пор молчавший. Я смотрю на его нос и говорю себе: «Ба! Одна-единственная складка на носу — и человек становится похожим на бульдога!»
— Почему же нельзя? Можно! — говорит он.
— Ты покуда помалкивай, — останавливает его Баганай. И, повернувшись к девчонке с косичками, добавляет: — Устроим, о чем разговор! Но это, сама понимаешь, не даром! Наперед говорю: дело сложное, сейчас никого не принимают. Штат переполнен. А порядки у нас что надо.
Глупая девчонка ничего не понимает. Она говорит:
— Откуда же у меня деньги? Нет у меня ничего. Вот все, что на мне да в чемоданах. Вы и даром не возьмете.
— Какая несообразительная! — подмигивает Баганай. — Кто же с тебя денег требует? Мы не взяточники какие-нибудь.
— Твоей благосклонности будет достаточно, — ухмыляется Катук. — Мой товарищ уважает смазливеньких.
Девчонка — вот этого я не ожидал! — тоже смеется. Надо же!
— Ой, рассмешили! — говорит она, передохнув. — Знаете, я верю в приметы, честное слово! Дай, думаю, подойду к дяденькам: если они добрые, то обязательно устроят на комбинат. Вы же добрые, верно?
— Приходи сюда к концу смены, — с достоинством говорит Баганай. — Обсудим, что и как. Пособим, ежели нужно. Без помощи не оставим.
— В четыре ноль-ноль кончаем, а в четверть пятого подойдем, — добавляет Катук. — Покедова!
Она поворачивается лицом ко мне, и я замечаю, какие дивные у нее глаза: два Азовских моря, честное благородное! Иссиня-синие и такие масштабные, что при нормальном положении на двух и даже на четырех девчат хватило бы.
Естественно, подхожу к ней, говорю деликатно:
— Откуда ты, дуреха, взялась?
Она, конечно, к такому обращению не привыкла. Таращит на меня свои удивительные глаза и ничего связного сказать не может. Наконец спрашивает:
— Ты что, с ума спятил?
— Прости, пожалуйста, — говорю я, смягчая грубый тон, — я тут случайно подслушал, как они тебе голову морочили. Думал, за ответом в карман не полезешь, а ты… Понимаешь ли, дурная голова, чего они от тебя требуют?
Она, вижу, вознегодовала.
— Ну и что? Чего они от меня могут требовать, если я им ничего не должна?
Все девчонки, известное дело, сразу в бутылку лезут. Амбиция не позволяет им прислушиваться к мудрым советам. Им добра желаешь, а они никак этого понять не могут. Беда с ними.
— Они же заманивают тебя, — пытаюсь втолковать ей. — Неужели не видишь, что они совсем не те люди, которые тебе нужны?
— А хоть бы и так! — огрызается она. — Тебе-то какая забота? Чего суешься не в свое дело? Подумаешь, шеф сыскался! Я в таких шефах не нуждаюсь!
Я ввязался в эту историю, жалеючи как бы… Теперь вижу, не найти нам с ней общего языка. А жаль девчонку, конечно. На полном ходу делаю поворот на сто восемьдесят градусов и с напускным безразличием произношу:
— Ну, как хочешь. Сама не маленькая. Чего, в самом деле, я влез в эту историю? Больше всех мне нужно, что ли?
И начинаю озираться, будто ищу, куда бы мне пойти. Тут она и говорит мне:
— А ты не такой, как все…
Чего-то, вижу, шевельнулось в ее сердце.
— Не ты одна об этом говоришь, — отвечаю небрежно. По собственному опыту знаю: девчонки не любят нежных разговорчиков.
— Что же мне делать? — спрашивает она. — Ну, посоветуй.
— Хочешь работать, держи курс на комсомольский комитет, — говорю строго. — Сама должна соображать.
— Не комсомолка я, — отвечает она сокрушенно.
— Тогда обратись в отдел кадров.
— А примут?
— Откуда я знаю…
В самом деле, откуда мне знать, о чем думают в это время работники отдела кадров? Может, как раз ломают себе голову над вопросом, принять меня на комбинат или отказать? Девчонка окончательно расстроилась.
— Попытайся, во всяком случае, стоит, — добавляю я.
Молчим.
— Знаешь, почему я тут в городе оказалась? — неожиданно спрашивает она. — Ни за что не отгадаешь!
— Я и не пытаюсь отгадывать.
Если бы я проявил интерес, она, будьте уверены, ни за что не стала бы рассказывать. Таковы, к сожалению, все девчонки. А когда не хочешь слушать, у них душа нараспашку.
— Вот как это случилось, — говорит она решительным тоном. — Влюбилась в одного парня. Там, в деревне… Ну, как только объяснились, тут же договорились сбежать. Конечно, решили уехать на комбинат. А комбинатом увлек наш учитель, химик. Очень уж он расхваливал его. Говорил и про разные продукции и про сказочные перспективы города. А потом у него — у Даута, а не у химика — решимости не хватило. Струсил и остался в деревне. А я вот решилась. Видишь ли, мне никак нельзя отступать. Правда ведь, отступать очень мерзко?
Бывают же такие наивные существа! Ну, какую романтику можно найти возле химии? Умора!
— Сколько же тебе лет? — начинаю я расспрашивать, снова испытывая к ней жалость.
— Семнадцать, — шепчет она, хотя возле нас никого нет, и умоляюще добавляет: — Но это строго между нами! Я ложную справку из сельского Совета взяла, там у меня подружка, она один год мне прибавила. Только не подведи. Поклянись!
— Чего ради мне тебя подводить? — говорю ей. — Иди в отдел кадров, обеденный перерыв уже кончился. Сытые всегда добрые, мне об этом один военный говорил. Он у нас во дворе живет.
Она быстренько поднимает свои фанерные чемоданы и отправляется в отдел кадров, даже не попрощавшись, не говоря уже о благодарности, — так заторопилась!
Я не догадался спросить, как ее зовут. И где искать ее, девчонку с роскошными косами.
В нос бьет резкий запах нашатырного спирта. «К счастью, человеческое обоняние никудышное, многого оно не улавливает, — философствую я, важно шагая вдоль длинного забора. — Между тем самая обыкновенная дворняжка, как об этом говорят ученые, разбирает до полутора тысяч запахов».
В кармане брюк бумажка: «В распоряжение начальника цеха». Хромая женщина из отдела кадров не скрыла своего расположения ко мне: «Старайтесь устроиться помощником оператора. Через полгода обеспечено продвижение. Сначала оператор, а потом что-нибудь и повыше. Работа чистая и денежная…»
Я не знаю, о чем Амантаев говорил с начальником отдела кадров, художественно ли меня описывал или кое-что пригладил для пользы дела, но в отделе, куда я пришел попозже, со мной обошлись по-божески. Первый день ушел на оформление, на всякие анкеты и фотографирование, зато в результате из меня получился полноправный карбамидчик.
«Нашатырный воняет потому, что дождь моросит», — догадываюсь я.
Майское небо осыпает меня легкой водяной пылью, точно парикмахер одеколоном. Под этим туманным дождичком нельзя промокнуть и прятаться не надо — благодать!
Волшебное утро настраивает на лирический лад… Где-то я читал, что даже артисты в хорошую погоду играют лучше, чем в плохую. И
