— Вы? — удивленно спросила Рита.
— Да, я!
— Но вы же… — Она не докончила начатой фразы, почувствовав, что будет невежливым высказывать свое разочарование.
Ветров понял ее.
— Вы хотите сказать, что на меня не надеетесь? — жестко проговорил он. — Не стесняйтесь, доканчивайте. Я не обижусь…
— Нет… Совсем не так… — поторопилась она исправить свою ошибку. Некоторое время она подыскивала наиболее удобное выражение: — Нет, я просто удивилась вашей смелости. Взять его под свою ответственность, это очень решительно и… и любезно с вашей стороны. Я уверена, что Борис в надежных руках…
— Благодарю за комплимент, — сухо возразил Ветров, слегка наклоняясь в ее сторону. — Я сделаю для Бориса все, что в моих силах. Итак, — продолжал он, — после дороги вам необходимо привести себя в порядок? Вот ключ от моей комнаты… — Он протянул ей свой ключ, проводил до дверей и сдал уже дожидающейся няне, считая, что говорить больше не о чем.
В коридоре он встретил Михайлова. Тот, по обыкновению, еле заметно кивнул и хотел пройти мимо. Ветров остановил его.
— Лев Аркадьевич, — сказал он, — на минутку.
Они прошли в ординаторскую.
— Я давно хотел извиниться, — продолжал Ветров. — Извиниться за ту резкость, которую допустил по отношению к вам в нашей памятной ночной беседе. Тогда я плохо владел собой. Вы должны понять меня и простить мою нетактичность. Я очень прошу вас.
Майор неподвижно стоял, слушая слова, обращенные к нему. Чуть заметная довольная улыбка появилась на его губах, но он поспешил скрыть ее. Вероятно, извинение Ветрова было для него неожиданностью, и он не совсем понимал, чем оно было вызвано. Тем не менее, он был удовлетворен. Он деланно засмеялся и ответил:
— Э‑э, Юрий Петрович, о чем вы вспомнили. Я ничуть не обижаюсь. Я ведь тоже много резкостей наговорил вам. Мы оба погорячились. Мало ли что бывает. — Он помедлил и, подумав, что Ветров раскаивается в своем решении, как бы между прочим спросил: — А что, с больным плохо?
— Напротив, Лев Аркадьевич, с больным очень хорошо. Он прекрасно себя чувствует, и температура сегодня, наконец, упала до нормы. Вы были правы, говоря, что его десять шансов могут восторжествовать.
Ведущий хирург никогда не говорил так. Но то обстоятельство, что ему приписали эти слова, не вызвало его возражений. Он снова помедлил, решая, серьезно ли это произнесено и нет ли здесь тайной иронии, но, не заметив в открытом выражении лица Ветрова ничего иохожего на усмешку, поспешил обрадоваться.
— Ну, вот и прекрасно, — сказал он. — Откровенно говоря, я очень боялся осложнений.
— Я тоже, Лев Аркадьевич, боялся. Но вы видели сейчас эту девушку?
— Которую вы провожали?
— Да.
— Это ж целая дама, — сострил Михайлов.
— Вот она, я и Ростовцев учились вместе когда–то. Нас объединяют, таким образом, некоторые узы. И вот причина той горячности, которую я тогда проявил. Я был очень взволнован.
— Понимаю, теперь понимаю, — самодовольно усмехнувшись, произнес майор, удовлетворяясь искренностью Ветрова. — Молодость. Но это хорошо, на то мы с вами и хирурги, чтобы горячиться.
Слово «хирурги» Михайлову удавалось меньше всего. В этом была какая–то ирония судьбы. Свое профессиональное звание он не мог выговорить правильно и у него получался вместо него звук странный: «хигугги». Подумав об этом, Ветров сдержал улыбку.
— Я вызвал нарочно эту девушку, — пояснил он, — чтобы рассеять больного.
— И хорошо сделали.
— Вы не возражаете, если она будет ухаживать за ним?
В другое время Михайлов вряд ли разрешил бы постоянно присутствовать в отделении постороннему человеку, но после извинения Ветрова он отнесся к этому снисходительно и сказал:
— Ничуть… Кстати, вы давно не показывали мне больного. Не пройти ли нам сейчас к нему?
Мир был восстановлен. Они вместе осмотрели Ростовцева. Ведущий хирург придирчиво выстукивал его и выслушивал, очень подробно расспрашивал о самочувствии, и Ветров, следя за его вопросами, понял, как тонко может этот человек разобраться в заболевании, если он этого захочет. Он убедился, что только задетое самолюбие заставило его вступить в спор, после которого их взаимоотношения испортились. Если бы он еще тогда потрудился внимательнее отнестись к сущности дела, то, без сомнения, увидел бы сразу результат, который теперь наступил и о котором Ветров в то время лишь интуитивно догадывался.
Как бы то ни было, но в настоящее время угроза ампутации миновала, и у Ветрова были все основания радоваться. Теперь Ростовцеву было необходимо время и только время, чтобы окончательно подняться с постели. О приезде Риты он ничего не сказал Борису, рассчитывая преподнести ему сюрприз. Сейчас это было уже безопасно, потому что его состояние позволяло ему волноваться.
Рита появилась в госпитале после обеда.
Она переоделась, убрала назад волосы. Чистенький халат, предложенный ей Ветровым, оказался почти впору, и она выглядела в нем привлекательно. Она распахнула его настолько, чтобы было видно синее шелковое платье, выгодно оттенявшее ослепительную. белизну шеи. Овальный золотой медальон на тонкой желтой цепочке мутно блестел у самого начала выреза.
Ветрову снова она показалась красивой, но в красоте ее было что–то вызывающее.
Он подвел Риту к палате и остановился.
— Сюда, — Ветров открыл ей дверь, а сам остался в коридоре. Ему не хотелось присутствовать при их встрече. Неизвестно, отчего им овладело неприятное чувство, и он, постояв, вернулся к себе.
Он заходил по комнате крупными шагами из угла в угол, заложив руки за спину. Он не мог объяснить себе причины волнения, но чувствовал, что нервничает. Стараясь думать о чем–нибудь постороннем, он подошел к окну. Мысли настойчиво возвращались к тому, что происходило в эту минуту в палате, и он попытался убедить себя, что волнуется за Бориса. Он не предполагал ранее, что будет задумываться об этом, а не отнесется к их свиданию с полным безразличием. Ему была чужда мысль, что прежнее оставило в его памяти какой–то след, кроме сожаления о напрасно растраченных первых чувствах. И меньше всего ему хотелось завидовать Ростовцеву.
Случилось так, что судьба вторично свела их вместе на одной дороге. Когда это произошло в первый раз, Ветров удалился, не желая никому мешать. Неважно, что это было для него тяжело. Он был ненужен, и поэтому он ушел. Но обстоятельства изменились. Они снова встретились, встретились уже при других условиях, и теперь он оказался полезным для них обоих. Он сделал для Бориса все, что было в его силах. Он сделал бы это и для совершенно постороннего человека, но здесь ему было труднее: в случае неудачи он рисковал многим. Счастье улыбнулось ему, все прошло благополучно, и он намеревался второй раз уйти с их дороги, удовлетворяясь сознанием, что им помог.
«И все–таки меня нервирует то, что они встретились, — подумал он, снова останавливаясь у окна. — Почему? Если я волнуюсь за Бориса, то это глупо, потому что он чувствует себя превосходно и не нуждается почти в моих заботах. Если, как предполагает Иван Иванович, Рита остается для меня небезразличной, то это лишь отголосок далекого прошлого, слабый и неестественный, который нужно подавить в себе, вырвать и выбросить, как сорную траву из цветочной клумбы».
Он усмехнулся своему сравнению, и оно показалось ему удачным. Приложив пальцы к оконному стеклу, он пробарабанил какой–то мотив и развеселился оттого, что у него ничего не получилось.
— Нет уж, музыканта из меня не выйдет, — сказал он вслух и добавил: — Вот если бы получился порядочный хирург или, как говорит мое начальство, «хигугг» — тогда другое дело. Тогда было бы здорово! А обо всем другом печалиться не следует. Оно — не главное.
Он вспомнил, что еще не обедал, хотя время обеда прошло, и решил спуститься на кухню. Там он застал Тамару.
— Приятного аппетита, — пожелал он, усаживаясь рядом. — Чем–то меня сегодня угостят? Уж не гуляш ли приготовили?
— Его, товарищ доктор, — подтвердил повар, подавая первое. — Поздненько вы сегодня…
— Задержался, — ответил Ветров.
Тамара, окончив свой обед, поднялась с места, но потом опять села и обратилась к Ветрову:
— Доктор, я давно собиралась поговорить с вами по одному делу. Не знаю, удобно ли будет сейчас…
— Удобно, — пошутил Ветров, не отрываясь от своего занятия. — Говорите, я умею одновременно переваривать и слушать.
— Мне кажется, в нашем отделении скучновато. Нужно бы как–нибудь развеселить больных. Правда, я читаю им газеты, достаю книги, но все это так, от случая к случаю. Почему бы нам, например, не связаться с какой–нибудь школой и не попросить ее взять над нами шефство. У наших больных, вероятно, тоже есть дети, и им будет приятно, если к нам иногда заглянут ребятишки, расскажут о своих школьных делах и покажут, что умеют. Какую–нибудь пьеску или еще что–нибудь. Можно бы попросить об этом комсомольскую организацию одной из школ, и она пошла бы нам навстречу.
