— Я серьезно… — Зоя с обидой взглянула на Воронина, тот понял: девушку что-то мучает и потому весь вечер она сама не своя.
Он спросил мягко:
— И у тебя… ситуация аналогичная?
Она молча кивнула головой и отвернулась. Свет уличного фонаря не достигал дорожки, было темно, но Воронин почувствовал, что Зоя готова расплакаться. Он взял ее за локоть:
— Но ведь ты, кажется, не…
— Не замужем? Штампа у меня нет в паспорте, но вообще-то я…
Воронин решил свернуть этот странный разговор — с недомолвками и околичностями — и сказал:
— Ничего, Зоенька, все будет хорошо. Вот увидишь!
На Зою эти слова подействовали еще хуже.
— Хорошо! Да я после этого никому не верю!
Воронин не знал, что делать, топтался рядом с Зоей и глупо повторял одно и то же: «Все обойдется». Зоя продолжала всхлипывать:
— Я дурой была, все ему позволяла. А он вчера… смотрит на часы и говорит равнодушным, даже ленивым голосом: «Пора идти. А то жена будет волноваться». У меня все так и оборвалось. И даже не от того, что он обманул меня, оказался женатым, а от того, как он об этом сказал. Подразнить решил, что ли, поиздеваться? Но за что? Мне захотелось закричать, ударить его, а я вся словно онемела, пальцем не могу пошевелить, только лежу и улыбаюсь бессмысленно, у меня всегда такая улыбка, когда не могу собой управлять. А он смотрит выжидающе, как я отнесусь к его словам, видит, вроде бы все в порядке, и говорит: «Ты молодчина. Знаешь, что цыганки советуют молодым девушкам: «Не водись с холостым — ни на ком не женился и на тебе не женится. Не водись с разведенным — жену бросил и тебя бросит. Водись с женатым — жену не бросил и тебя не бросит никогда». Это он меня просвещает, представляете?..
Зоя помолчала, потом всхлипнула:
— Сергей Иванович, миленький, что мне делать? Я хотела рассказать вам, ведь вы добрый, вы должны понять. А вы, как назло, сегодня кричите на меня весь вечер. Тогда и я решила говорить все назло, чепухи разной наболтала.
Воронин подумал: и впрямь вечерок выдался сегодня — сплошные исповеди. И почему-то все ждут душевного исцеления. Тут со своими делами не разберешься… И он не нашел ничего лучшего, как повторить еще раз:
— Все обойдется, Зоя, поверь мне.
— Да-а, — обиженно протянула Зоя, — хорошо вам, мужчинам. У вас работа, или футбол, или закатились куда-нибудь — и забыли обо всем.
Зоя продолжала жаловаться, но Воронин почувствовал, что на этот раз его слова достигли цели.
— Ну ладно, пойдем, а то Егорыч, наверное, уже заснул в машине.
— Вы только ему не говорите ничего, — попросила Зоя.
— Могила! — приложил Воронин руку к сердцу.
— Куда теперь? — спросил Егорыч.
Воронин показал ему адрес: Ленинградское шоссе, дом 345.
Они проехали водный стадион, потом слева остался Речной вокзал, вот и универмаг «Ленинград» с притушенным светом в окнах. Впереди обозначилась арка моста, а номера домов все еще держались в пределах ста.
— Что, Егорыч, в Ленинград решил нас увезти? По Невскому захотелось прогуляться? — весело спросил Воронин.
Водитель в ответ что-то пробурчал; наверное, только присутствие Зои помешало ему выразить свои эмоции более откровенно. Потом он перевел машину в первый ряд, притормозил, вышел из «рафика». Вернулся злой.
— Грамотей, едрена корень, вызов записать не может! Заехали к черту на куличики, а у меня бензин кончается!
— Ты о ком это? — поинтересовался Воронин.
— О тебе, Серега, о ком же еще!
Воронин вытащил блокнот, в котором был записан адрес. Нет, все правильно: «Ленинградское шоссе, дом 345, квартира 17». Прочитал и дальше: «Николаев, Виктор Борисович, 42 года, сердечный приступ, вызвала жена».
— Вот, смотри, дом 345, — показал он блокнот Егорычу.
— Ты не бумагу, а дом покажи. Нарисовать можно все что угодно. Грамотеи!
Егорыч продолжал распространяться о том, что нынче слишком много развелось ученых, а работать, глядишь, некому, Воронин что-то вяло ему возражал, и тут неожиданно вмешалась Зоя. Тихим голосом, отчеканивая каждое слово, она сказала:
— Егорыч, сбавь обороты.
— Ты-то чего лезешь? — огрызнулся водитель.
— Сбавь обороты, говорю. Мотор перегреется.
Сергей Иванович не знал, как отнестись к этому невольному заступничеству. Конечно, Егорыч порядком надоел за смену своим однообразным ворчанием, и его стоило бы слегка осадить. Но не двадцатилетней же девчонке… Всем стало неловко, и те несколько кварталов, которые проехали молча, показались необычайно длинными. Потом первой заговорила Зоя:
— Втиснулась сегодня в троллейбус, народу — под завязку. А у дверей застрял какой-то толстяк с портфелем. Выход загородил да еще и портфелем зацепился за чью-то сумку. Ну, понятно, пробка получилась. А я стою рядом и вижу: каждый, кто выходит, норовит задеть, зацепить толстяка, ну не каждый, и все-таки… И вот я думаю: люди торопятся, у кого-то, может, неприятности, огорчения… Все верно. Но зачем толкать-то? Легче разве от этого?
«Вон куда ее занесло! — подумал Воронин с радостной тревогой. — В голове ветер, а сердчишко у девки доброе, неиспорченное».
— И вот взять нас, к примеру, — продолжала Зоя. — Мотаемся по двенадцать часов в этой коробочке на колесах. Бывает, с того света вытаскиваем. В общем, спасаем людей, стараемся помочь. Другим. А себе? А сами? Для нас обидеть друг друга — лучшее удовольствие. Прикрикнуть, подковырнуть…
— Ты на себя посмотри, — подал голос Егорыч.
— И я хороша, — охотно согласилась Зоя. — Думала: поорешь, побазаришь — вот и повеселело. Но разве может жизнь держаться на крике, на злобе? И вот когда приехали мы сейчас к старикам, когда увидела, как бабуся эта хлопочет возле своего мужа, я чуть не разревелась. Что может быть проще доброты? Сергей Иванович, миленький, правда ведь? И ты, Егорыч, скажи, разве не так? Почему же мы грыземся, слова сказать друг другу нормально
