Ветров.
— Спасибо, — поблагодарил Борис.
— Ты доволен?..
— Очень… Хотя бы уже оттого, что одна из твоих сестер настолько мне надоела, что я, вероятно, как только смогу двигаться, обязательно запущу в нее туфлей. Своей глупостью она способна довести человека до сумасшедшего дома…
— Про кого это ты говоришь? — осведомился Ветров. — Уж не про Тамару ли?
— Про бесподобную Катю… Знаешь, она недавно меня агитировала попросить тебя отхватить мне ногу по пояс. Говорит, что мужчинам это очень идет. По ее мнению, это очень романтично. Все, говорит, знать будут, по крайней мере, что я на войне был… Сорока какая–то! Хоть бы Рита скорее приехала… Вот дура!..
— Кто — Рита? — удивился Ветров.
— Да Катя, чорт бы ее побрал!
С тех пор, как Ростовцев прибыл в госпиталь, они впервые имели время беседовать друг с другом. Борис рассказывал Ветрову о своих приключениях, о людях, с которыми ему пришлось встречаться в армии и которые ему успели понравиться. Рассказал он ему о Тимошихине, о майоре Крестове.
Когда речь зашла о Ковалеве, шопот Ростовцева сделался прерывистым. Он рассказывал о нем, волнуясь и часто останавливаясь, чтобы перевести дух. Дойдя до того места, как Ковалев покидал базу, чтобы восстановить оборванную линию, он замолчал и положил руку на газету.
— Ну, а дальше что? — спросил Ветров.
— О дальнейшем я сам узнал только сегодня из этой газеты. Там сказано, что он подорвал себя, попав в тяжелое положение и не желая сдаваться живым. Его исковерканное тело нашли неподалеку от места взрыва. Один из нападавших на него финнов был еще жив, когда его подобрали. Он и рассказал, как было дело… Почитай сам.
Ветров взял газету и долго ее читал. Ростовцев задумчиво следил за ним и потом тихо прошептал:
— Указом Правительства младшему лейтенанту Ковалеву посмертно присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Он не дошел до Берлина, но имя его теперь бессмертно. За него до Берлина дойдут другие… — Помолчав, он все так же тихо, словно про себя, произнес: — Так воевать умеют только советские люди. Только нашему народу свойственны это необозримое величие души, эта беззаветная храбрость, эта безграничная любовь к Родине!
Они беседовали еще некоторое время, избегая имени Риты. Каждый почему–то стеснялся вспоминать о ней в присутствии другого.
Утром вновь заступила на дежурство Катя. Увидев ее, Ростовцев вспомнил, что отозвался о ней плохо в присутствии Ветрова, и подумал, что из–за этого ей могло попасть от «строгого доктора». Чтобы загладить свою вину, он постарался первым заговорить с ней. Катя не отвечала, хотя на ее лице не было и тени обиды. Ростовцев вновь обратился к ней, но опять не дождался ответа. Она лишь лукаво улыбнулась, на мгновение оторвавшись от температурного листка, в котором делала пометку.
— Что с вами, Катя? — спросил ее Ростовцев, озадаченный ее поведением. — Не болят ли у вас уши?
Катя не удостоила его ответом.
— Или у вас во рту находится какой–нибудь предмет?
Катя сохранила молчание.
— Может быть, у вас зубная боль? Или вы на меня обижены? — теряясь в догадках, строил различные предположения Борис. — У вас плохое настроение?..
Катя, наконец, сжалилась.
— Доктор запретил мне говорить с вами, — сказала она. — Мне кажется, он опасается, что вы в меня влюбитесь. — Она сделала ему глазки и продолжала игриво: — Я, конечно, не смогу ответить вам тем же, и это отразится на вашем здоровье… Наш доктор очень проницателен!
— Вы тоже… — сделал ей комплимент Ростовцев, с трудом удерживаясь от улыбки.
— Вас спрашивает какая–то женщина… — доложили Ветрову во время обхода.
— Пусть подождет в ординаторской.
После обхода, забыв об ожидающей его посетительнице, Ветров вошел в ординаторскую. Навстречу ему неожиданно поднялась с кресла Рита Хрусталева. Отложив в сторону раскрытую книгу, она стояла, ожидая его приближения, высокая и изящная. Одетая в темное летнее пальто с прямыми широкими плечами, она показалась Ветрову очень похожей на тех женщин, которых рисуют в модных журналах.
Ветров шагнул к ней и невольно вспомнил, как она поднялась вот так же ему навстречу, когда он увидел ее в театральной ложе.
— Что с Борисом? — торопливо спросила Рита и тревожно взглянула в лицо Ветрову. — Он недавно прислал мне письмо, и вдруг я получила эту вашу ужасную телеграмму.
— Ничего особенного. Нужно только вылечить его, чтобы сделать снова Ростовцевым. Для этого я вас и вызвал. Вы должны согреть его лаской, успокоить, слепить за ним, ухаживать. Вы должны сделаться его матерью, нежной и заботливой. Понимаете? Это ускорит его выздоровление.
— А сейчас… Как он чувствует себя сейчас? Куда он ранен?
— В ногу и шею, — сказал Ветров.
— Как, в шею? — испуганно воскликнула Рита. — А его голос?..
— Ранение в ногу значительно тяжелее, чем в шею. Если не будет воспалительного процесса, то голос ничуть не пострадает. Останется видимый шрам — и только.
Вопросов, которые возникали у Риты, было так много, что она не знала, с чего начать. Заметив, что Ветров куда–то торопится, она сказала:
— Мне неудобно задерживать вас. Может быть, лучше мне поговорить с врачом, который ведет Бориса? Я бы хотела привести себя в порядок после дороги и увидеться с доктором. Надеюсь, он разрешит мне посещать Бориса? Кто его лечит?
— Его веду я, — сухо сказал Ветров.
