увидите». — «Нет, подыматься мы не станем. Пойдите в аул и скажите там, что гости из Абхазии не знают, где им расседлать на ночь коней».
Рассказ мальчика мигом отрезвил тех, кто еще способен был отрезвиться.
— Как же это так получилось? Шайтан попутал.
— Не шайтан попутал, а сами себя попутали: надо же было ясно договориться, у какой мельницы встреча. Мельница-то ведь не одна.
— Ты же первый и сказал — встречать у мельницы.
— Я говорил — у мельницы в конце жемата.
— Сообрази, сколько концов имеет жемат!
— От твоих слов у меня голова болит. Каждый жемат имеет одно начало и один конец…
Слово за слово — и, как в случае с драгоценным ситом, уже готова была вспыхнуть драка. Вмешались старики: не время браться за кинжалы, спасайте честь аула!
О, какой стыд! Какой позор! Нет, видно, не сдуру заартачился несогласный Баташев. Оказывается, мудрый человек…
— Эти столы убирайте, — распорядились старейшины, — а на чистом дворе у Баташева ставьте столы, ведите туда гостей, несите туда все, что не успели съесть и выпить!
Может ли человек получить большее удовлетворение, чем признание его правоты? Такое удовлетворение получил оскорбленный Айтек Баташев. Но торжество его стало причиной дальнейшей вражды между ним и знатью аула, посрамленной из-за своей невоздержанности и жадности. Нет жадности более позорной, чем жадность к пище! И эта неприязнь невоздержанных к человеку, восторжествовавшему над ними, перешла от поколения к поколению. Оно и понятно. Нельзя было сильнее обидеть знатного и влиятельного жителя Шхальмивоко, чем сказать: «Да как же это вы осуждаете другого, если сами потомки невоздержанных обжор? Вот о Баташеве этого не скажешь».
Итак, мы вернемся к тому дню, когда в предвечерний час спешил домой объездчик Астемир Баташев, сын родоначальника благоразумных и нежадных, а потомки невоздержанных вылавливали в разгулявшейся реке дрова на топливо.
Навстречу Астемиру ехал другой всадник, Гумар. «И несет же его нелегкая!» — подумал про себя Астемир, однако вежливо приветствовал и старшину и других односельчан. Эльдар, завидя Астемира, уже махал ему шляпой и что-то кричал, но за шумом потока Астемир не расслышал слов. А вон дед Баляцо со своими сыновьями, Казгиреем и Асланом, и кузнец Бот в кожаном фартуке, а вон Диса с худенькой хорошенькой дочкой. Что тащат они с помощью Эльдара?
Диса без оглядки волокла свою добычу — кровать, а соседка ведь первой могла бы поздравить Астемира с исполнением желания…
— Салям алейкум, старшина! Аллах да поможет бедным людям, — произнес Астемир, поравнявшись с Гумаром.
Тот окинул его недобрым взглядом:
— Алейкум салям! Что слышно нового?
— В степи какие новости!
— Где переходил реку? Мне нужно на тот берег.
— У старой мельницы.
— Ну-ну… Слышал я, ждешь второго сына?
— Как пожелает аллах.
— Ишь какой стал кроткий! Как бы не быть новому раздору!
Старшина как в воду смотрел.
Астемир свернул в узкий переулок, вдоль которого по одну сторону тянулся ветхий плетень со свешивающимися на него ветками яблонь, а по другую — грязная стена, сложенная из булыжника. Конь, чуя свой дом, легко перебирал ногами в белых чулках; под копытами чавкало месиво из навоза и чернозема.
В конце переулка показался мужчина в голубом халате и белой чалме — одежде хаджи. Это шел хаджи Инус, известный задира и спорщик, человек настолько же неприятный, насколько была приветлива его покойная жена, незлобивая Узиза.
Инус осторожно ступал с булыжника на булыжник, опираясь на сучковатую палку с воткнутым в нее русским четырехгранным штыком вместо наконечника.
«Инусу пища впрок не идет, если он с кем-нибудь не поскандалит», — так говорили люди о хаджи. Весной, когда кабардинцы объединялись, чтобы совместно вспахать земельный участок, Инус никогда не мог найти себе напарника, хотя и владел хорошими быками. То ли из-за его характера, то ли потому, что он никогда не расставался со своей сучковатой палкой, Инуса прозвали Сучковатая Палка. Жена не оставила ему детей, и это постыдное наказание аллаха озлобляло желчного хаджи еще больше. Что же касается их отношений с Астемиром Баташевым, то кроме общих причин вражды, о которых сказано, были и другие, но о них речь пойдет позже.
Вот каким был человек, встретившийся Астемиру в узком переулке. Он уже знал, что у Баташевых родился мальчик, и встреча со счастливым отцом сразу обожгла хаджи недобрым чувством, хотя объездчик поздоровался с ним подчеркнуто вежливо:
— Салям алейкум, хаджи!
— Салям, неугодный аллаху человек! Откуда? — ответил, не поднимая головы, хаджи.
— Известно откуда — с того берега, с полей.
— Так, так. Я думал, ты образумился хоть немного, а ты все такой же строптивый.
— Почему так говоришь, хаджи?
— Променять мечеть и священную черноту корана на коня и кукурузу может лишь наследник гордеца, каков ты и есть. Не знаю, за что только аллах тебя терпит.
— Не понимаю, хаджи, о чем ты?
— Весь жемат только и толкует о твоем беспутстве. Боятся, как бы твое безбожие не накликало на аул беду — болезнь, град или еще что-нибудь. Но, видно, велико терпение аллаха.
— Коран не запрещает растить кукурузу.
— Было время, ты в медресе держал в руках коран, а не кукурузный початок. Теперь же и дорогу в мечеть забыл. А все кичишься.
— Если всем в мечети сидеть, то кто же будет в поле?
— На то есть люди, которым аллах доверил пашню. О, велико терпение аллаха! И нечестивца он испытывает не одной бедой, но и радостью.
— О чем ты, хаджи?
Конь под Астемиром, чуя запах своего стойла, рвался вперед, всадник придержал коня.
— Ох-ох-ох! — вздохнул хаджи. — Темна воля аллаха: не тот получает, кто отдает… Так и с тобой, нечестивец. Тебе нужно бы хороших плетей от старшины, а не…
Хаджи, как всегда в минуты раздражения, вскинул бородку, повел бровями, раздул ноздри, но закончить фразу не успел. Неожиданно для себя вскипел Астемир:
— Нет, аллах знает, кому что послать! И если человек действительно неугоден аллаху, то ему и голубой халат с чалмой не помогут.
— Что ты хочешь сказать, вдовий сын?
— А только то, что ты слышал.
Астемир тронул коня, хаджи взмахнул палкой, конь метнулся в сторону, попав копытами в лужу, — фонтан грязи обрызгал голубой халат хаджи.
— Чтобы твой дом опустел! — вскрикнул хаджи к ткнул острием штыка под откинувшуюся бурку всадника.
Астемир, ощутив острую боль в боку, рванул палку к себе. Но ремешок на другом конце палки хаджи намотал на руку и теперь пошатнулся, не устоял на ногах и плюхнулся в лужу.
— Ой-ой, убивают! — вскричал хаджи. — Разбойник! Головорез!
Астемир спрыгнул с коня, чтобы помочь старику, но в
