Не раз отец пытался снять это кольцо, оно не снималось. Мешала опухоль и загрубевшие складки на сгибах пальца.
– Позовите Турку, надо проститься и сказать ему дело, – потребовал отец.
Алеха Турка не замедлил прибежать к нам в избу.
– Ну, чего ты, Иван, надумал, не твое время спешить на тот свет, где кабаков нет. Живи…
– Антонов огонь кого хошь спалит, – горько усмехнулся отец. – Не устоишь. Одно худо – не знаю, от чьей руки подыхаю. В потемках не приметил, кто меня так дернул… А тебя вот о чем попрошу: поприглядывай за сиротой, не давай в обиду…
Собравшись с силами, отец привстал с лавки, дотянулся до сапожного верстака, взял острый нож и, стиснув зубы, стал срезать с пальца складки и опухоль, дабы без усилий снять колечко.
Турка даже не успел отнять у него нож, да это и не удалось бы.
Густая, как показалось, черная кровь сползала и капала на пол. Отец снял окровавленное кольцо, подал Турке:
– Носи обо мне на память… Хороните меня рядом с покойной Марьей. Вот и все…
Через два дня, в холодное утро, по снежному первопутку отвезли отца на погост.
Звонил самый малый, бедный колокол.
Надсадно галдели голодные галки.
СТАРИК Додыря всю жизнь прожил холостым. У него не было своих детей. Но очень любил он внучатого племянника Петьку. Петьке шел пятый год. Как такого не любить, не побаловать гостинцем или самодельной игрушкой вроде выструганного из дерева конька.
Летом Петька бегал по деревне полуголый, в длинной рубашонке, ему пока еще, по условиям местной жизни, штанишки не полагались. Петька любил Додырю пуще отца и матери и звал его дедушкой. Однажды из огорода, что под окнами у Додыри, Петька испуганно закричал:
– Дедушка! Меня червяк укусил!
Додыря знал, что иногда из ближнего болота в деревню заползали гадюки. Он бросился на крик ребенка.
– Где червяк? Какой он?
– Сюда спрятался, на грядки…
Додыря быстро обнаружил на капустной гряде змею не короче аршина. И поскольку он был обут в крепкие сапоги, кинулся топтать гадюку. Петька опять закричал:
– Дедушка, не топчи красивого червяка…
Додыря не слышал детской просьбы. Ему не до того. В исступлении он словно бы плясал на гадюке, разорванной коваными каблуками на три части, но все еще шевелившейся. Петька стоял и утирал слезы, то ли от боли, причиненной гадюкой, то ли из жалости, что дедушка изломал столь невиданного, нарядного червяка.
С гадюкой покончено. Додыря подбежал к Петьке:
– Которое место червяк укусил?
– А вот тут, – ребенок показал на ноге, чуть пониже коленки, две малых язвочки, вокруг которых появилась чуть заметная краснота.
Додыря припал губами к уязвленному месту и торопливо начал высасывать и сплевывать пущенный гадюкой яд. Такую общеизвестную в деревнях операцию он проделал весьма тщательно и под конец даже прищемил зубами до боли кожицу на Петькиной ноге так, что тот взревел.
– А если начнет пухнуть, придется везти в больницу, – проговорил Додыря и на всякий случай крикнул из огорода своему брату – Петькину отцу:
– Федька, запрягай лошадь, может, в село торопиться надо. Ребенка-то змея обожгла!
Сбежались все родственники и соседи. Охи да ахи. Но Додыря всех упредил:
– Прошу без паники. Змея убита, яд из ножки я не побоялся отсосать и зубами выдавить. Все утихомирится.
В больницу не пришлось ехать. Обошлось.
Петькина мать скроила и сшила Петьке холщовые порточки.
Додыря принялся ему шить сапожонки.
И в разговоре с соседями не мог скрывать своей нечаянной радости:
– Ребенка спас, и сегодня ангел господень за убитие гада спишет с меня сорок грехов. Это уж как есть!
В НАШЕЙ деревне, на удивление всему свету, в каждой избе рождались ребятишки и ни одной девчонки. И все погодки – один за другим. Стали подростками – шагнули чуть-чуть в сознательную жизнь. И началось с того:
кто кого переборет,
кто кого обгонит,
кто кого перескачет,
кто кого перепляшет,
кто кого перехвастает,
кто больше грибов насобирает, рыбы наудит.
Одним словом, кто кого опередит, тот и главнее.
Спорили, состязались по всяким доступным детскому уму вопросам. Кто из ребят, например, всех красивей? Тут приходили к общему безобидному мнению: в нашей Попихе – ни одного красивого парня. Были красивые да богатые в других деревнях, и тех хотелось побить. Но бить стали значительно позднее, когда все мы подросли, тех из ребят, которые повиднее, больше девчатам нравились.
Однажды такого красавца из Зародова Кольку Выборнова так по головушке трахнули завистники красоты, что он, как резаный баран, весь облился кровью. А какая на нем была роскошная, с вышивкой шелковая рубаха! И ударили-то вроде бы шутя, узелком семечек. Правда, в семечках был запрятан камешек пятифунтовый.
Это случилось потом. А пока мы были, что называется, мал мала меньше, изощрялись в перепалках мирным, дипломатическим путем.
Возник как-то серьезный спор между нами: в чьем колодце вода вкуснее? Создали комиссию изо всех ребятишек в возрасте от семи и до десяти лет. Пошли всей гурьбой пробовать воду. У колодцев были журавли. Черпали мы воду бадейками, пробовали пить пригоршнями, а то и просто в наклон, по-телячьи.
Ходили, ходили от колодца к колодцу и пришли к заключению:
У Мишки Петуха в колодце вода глинистая, мутная, не то что пить, глядеть противно;
у Афони Пронина в колодце вода пахнет прелой кожей;
у братьев Толчельниковых самый глубокий колодец, и вода настолько холодная, что зубы трещат, когда пьешь. И ничем не пахнет. Вода и не должна пахнуть, если она настоящая. Все говорят, что в этом колодце вода ключевая. Черпай сколько хочешь – не убывает. И скотина ее любит, и вся деревня ходит на этот колодец брать воду в самовары к чаю;
хуже всех (по общему признанию) оказалась вода в колодце, принадлежащем моему опекуну. Колодец был вырыт моим отцом незадолго до смерти. Запущен. Летом – тина, зимой в ведрах вытаскивали замороженных лягушат. Какая же тут вода, пробовать противно! А главное – не ключевая, и воняет, коровы, и те не пьют из этого колодца…
Выводы нашей детской «комиссии» глубоко запали в мою душу. Я, как самый поздний из всей ребятни, однако смышленый и практичный, решил нарушить вопиющую несправедливость. Надо сделать воду ключевой! И почему взрослые об этом сами не догадываются? Я знал, что самый большой ключ в нашей деревне – это тот, который без дела торчит в дверях покосившейся горницы Вани Гоголька. Зачем ему там торчать? Не лучше ли с пользой для дела бросить ключ в колодец и таким простейшим способом сделать роду вкусной. Я так и поступил. В великой тайне похитил у Гоголька ключ, спрятал под рубашонку, пронес через всю Попиху и швырнул в опекунский колодец так, что сидевшие на срубе крупные глазастые лягушки со страху прыгнули и нырнули в самую глубину.
Не утерпел. Похвастал ребятам:
– Скоро и у нас настоится ключевая вода. – И рассказал, почему.
У Ивана Гоголька рука не легкая. А кто за меня заступится? Ни отца, ни матери…
Дрань получил я заслуженную.
Опекун «пожалел» и еще добавил кожаным сапожным шпандырем.
Теперь-то я знаю, как делается ключевая вода.
ГОРОДСКИЕ дети познают природу по цветным картинкам.
К нам, выросшим в деревне, познание окружающего мира приходило не из книжек.
Мы еще в школу не ходили, а уже загадывали загадки, перенимая их у взрослых. Пересказывали сказки с добавлением своих выдумок.
В лесу, собирая грибы и ягоды, мы затевали такую игру, которая и взрослым бы впору: поочередно завязывали друг другу глаза и угадывали запахи ягод – черемухи и смородины, земляники и голубики. Трудно было отличить рыжики от груздей и волнух, но и в этом преуспевали, нарочно заранее принюхивались, чтобы в следующий раз не опростоволоситься. А что касается запахов сапожного ремесла, которым занимались у нас в каждой избе, тут и разбираться было нечего: мы не просто знали, мы любили запах свежего дегтя, скрипучей кожи, спиртового лака. Не полагалось, но мы с аппетитом вдыхали приятный дух созревшего хмеля и знали вкус сусла, крепкого хлебного кваса и пива, которое не только по усам текло, но и в рот попадало.
Навоз, свежая и лежалая солома, зеленый горох, сорванный с гряды огурец – все имеет свои и только свои запахи.
На слух мы, ребятишки, тоже не обижались. В стаде каждую корову знали по голосу, а свежее, парное молоко – это самое первое, что познали во младенчестве по виду, вкусу и запаху и по звуку струи, когда доят корову в деревянный или оцинкованный подойник.
Мы могли не хуже взрослых определить, чьи петухи рано поутру начинают перекличку. И лай собак чуже-деревенских, и пение птиц – от крякания коростеля до самого заслуженного артиста в птичьем мире – соловья, – все постигали без книжек. А в книжках искали нечто другое, неизвестное и загадочное…
